Томас Уортон: Книга дождя

Активистам и зоозащитникам, которые показали нам, что, спасая братьев наших меньших, мы спасаем себя.

Природа видит тебя.

Горилла Коко

Перевод с английского языка

Ксении Чистопольской

© 2023 by Thomas Wharton This edition is published by arrangement with The Bukowski Agency Ltd and The Van Lear Agency LLC

© Чистопольская К., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2024

Другие

Прежде чем тут появились мы, это был их мир. Они проживали трепетные, не описанные никем жизни, каждое безымянное поколение уходило в небытие, так и не уловив нескончаемую рифму продолжения своих клеток. Не раз пожары, льды, засухи и смерть, разящая с небес, доводили их почти до полного истребления, но они выживали, прирастали числом и вновь радостно заселяли небо, и воду, и землю.

Время было океаном настоящего. Не существовало ни истории, ни будущего.

А потом пришли мы. И теперь настоящее – это вечер вторника.

Без предупреждения вся связь исчезает. При внезапном безмолвии гаджетов болтовня в наших головах звучит оглушительно. В отчаянной попытке бегства мы покидаем квартиры, офисы, аудитории и собираемся на дорожках и газонах городского парка. На улицах брошены притихшие автомобили – похоже, то, что вырубило наши сигналы и экраны, ударило и по ним. Люди передвигаются медленно, неуверенно, как нерешительные пловцы в странной новой стихии. Это был привычный рабочий полдень, но теперь остаток дня, да и всей недели, словно трейлер, внезапно сорвался с ручника и покатился по обочине. Все незавершенные проекты, задачи, которые мы отодвигали на потом, отчеты, которые мы должны были подготовить к пятнице, но еще даже не начинали, и все остальное, что нужно сделать до конца недели: давно откладываемые визиты к врачам и удаление зубного камня; поездка в строительный магазин, чтобы вернуть те лампочки, что не подошли размером; беседа с учителем, в результате которой мы надеялись понять, как наш умный и способный отпрыск умудрился запороть одновременно и математику, и английский, – все это еще актуально и срочно, но теперь уже по другую сторону немыслимой пропасти, и никто не знает, как ее преодолеть.

Мы хотим знать, что пошло не так. Хотим знать, как долго нам придется ждать, пока все не вернется в норму. Слухи и домыслы хлещут, как из пробитого нефтепровода, но никто пока не владеет подлинной информацией. Поначалу люди нервничают и ворчат, ругают виновных за сбой, но понятно, что никто особо не рвется возвращаться к груде ждущих их дел. Ниточки, которые связывают нас, слабнут в теплом послеполуденном воздухе под идеально голубым небом после недель серой мороси. Мы чувствуем, что уже давно заслужили передышку.

Для начала мы расстегиваем пуговицу-другую, скидываем пиджак, решаем выпустить из брюк рубашку. Мы не хотим заходить слишком далеко, если это ненадолго. Но, позволив этому начаться, мы постепенно покидаем привычных себя. И вот уже галстуки развязаны, ботинки сброшены, носки и чулки стянуты. Босые ноги касаются травы с каким-то первобытным трепетом. Люди потягиваются, стряхивают напряжение, пританцовывают от радости. Они садятся или ложатся прямо на газоны. Друзья и приятели находят друг друга в толпе и принимаются болтать о вчерашнем матче или летних поездках. Кто-то выносит мяч, и случайные знакомые внезапно решают сыграть в футбол.

Фургон с мороженым припаркован у обочины, и водитель лихорадочно сбивает цены, пока его товар тает. Через считаные минуты и стар и млад уже прогуливаются, поедая пестрые прохладные лакомства. Вскоре показывается и тележка с попкорном, а за ней – продавец воздушных шариков и жонглер на одном колесе. Выходят люди с гитарами, трубами, барабанами бонго, начинают играть. У всех на глазах расцветает спонтанная уличная вечеринка.

