Во мне борются влечение и отвращение. Тяга к нему все усиливается, но в равной мере растет и желание освободиться. В игру вступает любопытство, предлагая понаблюдать, что будет дальше. Моя решимость подпитывается побуждением его спасти – нельзя бросать того, кто попал в беду, однако тихие шепотки в глубине сознания настойчиво напоминают, что именно этот мужчина похитил меня и, вероятно, обрек на беды мою семью. Все услышанные прежде истории и инстинкты моряка подсказывают, что сейчас подо мной лежит заклятый враг. Нужно лишь немного сдвинуть руки и вцепиться ему в горло.

Нет, я не намерена отвечать жестокостью на жестокость. Я уже сделала выбор и добровольно взяла на себя обязательства, а потому пойду до конца.

На мгновение возникает пауза, будто целый мир затаил дыхание. Ни движения, ни звука.

Затем тишину нарушает другая мелодия; не та, которую сирены пели для его исцеления, а совершенно новая. Потом вступает другая, диссонирующая с той, которая с той давней ночи запечатлелась у меня в душе. Две эти песни схлестываются с третьей, исполнитель которой едва сдерживает вой.

Какофония звуков все нарастает, и свет становится ярче. Я больше не ощущаю ни пузырьков на коже, ни потоков вокруг себя.

А вскоре по глазам ударяет солнечный свет, заставляя на миг ослепнуть.

Восемь

Внезапно я переношусь на пляж с белым, как кость, песком, настолько мелким, что кажется, будто он мерцает и переливается всеми цветами радуги. Волны бьются о мощные корни, по размеру не меньше корпуса корабля, которые обвивают песчаный участок на манер птичьего гнезда, а вверху сплетаются в массивный ствол дерева, состоящий примерно из тысячи других стволов поменьше, соединенных в единое целое. Это дерево настолько высокое, что его верхние ветви пронзают небеса и теряются среди облаков.

Сам пляж усеян кусками древесины. Часть из них того же золотисто-коричневого оттенка, что и высящееся над всем дерево, другие бледно-пепельные – выцвели от долгого лежания на солнце.

Наверное, это и есть то самое Древо жизни и окружающий его пляж, о которых только что рассказывал Шил. Но почему… как я сюда попала? Волнующие и в то же время интригующие вопросы. Вероятно, мне следует бояться, однако лучшие годы жизни я провела, путешествуя по неизведанным местам, о которых другие не осмеливались даже мечтать.

Поворачиваю голову, и мир размывается по краям, как будто подернут легкой дымкой. Здесь не ощущается тепла песка, не слышно шепота ветра. Все кажется каким-то тусклым, бездушным.

И тут в дальнем конце пляжа, рядом со стволом дерева, я замечаю две фигуры: пожилую женщину и молодого мужчину. На первый взгляд они похожи на людей, но стоит присмотреться ближе, в глаза бросаются небольшие хрящевые отростки, которые поднимаются по щекам и переходят в похожие на плавники уши, свойственные сиренам. Светлую кожу покрывают характерные узоры. Однако между этими двумя и знакомыми мне сиренами есть одно заметное отличие: мужчина и женщина пусть неуклюже, но передвигаются на двух ногах, медленно приближаясь к главному стволу. Не свожу с них глаз, силясь понять, кто передо мной. Какие-то иные существа? Или же сирены способны превращать хвост в ноги? Второй вариант представляется более вероятным.

В воде они могущественные, неодолимые повелители морей… но на суше похожи на едва вставших на ноги оленят.

Еще раз оглядевшись по сторонам, направляюсь в их сторону. Учитывая, как медленно они идут, догнать этих двоих не составит труда. Примерно на полпути становится заметно, что вдоль позвоночника юноши тянется узкая полоска чешуек слишком знакомого бирюзового оттенка, исчезающая под набедренной повязкой.

– Уже недалеко, – произносит женщина, не шевеля губами. Интересно, могут ли они на суше общаться словами, как люди? Признаться, странно видеть, что сирены вообще способны ходить на двух ногах.

– Мама, у меня такое чувство, будто я сейчас засохну и рассыплюсь на части. – На вид юноше не дашь больше пятнадцати, и то по самым великодушным меркам.

