Из проходной мы вывалились и хотелось бы сказать, что глотнули свежего воздуха, так ведь ни хрена подобного. Воздух за день настоялся, напитался, подкормился фабричными дымами. И потому ночь здешняя уже отливала желтизною, впрочем, как и остатки снега.

– Сав, а Сав, – Метелька сунул руки в карманы. – Как-то оно всё… не так. Может, пошли пожрём куда?

– Пошли, – согласился я.

Проблема ведь даже не в сменах этих. И не в том, что на нас, молодых и рьяных, идеально подходящих под портрет потенциального революционера, эти самые революционеры выходить не торопились. Проблема в том, что с этой отупляющей работой ни на что другое сил не остаётся.

Завод.

Отдых.

Война с бабкой, которая всё норовит сэкономить. И снова завод. А в единственный выходной хочется сдохнуть. Но вместо этого приходится причёсываться и идти в церковь, ибо за моральным обликом трудящихся если не следят, то всяко приглядывают. Митрич вон на входе стоит, почти как на проходной. И раз-другой глаза на неявку закроет, а на третий штраф влепит.^[8]

Или паче того объявит безбожником.

Почти клеймо.

Потом же собираться и в гости, ибо если не явишься, Танька в волнение придёт. С неё станется самолично заявиться, проверять, что ж этакого приключилось.

В общем, как-то оно всё не по плану.

И не хотелось не то, что мести, ничего не хотелось, просто упасть и выспаться, наконец.

В корчме было темно и душно. Под низкою крышей дым висел тёмным облаком. Столы стояли тесно и все-то почти заняты были, хотя, вроде, не зарплатный день.

– Савка! – Филимон вскочил и руками замахал. – Ходь сюды! Да двигайтесь, кому говорю… во, с ребятками познакомлю. Хорошие ребятки.

Хорошие.

Только чужие напрочь.

Кажется, зря я на планы грешил, потому что рабоче-пролетарского в Филимоновых знакомцах было мало больше, чем в моей дорогой сестрице.

– Это вот Савелий. Да садись, садись… товарищи, двигайтесь, – про «товарищей» он сказал шёпотом, но с выражением. И на меня зыркнул, мол, понял ли намёк. – В тесноте, как говорится… а это Метелька. На него не глядите, ещё тот пустобрёх…

Товарищей было трое.

Девица скучающего вида, совсем юный парнишка, чьи светлые волосы поднимались над головой этаким одуванчиком и хмурый усатый мужик, которого, кажется, больше интересовало содержимое его кружки, чем то, что происходит вокруг.

Вот только взглядом он нас одарил быстрым и цепким. И парня, вскочившего было, осадил.

– Доброго вечера, – сказал я, втискиваясь меж пареньком и Филимоном. А вот Метельке досталось место подле девицы.

– Доброго! – этакой оказии Метелька очень даже обрадовался. – Теперь уж точно доброго!

– А это Светлана, Симеон и Светлый.

Они нарочно так подбирали, на одну букву? Скорее всего. Имена наверняка не настоящие.

Как и костюмы.

Да, с виду дешёвые, вот только платье у девицы по фигуре скроено. А на ногах Симеона сапожки яловые, почти новые. И пиджачишко, пусть и простенький, да из шерстяного сукна.

В этом я уж разбираться начал.

Из кармана вон цепочка часов выглядывает. Не золотая, но тут и часы сами по себе экзотика, а уж чтоб карманные и на цепочки – и вовсе редкостная редкость.

– Пива? – Филимон снова подскакивает, и вот его как раз усатый не пытается удержать.

– Квасу, – говорю. И Метелька, подавивши вздох, присоединяется.

– И мне.

– И пожрать бы чего, – поддерживаю, потому как жрать хочется снова. Я вытаскиваю рубль. – Себе тоже возьми…

– Отрадно видеть, – голос у юноши ломкий. – Что хоть кто-то не поддаётся искушению и осознанно предпочитает сохранять ясный ум. Алкоголь губит народ…

И замолчал.

Я тоже заговаривать не спешил. Принюхивался. Пахло от юноши хорошо, чистотой.

Руки у него тоже белые.

А девица вовсе в перчатках. Сидит, потупившись, но нас с Метелькою разглядывает с интересом.

