Аврора Тамиджо: Девичья фамилия

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Главный редактор: Яна Грецова

Заместитель главного редактора: Дарья Башкова

Руководитель проекта: Елена Холодова

Арт-директор: Юрий Буга

Дизайнер: Денис Изотов

Редактор: Екатерина Лобкова

Корректоры: Елена Биткова, Татьяна Редькина

Верстка: Кирилл Свищёв

Разработка дизайн-системы и стандартов стиля: DesignWorkout®

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© 2023 Aurora Tamigio

Published by arrangement with Vicki Satlow of The Agency S.r.l. and ELKOST International literary agency, Barcelona

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2025

* * *

Моей маме, моим тетям, моей бабушке, от которой я унаследовала свой нос

«М» значит Маравилья

День сегодня дождливый и ветреный.

Обычно в этих числах июня люди уже ходят на море и чистят сардины, чтобы потом пожарить их на террасе. Но сегодня даже носа на улицу высовывать не стоит: небо тяжелое, словно кусок бетона, а облака стремительно бегут к краю земли и там громоздятся друг на друга, становясь все темнее и темнее.

Сельма в постели, она уже давно не встает.

Роза приносит ей куриный бульон и молоко – только такую пищу Сельма может переварить. С некоторых пор Роза решила, что будет готовить для дочери сама, а другим не позволит; и раньше горе было тому, кто без спросу подойдет к ее эмалированным кастрюлям и испанским ножам, торжественно разложенным по шкафам и ящикам, подобно медалям за отвагу, но теперь она и вовсе с ума сходит, стоит кому-то поставить кастрюлю на огонь или помешать суп. Роза часами торчит на кухне, и бульон у нее выходит аппетитный, но такой легкий, что почти не пахнет, – только он и по силам Сельме, которая сейчас ест словно птичка.

Сидя на жестком деревянном стуле рядом с кроватью, Роза наблюдает, как Сельма пьет, и лоб женщины рассекает глубокая морщина.

– Дочка, милая, я знаю, почему у тебя аппетита нет. Все оттого, что ты ешь лежа. Мы же крещеные, значит, и есть должны сидя: так правильно, тогда пища и входит, как положено, и выходит, как ей нужно.

Роза заставляет дочь выпрямиться, опереться спиной на подушки, и Сельма старается: она пробует подняться, расправляет плечи, как велела ей в детстве учительница вышивания. Но в такой позе боль в груди лишь сильнее, и с каждым вдохом ее дыхание становится все более хриплым и прерывистым. Единственный способ сдержать кашель, произнести хоть несколько связных предложений – это устроиться полулежа, вытянув ноги, и откинуться на четыре толстые подушки, подложенные под спину. Восстановив дыхание, Сельма делает несколько глотков бульона; после этого Роза успокаивается и разрешает дочери вернуться к шитью. «Зингер» пылится в гостиной, Сельма не заходила туда уже несколько недель, теперь она может только вышивать. Дочери крутятся у кровати и по очереди подают ей пяльцы, корзину для шитья, очки. Патриция не может усидеть на месте, стоит на страже у туалетного столика матери, пристально следит за ней черными глазами. Настороженный взгляд улавливает каждое движение: Сельме достаточно кивнуть, когда уймется приступ кашля, и Патриция тут же вкладывает ей в руки вышивку – витиеватую букву М, намеченную синими шелковыми нитками на белом хлопке. Лавиния, сидя на кровати в ногах у матери, наблюдает, как та иголкой выводит на ткани изящный инициал.

– Что значит буква М, мама?

– Ну и дуреха же ты! Что, по-твоему, может значить буква М? – Патриция отвечает быстрее, чем Сельма успевает открыть рот, и Лавиния бросает на сестру злобный взгляд: если та и дальше будет звать ее дурой, в конце концов все решат, будто она и вправду глупая.

– Патри, а тебя что, спрашивали? – возмущается она. – Вечно везде лезешь.

– А ну, прекратите обе.

Голос Розы заставляет внучек замолчать, а Сельма касается Лавинии тыльной стороной руки, прося продеть нитку в игольное ушко. Она плохо видит из-за лекарств, которые затуманивают зрение и разум.

Лавиния, уже успевшая сердито надуть губы, теперь сосредоточенно хмурится.

Сельма нарушает молчание:

– Хочу вышить кое-что на школьном фартуке твоей сестры. Сперва думала вышить «Маравилья» над нагрудным карманом, но, наверное, просто оставлю одну букву. Подумала, что это еще и первая буква ее имени.

Она указывает на свою младшую дочь, Маринеллу; та, лежа в изножье кровати, поднимает белокурую головку от рисунка – волны и всевозможные закорючки, нацарапанные синими и красными карандашами. Она еще совсем кроха, занимает так мало места, да и Сельме нужно немного; уже несколько дней они лежат на постели вдвоем, свернувшись, будто кошки в корзинке.

Сегодняшний день цветом как позавчерашнее молоко – зеленовато-белый. Хотя Сельма не встает с кровати, она полностью одета: красная юбка до колен и пурпурная блузка; цвета диссонируют с бледным лицом, она кажется огромной каплей крови на простыне.

