Через месяц в Мэне будет холодно, как на Северном полюсе. Но в тот день напитанный осенью воздух приветствовал меня, а опавшие золотые и красные листья лежали огненным ковром по всей земле. И мне страстно захотелось сидра, теплых одеял и… домой.

Мне многое не нравилось в Бишоп Лэндинг: претенциозные вечеринки и наигранные улыбки. Но я скучала по братьям и сестрам, по простому общению с близкими и по свободе.

Здесь я была пленницей в обнесенных электрическим забором стенах. И клетка моя уменьшалась с каждым часом, заставляя меня задыхаться.

Что будет, если я просто смирюсь со своей судьбой и проучусь здесь весь год?

По окончании мама продаст свою драгоценную девственницу какому-нибудь подонку из самой влиятельной семьи, которую только сможет найти.

Если я не позабочусь о своей судьбе сейчас, то никогда не смогу этого сделать.

Через рощу протянулась грязная размытая полоса тропы. Теребя в пальцах кусок хлеба, задумавшись, я шла по этой дорожке вперед. Пока вдруг не заметила движение.

Что-то шевелилось в опавших листьях. Прищурившись, замерев, я наконец увидела белое личико. Точнее, два личика.

Два крошечных серых меховых комочка по паре десятков сантиметров в длину прижались к сломанной ветке. Глаза-бусинки, круглые ушки и крысиные хвосты – это были два самых милых опоссума, которых я только видела.

– О-о-о-о! Крошки-воришки! – Я разгребла листья и, не найдя их маму, подумала, что, скорее всего, они остались сиротками.

Они были слишком юными и еще стояли на трясущихся ножках. Такие опоссумы живут в маминой сумке. И я не знала, смогут ли они пережить зиму в одиночестве, да и следующие два дня без еды и укрытия.

Я встала подле них на колени и… Боже мой. Какие они были сладкие, с этими розовыми носиками и трясущимися усиками. Кажется, они меня не боялись. Они даже подняли головы и потянулись ко мне рыльцами.

Хлеб.

– Голодные? – Я поискала глазами укрытие, где можно было накормить их в безопасности.

В паре метров от нас у изножья большого дерева раскинулись внушительные корни, в которых можно было как следует спрятаться. Если перенести их туда, то их не съедят сапсаны.

– Назову вас Джейден и Уиллоу. – Медленно подняв ветку, за которую они уцепились, я перенесла их к дереву.

Сплетенные корни сформировали гнезда, идеальные для того, чтобы укрыться в них от хищников и холода.

Сделав подушку из опавших листьев, я положила в гнездо хлеб. А потом, воспользовавшись второй палкой, ссадила обоих опоссумов. Они тут же набросились на хлеб, разрывая его маленькими зубками.

Им лучше бы подошли фрукты или овощи, но я была уверена, что сейчас они съедят что угодно. Наш садовник дома часто жаловался, что опоссумы роются в мусорных баках.

После обеда я решила принести им воды и чего-нибудь съестного. А пока просто легла на бок и смотрела, как они едят.

И я уснула.

А это было плохо. Я вообще не хотела закрывать глаза, так что когда проснулась, то сразу поняла, что прошло часа два.

Я была в полной жопе.

Джейден и Уиллоу свернулись клубочком вокруг недоеденного куска хлеба. Они крепко спали. И были в безопасности.

Я оставила их и в полном ужасе поспешила в главное здание. Когда я добежала до классной комнаты, то подумала, что меня вырвет.

Дверь была заперта, и, судя по времени на висящих в коридоре часах, я пропустила оба урока.

С бешено колотящимся сердцем я потянулась к ручке двери; пальцы дрожали.

Я не могла этого сделать. Не могла войти внутрь напуганная и виноватая. К тому же я еще жутко захотела писать. Казалось, что у меня вот-вот разорвет мочевой пузырь.

Я резко одернула руку от двери и попятилась.

А через две секунды дверь отворилась сама.

Я задержала дыхание – из класса вышла Кэрри. Она проплыла в противоположном от меня направлении и, прикрыв глаза и положив руку на грудь, издав сладкий стон, прижалась спиной к стене.