– Щи с потрошками! И пироги ныне, – Филимошка вернулся с тремя кружками. Себе он, видно не проникнувшись речами о вреде алкоголя, взял пива, которое отпил спешно, точно опасаясь, что заберут. – Ух… разбавил, скотина этакая!

Воды и в квас плеснули, и потому хлебный вкус его отдавал кислотой.

– Филимон рассказывал, что вы недавно устроились на фабрику? – подал голос Светлый.

– Ага, – ответил Метелька, квасу пригубив. – Второй месяц как… теперь, небось, погонят.

– Чего?

– А… начальство ныне приезжало.

– Большое?

– Больше некуда, – вклиниваюсь в разговор. – Сам хозяин. В смысле, Воротынцев. Младший. С ним управляющий новый.

– Вот по роже видать – ещё та паскудина, – Метелька ткнул Филимона в бок. – А пироги где? Сказал, чтоб принесли? А то у меня кишки на хребет налипли уже.

И в животе его заурчало.

– У нас аккурат машину остановить пришлось. Камень, – я говорю неспешно, стараясь не слишком глазеть на товарищей. Интересно, натуральные идейники или провокаторы полицейские? Вторых нынешним временем едва ли не больше, чем реальных революционеров. – Этот и придрался.

– Ага, мол, мотору заглушили, отчего простой.

– А зачем глушили?

– Покладено так, – Метелька снова квасу хлебанул. – Потому как если просто ступор поставить, рычажком, тогда сорвать может.

– В системе давление нестабильно. Если прыгнет, то аварийный клапан не выдержит, – продолжаю я. – И выдаст поток в основное русло. Валы крутанёт, тогда и всё, поминай, как звали. А отключение заслонку на входящем рукаве ставит. Её уже выбросом не подвинуть.

– Вы неплохо соображаете.

– Приходится.

– И речь правильная, – товарищ Светлый щурится. – А управляющий, стало быть, не согласен? Отчего же?

– Так если машину отключать, то давление внутри падает. И потом, чтоб его нагнать, нужно время. Машина работает медленно. И есть риск не выполнить норму.

Мы с Метелькой сегодня едва-едва добрали. А Митрич ничего не сказал. Вчера б ещё прошёлся, обозвав безрукими захребетниками, а сегодня только вздохнул и взгляд отвёл.

– Если так-то многие просто стопорят, чтоб потом недоработки не случилось. Прыгает-то в системе не так и часто…

– Однако для вашего управляющего важнее получить прибыль, чем сохранить здоровье рабочим? – поинтересовалась девица.

– Я… вправду за пирогами, а то чегой-то долго, – Филимон вылез.

– Для любого управляющего, – пожимаю плечами. – Собственная прибыль важнее чужого здоровья. И не только для управляющего. Вот даже для вас пять рублей в кошельке будут ближе и роднее, чем вон…

Я окинул корчму взглядом.

– Здоровье того алкаша…

Мужик ещё держался. Он сидел, покачиваясь, взглядом упёршись в опустевший штоф, явно не способный сообразить, куда подевалось его содержимое и надо ли добавлять.

– Цинично.

– Правдиво.

Я допил квас.

– А не обидно? – товарищ Светлый щурился совершенно по-кошачьи и усы его топорщились, и в глазах, янтарно-жёлтых, мне виделся интерес. – Вы трудитесь. Производите… что вы, к слову, производите?

– Сырьё для дальнейшей переработки, как я понимаю.

– Вот… а выгоду с этого имеет фабрикант. Разве справедливо? Вы вкладываетесь своим трудом и здоровьем. А он?

– А он уже вложился. Деньгами. Фабрикой.

И про здоровье он зря. Нормальное производство организовать – тут никакого здоровья мало не будет.

– Не стану спорить. Но если и так, он вложился ведь не по собственной доброте, но из желания заработать.

– А рабочие ходят исключительно потому, что больше заняться нечем?

Метелька на меня косится.

Нет, он и сам сообразил, что за товарищи у Филимона, но во взгляде мне видится недоумение. Я ж вроде как хотел в революцию.

Хотел.

И хочу.

Не столько в революцию, сколько связи их нужны и в целом понимание внутренней кухни.

