Анника поставила пластиковую чашку на пол и стянула с ноги сапог. На стопе вздулась иссиня-багровая шишка размером с пятикроновую монету. Кровоподтек был отчетливо виден сквозь колготки.

– Вот это да! – сказал Янссон.

– Фоторобот опубликуют завтра, могу держать пари. Им надо свериться с другими свидетельскими показаниями.

– Как они это делают? Кто-то рисует портрет?

Анника почувствовала, что из плеч ушло свинцовое напряжение.

– Нет, сейчас строят компьютерное изображение. Сидишь в старом здании полицейского управления на Королевской улице, в обычном офисе с тремя компьютерами. Работать они начинают с человеком, который, по их мению, может дать им лучшее описание. После того как ты расскажешь им все, что видел, тебя просят снова рассказать то же самое, но в обратном порядке. Это позволяет нарыть новые детали. Когда рассказываешь о чем-то в хронологическом порядке, то стараешься соблюсти логику, чтобы рассказ не терял связности…

Анника понимала, что ее несет, но не могла остановиться; слова лились из нее, как из шлюза, долго перегороженного воротами. Янссон слушал, кивал и курил, и это успокаивало.

– Потом мне предложили сделать перерыв на пятнадцать минут. Я попила кофе, а когда вернулась, портрет был уже готов, и мне предложили сказать, что в нем не так. Я сказала, что прическа. Полицейский рассмеялся и сказал, что девять из десяти женщин всегда начинают с того, что не соответствует прическа. Я продолжала вносить изменения. Мне пришлось вносить их до тех пор, пока картинка меня не удовлетворила. Это заняло много времени…

– И он сидел за компьютером и рисовал носы?

Анника отпила остывший кофе и отрицательно покачала головой.

– Там есть специальная компьютерная программа – в ней заложены сотни носов разных форм, которые можно поворачивать и менять их размер. Потом идут глаза, губы и так далее…

– Вот это да, – еще раз сказал Янссон.

Анника смяла пластиковую чашку и вдруг поняла, что Янссон спрашивает, чтобы успокоить ее, а не потому, что его интересуют фотороботы.

– Спасибо, – тихо сказала она.

Ночной редактор затушил сигарету в пепельнице и резко встал.

– Да, – сказал он, – но этого недостаточно.

Он вышел, и Анника осталась одна в курилке, глядя сквозь покрытое никотином стекло на утреннюю суету в редакции. Начинался новый день.

Томас вдруг увидел, как колеблются на потолке спальни отсветы уличных фонарей. Его разбудил какой-то звук, который он никак не мог вспомнить. Несколько секунд он лежал неподвижно, прежде чем окончательно проснулся.

Снаружи доносился какой-то грохот – то ли от автобуса, то ли от грузовика – обычный городской шум, повседневный городской стресс. Колеблющиеся отсветы превращали дом в баржу, вечно качающуюся на волнах. Рев автомобильных двигателей делал из спальни резонатор, концертный зал, в котором непрерывно играла музыка уличного движения. Эта квартира надоела ему до тошноты, до того, что ему хотелось кричать. Как было бы хорошо навсегда убраться отсюда!

Усилием воли он оторвал взгляд от колеблющегося светового пятна на потолке и скосил глаза в сторону.

Анники не было.

Она не пришла домой.

В душе шевельнулась тревога: что могло случиться? Почему она вечно подвергает себя опасности? Освещение нобелевского банкета не могло занять всю ночь, не так ли? О чем там можно писать, кроме ожерелья королевы Сильвии?

Он снова уставился в потолок и тяжело сглотнул.

Это было давно знакомое противное чувство. В последнее время он часто ощущал раздражение, оно не давало покоя, как камешек, попавший в ботинок. Анника никогда не считалась с тем, что она жена и мать!

В этот момент он услышал, как открывается входная дверь. По полу пробежал прохладный ветерок, словно стремясь уравнять температуру в отапливаемой спальне и на зимней улице.

– Анника?

Она включила свет и на цыпочках вошла в спальню.

– Привет, – прошептала она. – Я тебя разбудила?

Он приподнял одеяло и изобразил на лице улыбку.