Я стояла в паре метров от нее и испытывала к человеку, находящемуся в той комнате, совсем иные чувства. Но ведь не она порвала униформу, нарушила кучу правил, заснула в церкви и пропустила два урока.

А я. Похоже, мне крышка.

Распрямившись, Кэрри засеменила по коридору и исчезла за углом. Она меня даже не заметила.

Зато он заметил.

Он стоял в проеме двери, руки по бокам, выражение лица никакое. Нечитаемое.

Он окинул меня колючим взглядом, и хотя я была к этому готова, я вся задрожала. Я свела колени, чтобы ноги не тряслись. И заставила себя не дергаться, не показывать слабость.

Закусила тонкую часть губы изнутри, то место, которое прикусывала с тех пор, как уехала из Бишоп Лэндинг, и почувствовала вкус крови на языке.

Он заметил, сфокусировался на моем лице, его зрачки расширились. Его темные ресницы опустились словно щиты, прикрывая глаза, выдающие его эмоции, и он начал делать то движение пальцами, странное, отталкивающее, когда остальные пальцы растирают большой.

Что бы ни зрело в недрах души отца Магнуса, там не было ничего хорошего.

От его молчания и неподвижности у меня закипел мозг, по коже пробежало стадо мурашек, а волосы на шее встали дыбом.

Его пальцы перестали двигаться, а голубые глаза уставились на меня.

– Закрой за собой дверь, – приказал он с жутким спокойствием и прошел внутрь класса.

У меня не было выбора, и пришлось ему подчиниться.

Глава 10
Тинсли

От страха у меня тряслись поджилки. Дверь с громким щелчком захлопнулась, и я вся сжалась в комок, когда отец Магнус, обернувшись, посмотрел на меня самым строгим своим взглядом.

– После ланча я решила пройтись. – Я вытерла потные ладони о юбку. – И заснула на лугу. Клянусь, я не хотела. Просто… Я не спала ночью и…

– Замолчи, – его резкий голос пронесся над классом, и я сглотнула.

Пристально глядя на меня, он сидел на краю своего учительского стола. Я не знала, что он собирался сделать и каковы были его намерения, но я сама поставила себя в такое положение. Так что по крайней мере я могла вести себя как взрослый человек.

– Я не стану перечислять все твои проступки. – Он постучал пальцем по столу. Тук-тук-тук. И его рука замерла. – Но в общем и целом ты заработала восемьдесят семь минут наказания.

– Что? Я не могла совершить так много…

– Тихо!

Больше всего мне хотелось исчезнуть, раствориться, и от силы, с которой я сжимала челюсть, она начала болеть. Он собрался бить меня восемьдесят семь минут? Господь всемогущий, я же не переживу.

Сколько ударов я смогу вынести, прежде чем потеряю сознание? Меня никто никогда не бил.

– Послушайте меня внимательно, мисс Константин. – Он соскочил со стола и подошел к огромному распятию, висящему на стене. – Вы отбудете свое наказание от и до без единой жалобы. Любая ваша небрежность в этом вопросе добавит к нему дополнительное время.

– Мне надо в туалет.

– Нет, – он согнул палец. – Подойди.

Я с неохотой пошла к нему, глядя прямо ему в глаза. Было непросто выдержать его взгляд. Его способность смотреть в глаза была лучше моей, а сам взгляд его был еще более высокомерным и угрожающим. Но я не доставила ему удовольствия увидеть, что я трушу. Я же Константин, черт меня дери, и буду вести себя соответственно. Так что, не отводя от него взгляд, я подошла поближе.

– Встань лицом к стене, – он указал на половицу у изножья мрачного распятия.

Меньше всего мне хотелось поворачиваться к нему спиной. Ни плетки, ни стека нигде не было, но на Магнусе был ремень. И он злобно хмурился. Значит, решил сделать мне больно.

И если я не встану туда, куда он указывает, он выпорет меня еще сильнее.

С этого места предо мной предстало нечто жуткое. Деревянные ступни Христа были размером с настоящие, они были прибиты к доске и заляпаны красной, изображающей кровь краской.

Кому могла прийти в голову идея повесить это в классе?