В середине дня Сельма кладет вышивку на матрас и признается, что плохо себя чувствует. Она не хочет ни бульона, ни молока, Лавинии удается лишь смочить ей губы мокрым платком, расшитым ромашками. Патриция бежит звонить врачу; даже она, всегда такая ловкая и проворная, сейчас неуклюже запинается и путается в собственных ногах, как в детстве, когда пробиралась домой из школы во время снежной бури, наперекор ветру. Вернувшись в комнату матери, она больше не смеет подойти к кровати. Забившись в угол, смотрит на Сельму: голова повернута набок и покоится на подушках, волосы растрепались, воротник расстегнут, руки сцеплены на животе, ноги скрещены в лодыжках рядом с Маринеллой. Всего несколько месяцев назад Сельма поутру обходила весь рынок, а после возвращалась домой шить или готовить; только после обеда, когда все дела были переделаны, она позволяла себе отдохнуть. Патриция ни разу не видела, чтобы мать лежала в постели днем по другой причине.

Лавиния даже не думает отнимать руку, за которую цепляется Сельма.

– Мама, может, помочь тебе подняться? Так будет легче дышать. Можем даже проветрить, если хочешь.

– Мне и так удобно. Скоро все пройдет.

Роза, сидящая с другой стороны от кровати, скользит ладонью по простыне и дотрагивается до внучки.

– Оставь ее в покое.

Лавиния слушается, но не отрывает взгляда от губ Сельмы, ловя любое желание, которое сорвется с них вместе с хриплым дыханием. Она скорее готова описаться, чем отойти.

– Где Маринелла?

Задыхаясь, Сельма обшаривает взглядом комнату. Ее младшая дочь вцепилась в набалдашник у изножья кровати – спина прижата к дереву, лицо окаменело.

– Марине, подойди поближе, – зовет ее Лавиния.

Маринелла тут же оказывается рядом, но Сельма не может выпустить руку Лавинии и потому выражает свою заботу словами.

– Веди себя хорошо и слушайся сестер.

Ее запах изменился. Приблизившись, Маринелла чувствует в груди матери нечто неприятное, полускрытое ароматом жасмина, который Роза обычно кладет под подушки.

Сельма дрожит, а с ней и кровать, потолок, стены, пол.

– Господь всемогущий, землетрясение! – восклицает Роза.

Патриция бросается к Маринелле, пытаясь защитить ту от всего, что может сломаться, упасть, ушибить или ранить; она падает на пол и прячется вместе с малышкой под кроватью. Маринелла утыкается носом в шею старшей сестры, рядом с ключицей, и, кажется, собирается остаться в этом убежище навсегда.

Лавиния, вжавшись в матрас, крепче стискивает руки Сельмы и представляет, как все вокруг ломается и рушится, абсолютно все. Но не трогается с места, сжимая пальцы матери. Даже если бы она захотела убежать, она все равно не знает куда.

Роза – настороженная, с волосами, собранными в пучок, – встречается взглядом с внучкой и слушает, как дрожат стены, крыша, пол и сердца в эту минуту, которая кажется длиннее всей ее жизни. Она думает, что ничего страшного не случится, если землетрясение унесет их с собой, всех вместе, сбившихся в кучу у кровати, потому что может быть и похуже – если одни останутся жить, а другие нет.

Затем все прекращается.

И Сельма Кваранта умирает 18 июня 1970 года.

Прожив двадцать один год под фамилией Маравилья.

Роза

1
Людской закон

Отец Розы, Пиппо Ромито, всегда говорил: «Женщина что колокол: не ударишь – не запоет». С тех пор как Роза стала достаточно взрослой, чтобы сносить рукоприкладство, он только и делал, что колотил и дочь, и жену. Когда мать Розы умерла, будучи еще совсем молодой, – чему виной не только побои, но и различные болезни и прочие несчастья, – бить, кроме Розы, стало некого. Братьям тоже доставалось от отца, но меньше: может, потому, что они никогда не пытались идти ему наперекор, а может, потому, что родились мальчиками, а с мальчиками всегда обходятся мягче.

Однажды Роза спросила у своего брата Нино, как так получилось, что Пиппо Ромито постоянно их бьет, и тот ответил, что таков людской закон: отцы командуют, а дети подчиняются, пока мальчики сами не станут отцами, а девочки не научатся себя вести. Это было единственное объяснение, которого Роза добилась от мужской части семьи. Задав тот же вопрос Чекко, старшему из братьев, она получила в ответ только пощечину.

Лишь однажды Роза обратилась к отцу с просьбой: разрешить ей хоть иногда выходить из дома одной, как братьям. Ей так хотелось после мессы купить кассателлу^[1] с рикоттой и перекусить у ручья, опустив ноги в воду и глядя, как над головой пролетают ястребы; она бы вернулась вовремя и успела приготовить воскресный обед, тут и сомневаться нечего, ей просто хотелось чуть-чуть вздохнуть свободно. Пиппо Ромито избил ее так, что она не вставала неделю, просто за то, что доверила ему свое желание.

– Пока я жив или пока мир не перевернется с ног на голову, в этом доме я требую, а ты повинуешься. Не наоборот. Поняла?

Сельский врач, доктор Руссо, пришел проверить, не сломаны ли у Розы кости. Он посоветовал давать ей молоко, хлеб и мед, чтобы поскорее восстановить силы.

– У вас только одна дочь, мастер Пиппо. И ее неплохо бы поберечь, согласны? Вот увидите, когда придет старость, Розина будет вам подмогой.

Больше всего Пиппо Ромито раздражали две вещи. Думать о старости – и когда кто-то указывал ему, что делать. К тому же Розе уже исполнилось тринадцать, она становилась женщиной, и отцу казалось неприличным, что ее осматривает врач-мужчина. Так что доктор Руссо отправился восвояси с тремя бутылками оливкового масла и пространными благодарностями. А Пиппо Ромито пригласил взамен него Гаэтану Риццо, которую все называли Медичкой, потому что она соображала в лекарском деле, но за свои услуги брала всего одну бутылку масла.