И вот мы здесь. Как долог вечер, когда не делаешь ничего полезного? Мы и забыли, как подобные часы способны уводить нас в теплую, сонную страну, которую мы вечно мечтаем посетить, но все находим отговорки. В этом ином исчислении и впрямь кажется, будто тени офисных небоскребов не удлиняются. Время возвращения домой никогда не настанет. И сегодня всем некуда спешить.

Но чего-то не хватает, и это мешает нам расслабиться полностью, даже если мы не понимаем, чего именно нет.

А потом кто-то спрашивает: Где птицы?

Мы задираем головы. Прислушиваемся. Верно. Нет щебета. Нет пения. Нет воробьев, снующих друг за другом по веткам в листве. На фонарных столбах должны сидеть чайки, терпеливо выжидая, когда кто-то бросит в сторону рожок или другой лакомый объедок. Мимо могла бы пролететь ворона, хлопая крыльями, призывая своих сестер подивиться странному зрелищу: люди сбиваются в стаи в тот час, когда их обычно нигде не видать.

Но везде, где могли бы сидеть птицы, тихо. В небе пусто.

Мы не понимаем, как обойтись с этим фактом. Эта тишина гораздо непривычнее молчания наших телефонов. Без птичьих трелей мы начинаем замечать и другие странности. Солнце светит чуть ярче, чуть жарче, чем обычно в это время года. Мы осознаем, что эти приветливые лучи прямо сейчас обжигают клетки на поверхности нашей обнаженной кожи.

И облако. Одинокое облако, которое висит в зените безупречно голубого купола неба, – какое-то оно неправильное. Или все дело в том, что оно выглядит абсолютно правильным. Такое облако рисуют дети – белый ватный шарик. Оно слишком идеальное, чтобы быть настоящим.

И тут кто-то кричит, что поймал сигнал.

С нетерпением мы все проверяем девайсы. Верно. Наши карманные мирки озаряются, жужжат, дрожат в наших руках, как потерявшиеся питомцы, нашедшие дорогу домой. Невидимая архитектура восстанавливается вокруг нас. И словно по щелчку пальцев возвращается остаток недели, приближается к нам, как корабль, который несет на себе весь груз наших жизней.

Те из нас, кто удосужился взглянуть вверх, замечают, что облако тоже исчезло. Никто не говорит о его отсутствии. В конце концов, это было всего лишь облако. Они появляются и исчезают.

Большинство не медлит ни минуты. Мы спешим назад на работу, домой, надеясь обменяться новостями позже, чтобы узнать, что же тут стряслось и как нам все это понимать. Если мы и вспоминаем о молчании в ветвях деревьев, то решаем, что это одна из тех загадок природы, которая имеет вполне разумное объяснение, если мы потрудимся его поискать. Кто-то где-то знает, что это значит. Это не наша забота. Завтра, разумеется, птицы вернутся.

Алекс

Он просыпается после дозы ативана под рев самолета. Остаток дня гаснет на краю земли. В иллюминаторе видно темное полотно леса, прерываемое тут и там бледными прорезями дорог, несколько одиноких фонарей мерцают в сумерках. Должно быть, уже близко.

Где-то под ним дом, в котором он жил когда-то. Хотя ему и не верится. Его взрослая жизнь проходит далеко отсюда, и у него не было планов возвращаться.

Но потом позвонила мать насчет Эмери.

– Я говорила ей, что это не ее дело – исправлять чужие ошибки, – сказала она в трубку.

Он пытался ее ободрить. А может, просто не хотел, чтобы ему мешали.

– Я уверен, что все хорошо, мам. Возможно, она просто занята и забыла позвонить.

– Нет. Она никогда не забывает, Алекс. Мы созваниваемся каждые выходные. Я настояла на этом, и она никогда не пропускает звонок. Пусть она не говорит мне, чем занимается или как она, но она всегда звонит. Ты точно ничего от нее не слышал?

– Я бы запомнил. Вряд ли нам стоит спешить с выводами. Может, она не оплатила телефон. Мы оба знаем, что у нее нет денег.

– Я не спешу с выводами. Что-то случилось с твоей сестрой.

