– И вам тоже, – я чуть склонил голову. – Филимона там встретите, так пните, чтоб пироги тащил. И вправду жрать охота, сил нет.

Глава 4

С каждым годом всё большее число крестьян оставляет свои наделы, направляясь в город. Если лет двадцать тому так называемый «отхожий промысел» был явлением временным, позволявшим людям занять себя и заработать в пустые зимние месяцы, то в настоящее время он представляет собой потенциальную проблему. Жизнь в городе кажется более лёгкой, ко всему фабрики и заводы, испытывая недостаток в рабочей силе, сулят крестьянам немалые с их точки зрения деньги. И в результате с места снимаются не отдельные люди, но целые семьи. Пустеют дома и улицы, и скоро наступит то время, когда целые деревни исчезнут с лица земли. Кто тогда будет обрабатывать землю? Кто…

Филимон притащил и миску со щами, и пироги. Один тут же сгрёб, поспешно вцепившись в обгорелую корку остатками зубов. Это, значит, чтоб не отобрали. С другими, может, и не сработало бы, тут народец в целом брезгливостью не отличается, но я вот лучше поголодаю чутка, чем обслюнявленное есть.

– Савка, – Метелька ткнул меня локтем в бок, взглядом на Филимона указывая.

– Потом, – я покачал головой. Обсуждать что-либо в корчме, да рядом с Филькой, было как минимум неразумно. А потому мы просто сдвинулись к краю, освобождая место другим. И пара хмурых закопчённых мужиков плюхнулись на лавку. Один даже к нам повернулся, небось, собираясь вовсе согнать, но встретившись со мною взглядом, передумал.

Силу тут чуяли.

– Филька, ты где этих клоунов раскопал-то? – спрашиваю небрежно и пирог забираю, пока его Филимон не оприходовал.

– Кого?

– Скоморохов, – поправляюсь.

– Скажешь тоже… какие тебе скоморохи? Это люди серьёзные, из Обчества, – Филимон вытер пальцы о рубаху.

– Какого?

Вот так его обычно не заткнуть, а тут прямо каждое слово и клещами тащить приходится. И он, чуя интерес, надувается, пыжится, хотя видно, что самого распирает от желания говорить.

– Этого… как его… погодь… тут во, на, – он протянул мне мятую и изрядно уже замызганную карточку.

Надо же, какие ныне революционеры продвинутые пошли.

Хотя на карточке значилось весьма себе приличное: «Благотворительное общество помощи рабочим и крестьянам».

– Это… к нам приходили. К тятьке. Ну, на Заречную ишшо, – Филимон косился на пироги, сомневаясь, рискнуть ли и утащить ещё один, или это уж чересчур будет.

Если в первый раз по морде не схлопотал, то и не значит, что во второй так же получится.

Филимонов отец тоже на заводе трудился, правда, льнопрядильном, где платили поменьше, но и не требовали от рабочих трезвости или иных глупостей. Близ завода позволили и домишки сложить, один из которых заняло немалое семейство Сивых. На том же льнопрядильном и Филимон свою трудовую карьеру начал. А уж после и сюда перебрался.

В артель пристроился. Так оно и спокойней, и экономней. Сказывал, что одно время вовсе без жилья был, ходил каждый день, да больно долго выходило, а на конке если или трамвае, то и дорого. Вот теперь Филимон домой наведывался, как мы, по выходным.

Деньги матушке носил. И так-то в целом.

– Угощайся, – разрешил я великодушно. – И чего припёрлись?

– Ну… так-то… помощи принесли. Сахару полфунта. И два – муки. Одёжки разной.

– Ношеной, небось.

– И чего? – Филимон с разрешения пирог не торопился ухватить, но разглядывал, выбирая, который побольше. – Всё одно ладно. Мамка перешьёт. Вон, там и рубахи нижние, Зинке самое оно, и малым. А ещё ткани принесли, доброй, шинельной. Батька хотел продать.

Батька у Филимона страдал стандартной рабочей болезнью – алкоголизмом.

– Но мамка не дала.

– Побил?

– Не, я ему двинул разок, – Филимон пожал плечами. – Ещё эта, которая девка, в школу зазывала. Мол, грамоте учить и всё такое.

– Так сходил бы.