– Ты справишься. Осталось совсем немного. Я не стала бы взваливать на тебя бремя, которое тебе не по плечу. – Женщина тепло улыбается сыну. В глаза бросается сходство между ними. Пусть ее распущенные волосы ниспадают до талии, а у юноши острижены совсем коротко, у них одинаковые волевые подбородки, а острые взгляды выдают в обоих умные и душевные натуры. – Скоро мы вновь окажемся в воде.

Он продолжает идти вперед, превозмогая себя с каждым решительным шагом, однако, несмотря на всю целеустремленность, теряет равновесие, спотыкается и падает. Женщина мгновенно оказывается рядом, чтобы помочь ему подняться. Она явно гораздо лучше умеет управляться с ногами.

– Я сумею, справлюсь, – настаивает он со свойственной юности упрямой гордостью.

И женщина отходит, позволяя ему самостоятельно встать на ноги.

– Добрый день, – говорю я, но они даже не оборачиваются.

Признаться, меня это не слишком удивляет. Чего-то подобного стоило ждать, ведь я давно иду следом, а они ни разу даже не покосились в мою сторону. На этом пляже больше нет ни души, так что они не могли меня не заметить… если бы вообще видели.

В итоге мать с сыном добираются до подножия дерева, где в самом стволе вырезан дверной проем, прикрытый ветвями и лианами на манер природной решетки, отгораживающей его от всего мира. Впрочем, кто-то уже пытался проникнуть внутрь, поскольку из пяти обрезанных древесных лоз, будто из свежих ран, до сих пор сочится темно-красный сок.

– А теперь давай, как мы тренировались, – наставляет женщина.

Мальчик, точнее юноша, – судя по всему, молодой Ильрит, – опускается на колени, кладет ладони на дверной проем и, запрокинув голову к небу, выпускает на волю песню, которая вплетается в падающие серебряные листья. Его голос, не обретший еще мужской глубины, берет резкие, почти пронзительные ноты.

От этого звука начинает покалывать кожу на предплечье – первое настоящее ощущение, появившееся с тех пор, как я сюда попала. Окидываю взглядом узоры на собственной руке. Такие же, как всегда.

Когда песня заканчивается, оба выжидающе смотрят на дверь.

– Я не слышал ее песню, – бормочет Ильрит, опуская плечи.

– Я тоже, – соглашается женщина голосом, в котором слышится ободрение, смешанное с усталостью и унынием. – Ее голос молчит уже несколько столетий. Даже старейшие из нас не слышали ее слов. Здесь нечего стыдиться.

– Но я думал, леди Леллия сможет подсказать нам другой выход. – Юноша так и стоит, сгорбившись, спиной к матери. Следующие слова он произносит так тихо, что, будь они сказаны обычным голосом, вряд ли я бы их услышала. – И я смог бы помочь…

– Мальчик мой, для тебя лучший способ помочь – это принять на себя обязанности, для которых ты был рожден. – Женщина опускается рядом с ним на колени.

– Если я соглашусь, то ты… ты… – Его голос срывается.

– Я сделаю все, что должна для защиты тех, кого люблю. – Она садится и крепко прижимает сына к себе, целует в висок. – А теперь ты должен приложить все силы, чтобы защитить наш дом, тех, кого мы любим, твоих сестер и отца.

– Я не готов. – Ильрит прячет лицо в ладонях. – Я едва могу спеть песню, чтобы ступить на ее святую землю.

– Ты будешь готов, когда придет время, – заверяет мать, спокойно, даже отстраненно уставясь поверх плеча сына куда-то за горизонт.

– Неужели нет другого выхода?

– Ильрит… – Она вновь возвращает внимание к сыну, потом смотрит на дерево, которое возвышается над головой. Ее губы сжаты в жесткую, решительную линию, но глаза наполняет печаль. – По словам герцога Ренфала, лорд Крокан потребовал, чтобы каждые пять лет ему приносили в жертву женщин, полных жизни и обладающих грацией леди Леллии. За это знание он отдал свою жизнь. Прежние жертвы не помогли, наши моря становятся все более опасными.

– Да, но почему именно ты? – Он поднимает взгляд на мать.

Она убирает прядь волос со лба сына. В объятиях матери любой мужчина превращается в мальчика.