– Вы правы, – Светлый позволяет себе улыбку и лёгким незаметным вроде бы жестом успокаивает Симеона. Тот аж покраснел то ли от обиды, то ли от распирающего его желания доказать, сколь сильно я ошибаюсь.

Зацепил, стало быть.

– Но ведь в таком случае мотивы и фабрикантами, и теми, кто работает на фабриках, движут одни. Но почему тогда львиную долю прибыли получает владелец фабрики, а не те, кто производит продукт? Почему доходы эти нельзя перераспределить иначе?

– В артелях и распределяют, – пожимаю плечами.

– Именно! – воскликнула девица. – Трудовая артель – это наглядный пример способности народа к самоорганизации! И существование её ясно говорит о том, что при должных условиях простой человек вполне способен выступать как мощная производительная сила! Ему не нужны ни фабрики, ни фабриканты…

Она реально такая дура?

А Светлый уже прямо откровенно улыбается и на меня глядит, чем, мол, отвечу.

Отвечу.

Почему бы и нет:

– Артели редко бывают большими. Чаще всего это дюжина человек. И таких, которые знают друг друга. Выходцы из одной деревни. Или родня. Или и то, и другое сразу. И работают они, как работается. Сегодня так. А завтра этак. А после завтра сорвались и запили. Или не поделили друг с другом черед убираться. Или кто-то у кого-то кусок мяса из щей спёр. Или в делёжке заработку не сошлись… там много чего есть. И производят… скажем, артель за день стачает двадцать пар сапог. А фабрика средней руки – пару тысяч. Артель будет тачать руками, как это делали их отцы и деды. А фабрикант закажет новые станки. И будет вместо одной модели выдавать дюжину. И продавать их не с плеч, на рынке, вопя, что есть сапоги яловые, но откроет магазинчик приличный, в который вы, барышня, заглянете с куда большею охотой.

Девица открыла ротик и густо покраснела.

– А ещё фабрикант заплатит газетчикам, которые напишут, какого чудесного качества он производит обувь. И газетки разлетятся по всему Петербургу. Это ещё сильнее увеличит продажи.

– Вы широко мыслите, – сказал Светлый.

– Как есть. Артель – это хорошо. Но артели не заменить фабрику. И даже если сделать её большой, в сотню человек, то скорее проблем добавится, чем выгоды.

– Вы не похожи на рабочего.

– А я и не рабочий. Мамка была из мещан. Отец – дворянского рода.

В любой лжи главное не врать больше, чем нужно.

– Я незаконный ребенок. Но образование мне давали неплохое. Нанимали учителей.

– А потом?

– А потом сначала отец умер. За ним и матушка. И я оказался в детском доме.

Светлый косится.

И я чувствую легчайшее колебание силы. Ну да, проверяют.

– Там вон с Метелькой познакомился…

– Собрат по несчастью?

– Вроде того. Он из деревенских. У него вся семья в мор ушла.

Метелька кивает.

– С тех пор вот вместе.

А я артефакт заметил: перстенек, такой неприметненький, на мизинчике у Светлого.

– И вас детский дом на фабрику продал? – в огромных очах Светланы бездна сочувствия.

– Да нет. Сами пошли. Из детдома нас забрали. Нашёлся… добрый человек.

Родичем Еремея не назову. Не когда проверяют. Мало ли, чего покажет. Легенду нашу мы давно уж подправили, хотя рассказывать её особо некому.

– Он при семье одной. Служит. Взял вот в помощь. Там хозяин тоже в разорение вошёл. А на руках – сестра да братец, головою скорбный. Вот и пригодились.

– Это… это ужасно.

Молчать про Таньку с Мишкой не вариант. Если уж в этом разговоре артефактом засвечивают, то и на них выйдут. Поэтому скармливаем старую добрую историю. Вдовица, у которой Мишка флигель снял, если что всё-то подтвердит и от себя сочинит самую малость.

А там пусть разбираются в этом ворохе информации, где правда, а где не особо.

– Да не. Нормально. Сперва при них, а так-то хозяин в лавку устроился. Тоже работает. Мы ж на завод решили.

– Ага, – подтверждает Метелька.

– Сперва вот тут. Опыта набраться. Там, глядишь, на мастера выучимся. Тогда и зарплата другою будет.

– Хороший план, – согласился товарищ Светлый, поднимаясь. – Что ж, удачи вам, молодые люди…