Это не ее вина.

– Нет, – ответил он. – Где ты была?

Она села на краешек кровати, не сняв свой уродливый жакет. Выглядела Анника как-то странно.

– Ты не слышал вечерние новости?

Томас взбил подушку и сел.

– Я смотрел спортивные новости по третьему.

– На нобелевском банкете была стрельба. Я оказалась рядом и все видела. Всю ночь я провела в полиции.

Он посмотрел на жену так, словно она находилась где-то далеко, вне пределов досягаемости. Если он протянет руку, то не сможет к ней прикоснуться – просто не дотянется.

– Как такое могло случиться? – запинаясь, спросил он.

Она вытащила из потрепанной безобразной сумки газету. В нос Томасу ударил запах свежей типографской краски.

УБИЙСТВА НА НОБЕЛЕВСКОМ БАНКЕТЕ —

ночная полицейская охота

Полный рассказ о трагедии на нобелевском банкете

Потеряв дар речи, Томас принялся рассматривать фотографию, на которой были изображены мужчина и женщина с поднятыми бокалами. Темноволосая женщина и совершенно лысый мужчина. Оба смеются, оба превосходно, празднично одеты.

– Убили лауреата по медицине?

Анника перегнулась через мужа и ткнула пальцем в женщину:

– Она была убита, Каролина фон Беринг. Она была председателем Нобелевского комитета Каролинского института. Я видела, как она умирала.

Она сбросила жакет, вздохнула и, сгорбившись, свесила голову на грудь и как будто начала похрапывать.

Она вдруг стала такой близкой, что ему захотелось немедленно успокоить жену.

– Анки, – сказал он, притянув Аннику к себе. Одежда зашуршала, когда она упала на мужа. – Теперь все хорошо, все позади, ты снова здесь, со мной.

Она поднялась, потянулась за жакетом, потом встала и вышла в холл.

Эта определенная ею дистанция снова вызвала у Томаса раздражение, смешанное с разочарованием и горечью.

– Я встречался с Пером Крамне из департамента, – преувеличенно громко сказал он. – Для меня это был удачный день!

Ему показалось, что он услышал звук открываемой дверцы холодильника. Анника налила себе воды.

Она не ответила Томасу.

ТЕМА: В тени смерти

КОМУ: Андриетте Алсель

Эмиль, Эмиль – самый младший, самый белокурый из братьев Нобель, Эмиль – насмешник и танцор.

Как же любит его Альфред.

Эмиль только что сдал выпускные экзамены и теперь готовится стать студентом Технологического института, Эмиль, стремящийся во всем походить на старшего брата, стать таким же, как Альфред.

В свободное время он помогает старшему брату. О, как Эмиль работает, старается – и как хорошо у него это получается! Он так отличился, что ему доверили делать нитроглицерин, который потом используют на строительстве железнодорожной линии, по которой пойдут поезда на север от Стокгольма. Новая железная дорога – часть новой эры.

Этим субботним утром, 3 сентября 1864 года, он, вместе с другом-студентом, К. Э. Херцманом, стоит в огороженном дворе лаборатории Альфреда. В чистом воздухе, в котором уже чувствуется дыхание осени, отчетливо раздаются их юные голоса. Они перегоняют глицерин.

Может быть, их слышит Альфред. Наверное, это так. Старший брат слушает их смех, стоя у открытого окна и разговаривая с инженером Бломом.

В половине одиннадцатого Сёдермальм сотрясается от страшного взрыва. От зданий отваливается штукатурка, со звоном лопаются оконные стекла в домах на Королевской улице, по ту сторону от Риддарфьердена. Яркую желтую вспышку заметили во всем городе. Столб огня быстро превратился в столб черного дыма.

Ударная волна настигла Альфреда у окна, она швырнула его на пол, и он сильно ушиб лицо. Проходившего по улице плотника Нюмана разорвало на куски. Были убиты также тринадцатилетний посыльный Герман Норд и девятнадцатилетняя Мария Нордквист. Тела Эмиля и его друга Херцмана были в таком состоянии, что сначала полицейские никак не могли понять, сколько же человек убито.