– В ком больше жизни, чем в правительнице герцогства Копья? Кто изящнее, чем я с Острием Рассвета в руке? Кто может быть лучше, чем певица Хора? – Она растягивает губы в улыбке, которая не отражается в глазах. – Мой долг, как и твой, – любой ценой защищать наши моря и наших подданных. Ты должен принести присягу, чтобы началось мое помазание.

– Не думаю, что смогу… – Он стыдливо отводит взгляд.

– Конечно, сможешь.

– Сделай это! – раздается новый голос, который я уже слышала.

Оборачиваюсь через плечо. Позади меня на пляже появляется знакомый взрослый Ильрит с привычным хвостом вместо ног, который здесь, на суше, просто парит в воздухе.

– Ильрит?

Он почему-то не слышит. Возможно, для него я тоже невидимка, поскольку герцог бросается мимо меня прямо к своему молодому двойнику.

– Ильрит, что это за место? Что происходит? – пытаюсь выяснить я.

Ильрит, источая ненависть и презрение, нависает над своим младшим «я», тогда как юноша отталкивает руки матери и снова опускается на землю возле двери дерева, но на этот раз не прикасается к ней ладонями. Взрослый Ильрит старается подтолкнуть свою младшую ипостась вперед. Гневно хмурится, напрягая мышцы, отчетливо видимые в солнечном свете. Однако юноша, будто вылепленный из свинца, даже не замечает, как напрягается его взрослый двойник.

– Ильрит! – кричу я.

– Сделай это! – велит он младшему. – Не тяни! И не удерживай ее!

– А теперь поклянись хранить верность древним богам и защищать Вечноморе, – мягко наставляет его мать. – Принеси свои клятвы, чтобы владеть Острием Рассвета.

– Мама, я… – Юный Ильрит, не обращая внимания на себя старшего, даже не двигается с места.

Женщина порывается еще что-то добавить, но со вздохом закрывает рот и с легким наклоном головы смиряется с происходящим.

– Хорошо, – уступает она и снова опускается на колени рядом с сыном. – Ты очень юн, и я слишком многого прошу. Ни одному другому герцогу или герцогине еще никогда не приходилось в столь раннем возрасте приступать к выполнению своих обязанностей. Если ты не готов посвятить свою жизнь Вечноморю и в качестве герцога Копья принять Острие Рассвета, то не нужно себя принуждать.

– Омерзительный, жалкий, слабый, трусливый, – вскипает Ильрит, стискивает руку юноши и пробует прижать ее прямо к дереву. Но он не в силах повлиять на происходящее в этом мире.

– Ильрит, это твои воспоминания? – осмеливаюсь спросить я, не находя другого объяснения. Он по-прежнему меня не слышит.

Юный Ильрит смотрит на мать, и в его глазах появляется страх, уязвимость. Он напуган, но в то же время испытывает облегчение.

– Ты уверена, мама?

– Да. Принимая эту обязанность, ты должен быть к ней готов. Это честь, а не проклятие, – тепло улыбается женщина.

– Но помазание… – начинает юноша.

– Не займет много времени. – Она обнимает сына за плечи и помогает ему подняться на ноги. – К тому времени, когда придется всерьез взяться за дело, тебе исполнится девятнадцать. Не сомневаюсь, тогда ты будешь готов принять Острие Рассвета.

Несмотря на очевидные усилия сдержать эмоции, в глазах юного Ильрита появляется блеск, начинают слегка подрагивать губы.

– Ты стыдишься меня?

Каким-то образом, даже на суше, на неуклюжих, неловких ногах, эта женщина двигается невообразимо быстро. Обняв сына сзади за плечи, она прижимается губами к его лбу.

– Нет. Никогда, мой мальчик.

– Да! – продолжает поддевать младшего более взрослый Ильрит в стремлении заставить того принять на себя обязанности герцога. Но его усилия тщетны. Исчерпав все силы, он опускает плечи. – Да. – В его голосе мешаются злость и слезы. – Она всегда будет стыдиться тебя, жалкий трус. Из-за тебя ее смерть оказалась напрасной… она не смогла в достаточной степени разорвать узы, которые привязывали ее к миру смертных, и подавить гнев.

– Ильрит, перестань. – Делаю шаг вперед, но он по-прежнему не реагирует на мое присутствие.