20 августа 1945 года для руководства атомным проектом Генералиссимус Сталин создал Специальный комитет с чрезвычайными полномочиями, заявив, что создание собственного атомного оружия – это дело, которое должна поднять вся партия. Состав Специального комитета был впечатляющим. В него вошли Л. П. Берия (председатель); секретарь ЦК КПСС Г. М. Маленков; председатель Госплана Н. А. Вознесенский; нарком (министр) сельскохозяйственного машиностроения Б. Л. Ванников; два замнаркома внутренних дел – А. П. Завенягин и В. А. Махнев; а также физики-ядерщики И. В. Курчатов и П. Л. Капица. При Спецкомитете был создан Технический совет, который включал в себя научные комиссии по изучению атомной энергии, а при Совете народных комиссаров СССР – Первое главное управление (ПГУ). По замыслу Сталина, атомный проект стал первоочередным для Советского Союза, и отвечать за его осуществление будет вся партийно-государственная номенклатура, как она отвечала в 1930-е гг. за коллективизацию и индустриализацию. Атомный проект стал первым проектом, потребовавшим тотальной мобилизации всех ресурсов страны в послевоенное время. Советская атомная бомба создавалась в обстановке повышенной секретности и ее цена не известна до сих пор. Но косвенные данные говорят о том, что атомный проект оказался невероятно дорогостоящим. Руководителям военной промышленности, таким как Дмитрий Устинов, Вячеслав Малышев, Борис Ванников, Михаил Первухин, и еще сотням других, пришлось вернуться к тому образу жизни, который они вели во время войны против Германии – без сна и отдыха. Многие участники проекта позже сравнивали свою работу с боями на фронтах Великой Отечественной войны. Как вспоминал один из очевидцев, «работы приняли грандиозный, сумасшедший размах». Вскоре были запущены еще два грандиозных оборонных проекта: по созданию ракетной техники и по строительству системы противовоздушной обороны^[126].

Среди американских историков до сих пор ведутся споры о мотивах, побудивших Трумэна принять решение сбросить атомные бомбы на японские города. Ряд ученых соглашаются с оценкой, что Трумэн сделал это не столько для того, чтобы выиграть войну и сократить американские потери, сколько для того, чтобы поставить на место Советский Союз^[127]. Как бы там ни было, атомная бомбардировка произвела неизгладимое впечатление на советское руководство. Все тревожные сигналы, поступавшие до сих пор в Кремль из-за океана, обрели теперь отчетливые контуры реальной угрозы. Соединенные Штаты все еще оставались союзником СССР, но кто мог гарантировать, что в ближайшем будущем они не станут опять его противником? Внезапный рассвет ядерной эры, наступивший в самый разгар советского триумфа, усугубил состояние неопределенности, царившее в умах советских людей. В советском руководстве и среди должностных лиц установился своего рода заговор молчания по поводу атомной бомбы, прежде всего в общении с иностранцами. В декабре 1945 г. Литвинов писал Молотову: «Я всегда считал и считаю, что, поскольку разговоры об атомной бомбе полезных нам результатов дать не могут, нам выгоднее всего проявлять полное безразличие к этой теме, не говорить и не писать о ней, пока нас не спрашивают»^[128].

Хиросима заставила советских руководителей сомкнуть ряды вокруг вождя, пытаясь скрыть за фасадом показной бравады тревогу о будущем. Власть Сталина покоилась на революционных мифах и страхе большого террора, но также и на мистическом авторитете, который он один умел внушить советским бюрократам, военным и миллионам простых советских людей. Только Сталин мог защитить страну от новой угрозы извне. Правящая верхушка также надеялась, что под руководством Сталина Советский Союз не упустит плоды своей великой победы и сможет построить завоеванную жизнями миллионов «социалистическую империю». Что касается простых советских людей, обескровленных многолетней бойней и измученных нищетой и лишениями послевоенной мирной жизни, то им оставалось лишь верить в безграничную мудрость кремлевского вождя и молитвенно заклинать: «Лишь бы не было войны».

Глава 2
Сталин на пути к холодной войне, 1945–1948

Я считаю верхом наглости англичан и американцев,

считающих себя нашими союзниками, то, что они не захотели заслушать нас, как следует… Это говорит о том, что у них отсутствует элементарное чувство уважения к своему союзнику.

И. Сталин – В. Молотову, сентябрь 1945 г.

Не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду.

Ох, и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.

Наш престиж падает, жутко просто.

За Советским Союзом никто не пойдет.

Из беседы советских генераловВ. Гордова и Ф. Рыбальченко,Москва, декабрь 1946 г.

18 июня 1946 года корреспондент Си-би-эс Ричард Хоттлет брал интервью у Максима Литвинова в его московской квартире. Американец был поражен откровениями старого большевика, бывшего наркома иностранных дел СССР. Хоттлет тщательно записал все, что он услышал, и вскоре эти записи через посольство США были доставлены в Вашингтон, где с ними ознакомился Трумэн и высшие чиновники Госдепартамента. Кремлевское руководство, по словам Литвинова, следует отжившей концепции безопасности – за счет расширения контролируемой территории. Бывший нарком опасался, что это приведет СССР к столкновению с западными державами, к вооруженному противостоянию на грани войны^[129].