Лабораторному зданию были причинены страшные разрушения. Городская газета лаконично констатирует: «От фабрики не осталось ничего, кроме обугленных развалин. Повсюду разбросаны обгорелые обломки. Во всех расположенных поблизости зданиях и даже в тех, где не было слышно взрыва, не только вылетели стекла, но и оконные рамы».

Об этом взрыве стокгольмцы вспоминали не одно десятилетие.

Сам Альфред на следующий день снова приступил к работе.

Он никогда и ни с кем не говорит об этом несчастном случае, об этой катастрофе. Он пишет сотни писем, но ни в одном из них не упоминает о том взрыве.

Альфред не женится. У него никогда не будет детей. Труд всей своей жизни он завещал тем, кто стремится сохранить мир, делает великие изобретения и пишет гениальные книги.

В своих письмах он все время говорит о своем одиночестве, о чувстве бессмысленности бытия, о растущем беспокойстве.

Он нигде не был дома, он был всегда в пути – вечный странник.

Анника шла по длинному, бесконечному коридору. Над головой висели большие хрустальные люстры, кусочки хрусталя тихо позвякивали, хотя в коридоре не было ни ветерка.

Далеко впереди, так далеко, что в том месте стены почти сходились, Анника видела крошечный источник света.

Она знала, что это.

Там была Каролина фон Беринг, убитая женщина, – она ждала Аннику, но Аннике надо было поспешить, надо бежать, это очень важно; но в этот миг поднялся ужасный ветер. Люстры стали неистово раскачиваться из стороны в сторону; поднялся невероятный звон и грохот.

«Я иду!» – старалась прокричать Анника, но встречный ветер относил слова назад, глушил их.

«Ты должна, ты обязана поспешить, – шептал ветер, – потому что я умираю».

«Нет! – кричала Анника. – Подожди!»

В следующий миг Анника увидела Каролину лежащей у ее ног. Она простерлась на мраморном полу и смотрела на Аннику, и Анника, почувствовав невероятное облегчение, упала рядом с женщиной на колени и приблизила ухо к ее губам, чтобы слушать, но в ту же секунду увидела громадную рану в груди, сквозь которую было видно сокращавшееся сердце, из которого пульсирующей струей выливалась кровь.

Аннику охватила паника. «Нет! – что было сил закричала она, стараясь встать, но встать не смогла – руки, ноги, тело стали тяжелыми как свинец. – Я не хотела опоздать, я не хотела!»

Но потом она вдруг поняла, что это не Каролина фон Беринг, а София Гренборг, бывшая коллега мужа, и скорбь внезапно сменилась ликованием.

«Вот ты и подыхаешь», – торжествующе подумала Анника, чувствуя, как радость заливает ее всю – от живота до кончиков пальцев.

В следующий момент рядом оказался Томас, он опустился возле Софии на колени, приподнял ее на руках; и пока кровь хлестала из разверстой раны, Томас занимался любовью с умирающей женщиной, а она громко смеялась от счастья.

Она проснулась, как от толчка. Из окна в комнату сочился тусклый серый свет. В углу все еще раздавался звонкий смех Софии Гренборг, хрупкий и холодный, как льдинка.

Теперь ее нет, подумала Анника. Она никогда больше не вернется и не потревожит нас.

Томас увез детей в садик. Анника пошарила рукой по полу и подняла мобильный телефон. Было десять часов сорок шесть минут. Она проспала три с половиной часа.

Сон продолжал преследовать Аннику, пока она принимала душ и одевалась. Она не стала завтракать, и вместо этого позвонила Берит и договорилась с ней вместе пообедать.

За утро нападало много снега, он лежал на земле, приглушая все звуки. К остановке неслышно бесформенной массой подкатил шестьдесят второй автобус. Водитель даже не покосился в ее сторону, когда Анника вошла в салон, показав водителю свой проездной. Тяжелое впечатление от сновидения не рассеивалось. Оно преследовало ее в проходе между сиденьями, оно дышало ей в затылок, пока она шла мимо похожих на серые тени пассажиров, не обращавших на нее ни малейшего внимания.

«Я не существую, – подумала Анника. – Я невидимка, в автобусе-привидении еду прямиком в ад».