И я уже хочу этого, потому что прекрасно понимаю: Алису я сама не найду. Если, конечно, там еще есть кого искать. Давид Алексеевич тогда не пугал меня, Юра должен был увезти Алису к тетке, но что-то пошло не так. Я подставила сестру, я предала ее тоже.

– Спишь? Перевязку надо сделать.

Алина, медсестра.

– Хорошо.

Она входит и прикрывает за собой дверь, слышу из коридора присвистывание.

– Они вас донимают?

– Да нет, я стараюсь не обращать внимания. А ты кто, скажи хоть по секрету? А то тут такая конспирация. Ты что, дочь какой-то шишки местной?

– Нет, я… я просто. Никто.

Отворачиваюсь, не хочу с ней говорить, не хочу ни с кем говорить больше. Мои слова все равно просто звук. Кому это надо, зачем?

– Ай! – шиплю, это все же больно, и мне еще даже не сняли швы. Их здесь ровно восемнадцать. Как и мне лет.

– Терпи, рана вон какая огромная.

Савелий тоже больше не приходил. Наверное, ждет, когда я немного оживу, чтобы убить повторно и уже без промашки.

Я все помню прекрасно, ничего не забыто, но лучше бы он убил меня еще тогда, сбил на машине или оставил истекать кровью после пулевого. Всем было бы проще, и особенно ему.

– А ты везучая.

Снова Алина. Видимо, ей не с кем поговорить на смене.

– Почему?

– С таким ранением, как у тебя, обычно не выживают, да и остановка сердца, кома…

Смотрю на нее. Я этого не знала. Похоже, мне тут и трети правды никто не говорит.

– У меня сердце остановилось?

– Да, на насколько минут, но откачали. Но ты не волнуйся, уже намного лучше. С тебя светила медицины несколько суток не спускали глаз, консилиум целый собирали, вся больница на ушах стояла. Ну точно ты дочь мэра, хотя, насколько я знаю, у него взрослых детей нет. Он сам еще молод. Тот мужчина, который платит за твое лечение, привез лучших врачей, профессоров настоящих. Заботится о тебе, как о принцессе.

Да уж, я принцесса, правда? Ха, разве что принцесса криминальных болот.

Закрываю глаза: слишком больно, для чего Савелий это делает, ну правда? Какой смысл сохранять жизнь той, которую ненавидишь, зачем?

Вздрагиваю, когда дверь без стука распахивается и входит Он. Лев, король Прайда, Савелий Романович Крутой. Мой палач, мой истязатель и просто мой… когда-то мне этого хватало.

– Извините, у нас перевязка еще не закончена, – лепечет Алина, но Крутой даже с места не двигается. Просто стоит и смотрит на мою грудь, которая раскрыта. И шрам этот, нитки торчат и бинты.

Страх вперемешку с чем-то болезненным разливается по телу, я даже прикрыться не могу. Все, на что меня хватает, – сжать простыню ладонями и стараться дышать в его присутствии.

А Крутой смотрит на меня. Странно так смотрит, не отводя взгляда от моего шрама. Зачем он так? Еще немного, и воспламенится кожа.

Почему так смотрит? Жалеет, что наложили всего восемнадцать швов, а не сорок, например? Я не знаю, если честно, мне страшно смотреть на Савелия теперь. У меня стойкое ощущение, что он сейчас меня прибьет на месте.

– Так все, красота готова.

Алина обрабатывает шов и накладывает чистую повязку. Только и могу, что коротко кивнуть в знак благодарности. Почему-то голос мой притих в присутствии Крутого, появился какой-то стыд.

– Спасибо.

Когда медсестра уходит, мы остаемся наедине, и воздух тут же сгущается. С опаской поглядываю на Савелия и на дверь. На Крутого и снова на дверь.

Он замечает, делает шаг ко мне ближе, а я вся сжимаюсь. Хочу сбежать и не могу. Вот теперь уж точно сломанная птичка.

– Не смотри на дверь, там нет никого, кто за тебя вступится.

Его голос пробирает, и я же знаю, что это чистая правда. Крутой никогда не врет. В отличие от меня.

– Зачем ты это делаешь?

Осторожно поглядываю на него, и внутри все просто сжимается в камень. Мы знаем друг друга, мы не чужие, но и не пара теперь. Мы враги, точнее, я его враг, его предательница.