Загорается знак «пристегнуть ремни». Пилот объявляет, что они приземлятся в Пайн-Ридж через десять минут. Пожилая женщина рядом с Алексом откладывает в сторону книжку с головоломками и стискивает руки на коленях, большие пальцы вращаются вокруг друг друга, словно какой-то автономный механизм. Алекс не заговорил с ней за весь полет, и, кажется, даже взглядами они не встретились. Или, скорее, он избегал смотреть в глаза. Он очень хорошо научился этому за последние несколько лет – избегать людей и сосредотачиваться на работе. Пандемия превратила эту склонность почти в монашескую привычку, и даже теперь, когда ограничения сняли и мир устало погружается в то, что следует дальше, ему приходится совершать над собой усилие, напоминать себе, что за пределами его головы тоже существует жизнь.

Что ему только что снилось? Порой во сне он осознает, что спит, но это был обычный сон, который принимаешь за правду, пока не проснешься, какими бы ни были абсурдными или невероятными события в нем. Он снова был маленьким, сидел в лодке с отцом на тихом озере, обрамленном кружевом утреннего тумана, поплавки с погруженными в воду наживками едва качались на зеркальной поверхности. Они забыли взять с собой ланч, который мама собрала для них, и теперь шутили, что им придется есть то, что удастся поймать, прямо здесь, в лодке.

– А вдруг это будет резиновый сапог? – спросил он отца.

– Придется тщательно его разжевывать, – ответил Бен Хьюитт из его сна, гораздо более мудрый и невозмутимый, чем при жизни.

Алекс огляделся и увидел, что туман рассеивается. Они были в облаке, понял он удивленно, и теперь бесконечно малые капли вновь превращались в невидимый пар. Вот-вот эти призрачные, зыбкие стены поднимутся, словно занавес, и все станет видно. Они поймут, где находятся.

Его голос дрожал от восторга, он схватил отца за руку.

– Ты только посмотри, пап.

Взгляд Бена Хьюитта оставался прикован к воде, словно отец не расслышал, и Алексу ничего не оставалось, кроме как посмотреть туда же, куда и он. И тут он увидел их в прозрачной зеленой глубине. Разных размеров, оттенков, видов. Они двигались в потоке собственных непостижимых грез – грез, в которых никогда не возникало столь невозможное существо, как он.

– Нужно вести себя тихо, – сказал отец, – если хочешь, чтобы они клюнули.

Пока самолет снижается, Алекс убирает в рюкзак записную книжку, ручку и перетянутую резинкой колоду карточек, которую взял с собой, чтобы развлечься в полете. Не помогло. «Альманах песка» – самая сложная игра, над какой ему доводилось работать, целый мир со своими законами, обычаями, историей. Теперь она кажется по-детски простой по сравнению с тем, к чему он возвращается – к жизни своей сестры.

Он заселится в гостиницу и позвонит этому Митио Амано, другу Эмери, о котором рассказала ему мать. Возможно, придется взять напрокат автомобиль, доехать до Ривер-Мидоуз или до того, что осталось от городка. Он знает, что именно там Эмери проводит почти все свое время. На развалинах местечка, в котором они когда-то жили, – теперь это запретная зона. Долгое время сестра отрицала это, но мать наконец выудила из нее правду: она ходит за проволоку. Это ее одинокий подвиг по спасению животных.

Появляются посадочные огни, они мелькают в иллюминаторе все быстрей и быстрей. Алекс стискивает подлокотники, напрягаясь от столкновения с реальностью: так бывает при каждом приземлении, когда внезапно сжимаешься до мчащегося объекта в уравнении времени, пространства, массы и гравитации, в котором твои надежды и планы никак не влияют на происходящее.

И вот он проходит сквозь это мгновение, а может, мгновение проходит сквозь него. Самолет дребезжит и содрогается, замедляясь до человеческой скорости. Они прибыли.

Самое странное, вдруг понимает Алекс, что он может ткнуть пальцем в точку, когда его жизнь отклонилась от предполагаемого пути. Этот далекий край не должен был стать их домом. Его семья всего лишь проезжала мимо. А потом реальность нарушила один из собственных законов.