Решения Ялтинской и Потсдамской конференций Большой тройки не только подтвердили границы советской сферы влияния в Восточной Европе и советское военное присутствие в Германии, но и придали законную силу советской экспансии на Дальнем Востоке, в Маньчжурии. Несмотря на растущее напряжение между западными державами и Советским Союзом, формат переговоров «Большой тройки» осенью 1945 года еще оставлял руководству Кремля надежды на возможность получения репараций из западных зон Германии, на американские займы и расширение торговых отношений. Однако одновременно с продолжением переговоров с союзниками Сталин перешел в ряде случаев границы ялтинско-потсдамских договоренностей, действуя в одностороннем порядке и испытывая на прочность терпение западных держав. Пессимизм Литвинова был оправдан: поведение Кремля вело мир к новому конфликту. Почему Сталин остановил свой выбор на «отжившей концепции безопасности»? Какими расчетами и мотивами он руководствовался? Был ли этот выбор неминуем, предопределен его идеологическим мировоззрением, потребностями его жестокого режима?

Против «атомной дипломатии» США

Бомбардировка Хиросимы и Нагасаки опрокинула расчеты Сталина. Стало ясно, что США могут достичь победы над Японией без полномасштабной советской помощи. Опасаясь, что Япония может капитулировать до того, как СССР вступит в войну, Сталин отдал приказ советской армии ускорить нападение на Квантунскую армию Маньчжурии; атака началась на несколько дней раньше назначенного срока. Советские войска спешили: им надо было занять Маньчжурию и все острова Курильской гряды, включая «спорные» и по сей день Кунашир и Итуруп. Но именно советское вторжение привело к тому, что война на Тихом океане закончилась быстрее, чем хотелось бы кремлевскому вождю. Император Японии и его окружение опасались советской оккупации и поспешили принять американские условия капитуляции^[130]. Эта поспешная капитуляция перечеркнула план Сталина оккупировать северную часть Японии. Уже после новости о капитуляции, 19 августа, Сталин направил письмо Трумэну, где просил его признать советскую оккупацию всей гряды Курильских островов. Он также просил «включить в район сдачи японских вооруженных сил советским войскам северную половину острова Хоккайдо». Ссылаясь на историю японской оккупации Дальнего Востока в 1919–1921 гг., Сталин писал: «Русское общественное мнение было бы серьезно обижено, если бы русские войска не имели района оккупации в какой-либо части собственно японской территории». Трумэн признал за Советским Союзом право на Курилы, но решительно отказал Сталину в оккупации Японии. 22 августа генералиссимус был вынужден отдать приказ отменить высадку советских войск на Хоккайдо. Американские войска оккупировали всю Японию, и генерал Дуглас Макартур, убежденный противник сотрудничества с «Советами», фактически стал ее единоличным правителем^[131].

Завершение войны на Дальнем Востоке, как и в Европе, обнажило разногласия между СССР и США по поводу устройства послевоенного мира. Вслед за Трумэном и Макартуром Госдепартамент США начал проявлять большую жесткость в отношении Москвы. Американские представители в Румынии и Болгарии получили указания от госсекретаря США Джеймса Бирнса, предписывающие им совместно с англичанами оказывать поддержку оппозиционным силам и протестовать против грубых нарушений «Декларации об освобожденной Европе» со стороны СССР. 20–21 августа американские и британские дипломаты поставили в известность короля Румынии, регента Болгарии и советских членов союзных контрольных комиссий в этих странах о том, что они не намерены признавать новые просоветские правительства в Бухаресте и Софии до тех пор, пока туда не войдут кандидаты от довоенных правящих партий. Это был первый случай, когда США и Великобритания выступили единым фронтом, настаивая на буквальном исполнении положений Декларации о совместных действиях трех союзных правительств в оккупированных странах. Получалось, что западные державы отнюдь не признали за Советским Союзом свободу действий на Балканском полуострове. На территориях, занятых советскими войсками, такое развитие событий возродило у местных элит надежды на помощь Запада и усложнило реализацию советских планов. От Латвии до Болгарии поползли слухи о том, что неизбежна война между США и СССР, что американцы сбросят на Сталина атомную бомбу и заставят его убраться из оккупированных европейских стран. Министр иностранных дел Болгарии, к большому неудовольствию коммунистов, объявил о том, что выборы в этой стране будут отложены до тех пор, пока не будут созданы условия для наблюдения за ними Союзной контрольной комиссии, состоящей из представителей всех трех великих держав. «Возмутительно! Капитулянтское поведение», – записал в своем дневнике Георгий Димитров. Советские источники в Софии сообщали Москве о сильном согласованном давлении со стороны англичан и американцев^[132].

Озабоченность советских властей усиливало то обстоятельство, что Бирнс и британский министр иностранных дел Эрнст Бевин теперь действовали заодно, точно так же, как весной 1945 года Трумэн и Черчилль выступили по польскому вопросу. Сталин немедленно дал указание генералу Сергею Бирюзову, начальнику советских вооруженных сил в Болгарии: «Никаких уступок [западному давлению]. Никаких изменений в составе правительства». Вызванным срочно в Москву Димитрову, Коларову и Трайчо Костову Сталин выговаривал: «Вы перетрусили…перепугались и смутились. Никто не требовал от вас изменения состава правительства. Отсрочили выборы, ну и поставьте точку на этом». Вождь требовал от болгар поддерживать «нормальные отношения с Англией и Америкой» и стараться организовать карманную оппозицию, чтобы у Запада не было повода возмущаться. Сталин с презрением отзывался о правительстве лейбористов. Бевин, говорил он в узком кругу, «мясник, грубый, самоуверенный, малокультурный. А Эттли не имеет никаких особых качеств вождя. Дураки получили власть в большой стране и не знают, что делать с ней. Они эмпирики… своего плана по внешней политике не имеют»^[133].