– Что делаю?

– Зачем оплачиваешь мое лечение? Мне нечем тебе отдавать еще и этот долг. У меня ничего нет, Савелий, так что этого всего не надо.

Замолкаю, мне честно больше нечего сказать. Незачем спорить, мы уже и так сказали тогда на улице друг другу все и даже больше.

Я знаю, что Крутой меня ненавидит и никогда не простит. Я предала его, и он не собирается помогать Алисе.

На этом все. Птичка полностью в его руках.

Осторожно смотрю на Савелия. Он подходит к окну, смотрит прямо – впрочем, как всегда. Его плечи напряжены, и а я жду своего приговора. Сколько он мне даст времени… хотя какая же разница, что толку плакать, я сама к этому пришла.

– Ты, наверное, хочешь узнать о своей сестре, так вот дома у вас ее нет, но мы ее ищем.

Одно предложение возвращает меня к жизни, крошечная ниточка вытягивает из тьмы.

– Она, то есть… Мамай тогда грозился забрать Алису. Если я перестану слушаться.

Савелий оборачивается ко мне, и мы встречаемся взглядами. Становится страшно, аж дышать тяжело. Он делает это не просто так. Конечно, за все надо платить, вот только мне платить нечем.

Осторожно выдергиваю капельницу из руки, отодвигаю от себя тумбочку с таблетками.

– Что ты делаешь?

– Я… не надо меня лечить. Если есть возможность, то лучше ей! Лучше дай шанс Алисе. Она ни в чем не виновата, клянусь! Просто ребенок, она еще ходит в школу. Сестра не знала ничего, ничего не делала. Я сама во всем виновата. Это я тебя обманывала, а не она.

Голос сбивается, и хочется плакать, но я знаю прекрасно, что Крутому мои слезы не сдались. Он никогда никого не прощает – и особенно такую предательницу, как я.

Глава 8

Игорь

Есть такое состояние аффекта, когда человек делает на автомате и только потом думает. Можно было бы списать все, что наворотил Савелий Романович, на состояние аффекта, если бы это не длилось так долго.

Он ее ненавидел, никак не мог простить и себя тоже за то, что впустил эту девочку в свой круг.

Я уже видел подобные случаи: Шах старался и Леший, тот же Бакиров наворотил, но у них как-то быстрее, что ли, проходило. Появлялись улики, помощь, хотя бы что-то смягчающее, что помогало выруливать из этого ада.

У Савелия же все было сложно, и хоть я всего не знал, но понимал, что чем дальше, тем хуже. Без Фари все начало рушиться, и никто к такому не был готов.

Тогда изначально Крутой забрал Дашу, и я снял с себя любую ответственность, так как знал, что будет хуже. Я просто знал это, предвидел, чуйка, если хотите.

“Хуже” случилось довольно быстро, когда Даша слегла с температурой.

Крутой мог уже тогда не делать ничего, она бы не выжила, только парадокс в том, что Савелий не смог уже тогда от нее отказаться.

Я не знаю, что это было: запоздалая любовь, задетое самолюбие, ненависть или боль, но его аж трясло рядом с ней – и это было видно.

Крутой сильно сорвался, и там уже не нужен был никакой алкоголь. Вся его жизнь пошатнулась, Фари погиб, и мне кажется, Савелий потерял почву под ногами. Это выбило его из колеи, он же у нас карьерист до мозга костей, власть и все такое, но он тоже человек. Все прекрасно чувствует, и я понятия не имею, каково ему теперь. И не хочу этого знать, если честно. Чужая душа – потемки, а то, что у Савелия там творится, можно только представить себе.

Тогда в больнице, когда Дашу откачивали, Крутого сильно тряхнуло. Как назло, я дежурил сутки и наблюдал все это собственными глазами.

Крутой тогда был на грани вместе с Дашей, и было такое ощущение, что их откачивали вместе.

Я никогда Савелия таким не видел, но на ошибках мы не учимся, и я даже ожидал, что именно в Дашу попадет. Не знаю, закон подлости или как это называется, но черная полоса там была широкой.

Если честно, я сначала подумал, что это Крутой выстрелили в нее, он был в таком состоянии, что вполне бы поднялась рука, но нет. И этот клубок все больше закручивался, а он все еще не мог ее ни простить, ни отказаться.