– Когда? И так мало, что сдохнуть. Ещё вон и приработки поставят теперь.

– Думаешь?

– А то. Этот, новый, – Филимон наклонился. – Слыхал, как он Митрича ругал матерно, что, мол, мало работаем. Стало быть, норму подымут. А когда её делать-то? И как?

Это верно. Машины на фабрике далеко не новые. Митрич, да и Прокофьев, это понимают, а потому и не дают разгонять на полную.

– И толку-то, – Филимон-таки решился и вытянул пирог, но есть не стал, спрятал под полу. – Что мне с тое грамотности. Но малых свёл. Никитка наш тоже на фабрику просился. Я и подумывал к Митричу подойти, чтоб местечко нашёл, но теперь не пущу. Хотя вот поглядишь, малых станут зазывать.

Тоже обычная тактика^[9]. Детям платят меньше, чем взрослым. А требуют почти столько же.

Выгода сплошная.

А что дети сгорают на этих фабриках втрое быстрее взрослых, так кому до этого дела.

– Пущай лучше в школу эту идёт…

– Ты потому их сюда приволок?

– Не, – Филька мотнул головой. – Спрашивали.

– Обо мне?

Вот тут я насторожился.

– Та не. Про то, чего там на фабрике деется. Кто там да как. Какие люди работают. Чего делают. Ну и так-то, обо всём. А ныне попросились поглядеть. А мне чего? Пущай глядят. За погляд, чай, денег не берут.

То есть, случайность?

Хотя… эта корчма к фабрике ближе прочих. И наши-то все, у кого в карманах не пусто, сюда заглядывают. А что, пиво, пусть и разбавляют, но ещё по-божески, и кормят сытно, без откровенной тухлятины. Опять же, хозяин крепкий, и сыновья его под стать. Если кто начинает буянить, то сами унимают, не доводя до драки. Стало быть, в корчме тихо.

Прилично даже.

Хорошее место.

– Только ты резко им однако же ж, – произнёс Филимон с укором.

– Ничего. Переживут.

В этом я не сомневался.

Из корчмы мы вышли уже ночью. Снова приморозило и под сапогами весело похрустывал грязный лёд. Воздух стал будто почище, но уходить отсюда надо, пока не подхватили какой погани.

– Сав, а Сав… – Метелька шёл, сунувши руки в карманы.

Опять рукавицы потерял?

Или забыл дома?

– Чего?

– Это ж были… ну, они, да?

– Радеющие за народное благо, – я криво усмехнулся. – Пройдёмся?

– А домой?

– Успеется.

Дома тоже не поговоришь. Старуха пусть и притворяется слепою да глухою, но видит и слышит получше многих. А уж как и куда услышанное повернёт и кому донесёт – тут и гадать не надо.

– Ну да, – Метелька подавил зевок. – Вот, блин… слушай, а чего ты с ними… ну так? Если они нам нужны и их искали, то чего теперь кобениться?

Где-то совсем рядом раздавались пьяные голоса. И мы с Метелькой свернули в переулок.

Если там, в центре, столица строилась по плану, была чиста и величава, то рабочие окраины – дело другое. Тут улицы возникали будто сами собой, с трудом пробивая себе дорогу меж домов и домишек, порой построенных из всего, что под руку попадалось. Летом их пополняли шалаши и палатки рабочих, которые полагали, что, коль тепло, то можно и на улице пожить.

Экономней.

Хаоса добавляли приземистые и широкие строения бараков. Вон там слева – суконной мануфактуры Твердятникова, про которую отзывались весьма даже неплохо, что будто бы управляющий не только общежитие давал, но и кухарок нанимал для готовки, и что кормили не совсем пустыми щами.^[10]

И платили там прилично.

И лавки не держали.

В общем, хорошее место. А потому желающих попасть туда имелось прилично. А вот от мыловаренного заводика Пелянского, где готовили грошовое мыло, откровенно несло химией и дерьмом. Тут даже ретирадники не ставили, а потому рабочие ходили, кто куда.

По слухам, порой доставалось и продукции. Во всяком случае, наши это мыло брать брезговали.

– Метелька, не тормози.

– Чего?

– Того. Обычно ты ж у нас по людям соображаешь.