Валера часто звонил мне, спрашивал, как дела, а я часто не знал, что ответить. Даша чудом просто выжила, Крутой вложил в ее спасение баснословные просто деньги. Он боялся, я впервые тогда увидел страх в его глазах. По правде, там были ужас, беспомощность, какая-то потерянность даже. Она ведь все равно была его девушкой, пусть и предала – или что они там на нее навешали. Крутой нес за нее ответственность. Он был виноват и прекрасно знал это.

Помню, что, когда Дашу только откачали и она уже была в коме, мне набрал Ганс. Я прибежал тогда, но помощь была нужна не этой девочке, а уже самому Крутому.

Его трясло, он был весь бледный, и я едва привел его в чувство тогда. У него скакало давление, и я честно боялся, что понадобится соседняя палата рядом с Дашей уже для Крутого.

Сердечный приступ, аритмия, он был в шаге от этого в свои тридцать семь. Здоровый мужик, но Савелий себя так сильно раскачал, что его тело тоже начало давать сбои.

Они горели оба, точно фениксы, сами себя сжигали.

Я это видел, Валера, Ганс, Соловей, но мы не могли ничем помочь. Я догадывался, конечно, что крыса кто-то из клуба, они же там все братки, и там копать надо, но ни на что повлиять не мог. Мое дело маленькое, я вызвал лучших профессоров, и Дашу все же спасли.

Это все, чем я мог помочь, хотя понимал, конечно, что, пока правда раскрыта не будет, это просто временный анальгетик, и я не завидовал Крутому.

Да, помню, что был Шах, был Бакиров, который творил чудеса в состоянии пьяного угара, но Крутой все это делал дольше, делал трезвым и с особой жестокостью.

Он эту бедную девочку просто изувечил – что морально, что физически довел до края, и мне было жаль их, потому что я видел, как у них все начиналось.

Там не было никакой жестокости, Крутой эту куклу то и дело носил на руках. Даша то, Даша се, я же сам видел, как он ею дорожит, он любил ее, и видно, что она тоже.

А теперь у них просто обожженные угли, равнина и все на хрен разбито.

Я понятия не имею, что будет, когда Крутой узнает правду, это ведь рано или поздно случится, Даша не могла быть предательницей одна.

Возможно, если бы Фари был жив, он бы собрал все это в кучу, но его больше нет, и без этого звена Прайд шатает. И если внутри яблока есть червь, оно все равно прогниет, поможет только ампутация.

Жаль ли мне Савелия? Да, но он сам во всем виноват. После всего я видел, как Даша шарахается от него. Там уже ничего не цветет. Поросло колючими шипами.

Могу только надеяться, что хотя бы после этого огнестрела Савелий не будет больше жестить, ведь никакие профессора тогда ему не помогут.

Это всегда будет между ними. Такое не прощается, и я понятия не имею, как они теперь будут общаться.И есть еще кое-что важное: Крутой тогда Дашу при всех своих бандосах, хм, наказал. Это существенно меняет дело, потому что он ее опустил в своем же круге ниже плинтуса и показал, что она больше для него ничто.

Возможно, накажи он Дашу сам, без лишних глаз, еще был бы шанс, но теперь Савелий сам себя загнал в тупик.

Ни он простить не может, ни тем более Даша. Это не пальчик порезать. То, что Крутой тогда с ней сделал, да и сейчас тоже. То, как сильно Даша предала Савелия – и к чему это привело.

Ну такое не прощается, если кратко, и, к сожалению или к счастью, Даша не Ангелина. Нет у нее того, что было в Линке к Бакирову, там просто любовь сумасшедшая и всепрощающая, а здесь чувства, едва зародившись, обернулись ненавистью.

***

Возможно, скажи я ему правду изначально, все было бы иначе, но теперь поздно гадать.

Мы разбили все светлое, что между нами было. Остались одни лишь осколки, на которые мы теперь то и дело натыкаемся босиком.

Вздрагиваю, когда Савелий подходит и пододвигает тумбочку, а после берет мою руку и втыкает обратно капельницу в катетер.

Не двигаюсь, не шевелюсь, я робею. Да, теперь так, я не могу иначе.