Фыркнул. И сгорбился обиженно.

– Смотри. Вот представь, что встретил ты какого-то парня. Вроде и видишь в первый раз, а он такой прям весь тебе радый, что прям не можется. Настолько радый, что прям готов в объятьях задушить. И в друзья набивается со страшной силой. Как ты к нему?

Метелька хмыкнул, но ответил:

– Никак.

– Именно, – мы шли мимо дощатого забора. – Тем паче, что времена теперь для революционеров сложные. Полиция вон до сих пор не успокоилась. Вот они и сторожатся. Я ж им человек сторонний. И как знать, не провокатор ли, не информатор или ещё кто.

– Ну да… – правда, уверенности в словах Метельки не было.

– Как раз провокаторы с информаторами изо всех сил будут в доверие втираться. И говорить, как они сочувствуют рабочим, и жопу лезть без мыла.

– А ты, стало быть, не лезешь.

– Нет.

– Как-то это заумно…

К моей придури Метелька давно привык.

– Хотя… если так-то да… на ярмарке, небось, ежели торговец весь из себя ластится, то точно дерьма подсунет.

И чихнул.

– О, правду сказал, – Метелька вытер нос рукавом.

– А ещё этот Светлый с артефактом сидел. Проверял, буду ли врать…

– Серьёзно?

– Серьёзней некуда.

– Тогда почему прямо не спросил?

– Так… вроде ж повода нет. Спросит ещё.

– Думаешь, вернётся?

– Ещё как… вот сам посуди, какая девка сильней в душу западёт, та, которая за тобой бегает, или та, что нос воротит?

Сравнение довольно приблизительное. И в психологии я не сказать, чтоб превеликий специалист. Скорее наоборот. Там, в прошлой жизни, я больше верил своему чутью, чем научной обоснованности. Но вот…

– Если мы сами проситься станем, нас сперва будут мурыжить проверками, а потом повесят какую-нибудь ерунду, вроде раздачи листовок. И смысла особо нет, и прогореть легко. А вот если им нас обхаживать придётся, тут уж вынуждены будут завлекать не только словами. И поручать станут куда как серьёзное.

– Ну, Савка… – Метелька покачал головой. – Не знаю… глядишь, и получится.

Получится.

Это я понял, уловив эхо чужого любопытства. И любопытствующего вычислил быстро. Незнакомый парень явно рабочего происхождения держался на другой стороне улицы с видом будто бы безразличным. Руки в карманы сунул, пялится на дома.

Было бы там на что пялится.

Да и его якобы расслабленная поза выделялась среди обычной утрешней суеты. Ну не принято тут так себе прогуливаться. Люди или спят, или работают, или ещё чем полезным заняты. А этот торчит, что столб посеред поля.

Я сделал вид, что пригляда не замечаю.

Суббота.

Завтра выходной, и предвкушение его наполняло душу радостью. Не только у меня. Метелька с утра поцапался с хозяйкой, вытащив из её тайника шмат сала и слегка зачерствелые пряники, один из которых и мусолил, не способный разгрызть.

Надо бы в аптеке рыбьего жиру купить.

И капусты квашеной. Это уже не в аптеке, а в лавке.

А ещё лучше свалить отсюдова.

– Савка! – лицо Филимона радовало взгляд свежим синим фонарём. Он щербато улыбался разбитыми губами и выглядел вполне довольным жизнью.

– Доброго утречка…

– Ага, доброго… Савка, а ты чего завтра делаешь?

– Как все. Сперва на молебен. Потом дядьку проведать.

Не то, чтобы вдохновляющее расписание, но уже одно то, что фабрики в нём нет настраивает на весёлый лад.

– А это… – Филимон оттеснил Метельку. – Тут… тебе просили передать, что, может, захочешь на встречу?

– Какую?

Филимон огляделся и, наклонившись к самому уху – в лицо дыхнуло вонью нечищенных зубов, перегара и чеснока – громко прошептал:

– Союзную. Это… союза рабочих Петербурга. Вот. Разрешенную!

Ну да. Официально профессиональные союзы были разрешены.

– Лекцию будут читать. О правах рабочих.

– Филь… ну оно мне на кой?

Потому что сколько лекций ни прочти, а прав у здешних рабочих не прибавится.