Я оперлась ладонями о стену и, чувствуя, как он подходит ближе, старалась унять дыхание. Каждый его шаг угрозой отдавался в моем сердце. Он поравнялся со мной, словно подавляя меня своей фигурой, обдавая меня жаром своего дыхания.

Он не касался меня. Лишь дыханием. Горячие, невидимые выдохи касались затылка и словно оборачивались удавкой вокруг шеи.

А потом огромная, неприятная рука оперлась о стену подле моей, и его губы прошептали мне в ухо:

– Прикоснись губами к его стопам.

– Фу! Что? – я подняла взгляд на распятие. – Я не собираюсь этого делать!

– Девяносто минут.

– Боже, вы о чем? Вы что, фут-фетишист?

– Девяносто три минуты.

– Вы серьезно? Сколько ртов касалось этих ног? – я повысила голос. – Это негигиенично.

– Девяносто шесть минут. – Его лицо было в паре миллиметров от меня. – Мы можем стоять так всю ночь, мисс Константин. Но вы будете целовать его ступни все отведенное время.

И он не валял дурака. Он даже не прикоснулся ко мне. Вместо физического насилия он пытался заставить меня целовать распятие долбаных девяносто шесть минут.

Да вы издеваетесь?

Было ли это лучше, чем синяки и рубцы? Я не знала. Я вообще не могла думать. По крайней мере тогда, когда он был так близко и дышал мне в шею.

Поднявшись на цыпочки, я прижалась к стене. Его дыхание окутывало меня. И бежать было некуда. За спиной я ощущала его сильное тело, которое словно стало моей клеткой.

Это казалось мне неправильным. Грешным. Запретным. Будь здесь кто-нибудь другой, мои мысли приняли бы иной оборот. Но в отце Магнусе было нечто необоримо сексуальное. Не только его мужественность и удивительно привлекательные черты лица. А его дыхание, то, как он всем распоряжался, как все время оказывался рядом со мной, как смотрел на меня с расстояния десятка сантиметров, прерывисто и горячо дышал мне в лицо. Так, словно хотел уложить меня на свой стол и грубо меня трахнуть.

Но я этого не хотела. Не с ним. А вот моя киска думала, что это отличная идея.

Потерять девственность было одним из моих приоритетов. Но отдать ее священнику? Этому священнику? Бред. Устрашающий бред.

И гениальная идея одновременно.

Если он меня отвергнет, ему придется меня исключить. А если он окажется таким же, как все остальные, и воспользуется ситуацией, то я заявлю на него и закрою эту школу ко всем чертям.

Только была одна насущная проблема.

– Мой мочевой пузырь… Болит. Пожалуйста… – Мольба в моем голосе переросла в стенание, которое должно было вызвать в нем толику симпатии, если таковая у него вообще имелась. – Пожалуйста, мне нужно в туалет…

– Еще одно слово, и время наказания удвоится. – Обшитая бархатом сталь – этот голос принадлежал человеку, которому неведомо сострадание.

Девяносто шесть минут покажутся бесконечностью при том, что мочевой пузырь вот-вот разорвется, а губы мои сейчас будут прижаты к изваянию распятого белого чувака.

– И прежде, чем мы приступим… – Он отступил и прислонился плечом к стене, и его глаза оказались в невозможной близости от моих глаз. – Кэрри сообщила, что девочки собираются перед мессой, чтобы посмотреть, как я бегаю по утрам.

Кэрри стукачка? Не потому ли, что она – старшая сестра на третьем этаже? Она и про себя сказала? Уж не она ли липла к окну вместе с остальными, пуская слюни на полуголого священника?

– С чего вы взяли, что кому-то интересно, как вы бегаете? – Я выгнула бровь, стараясь не обращать внимания на великолепные черты его лица.

– Значит ли это, что тебя там не было?

– О нет. Как раз-таки была, вместе с вашим шлюшьим фанатским клубом.

– Мне нужны все имена.

– Эм-м-м… Ну, конечно. – Я направила на себя большой палец. – Вот эта девушка, которая не стучит. И вообще, ешьте побольше углеводов. Отрастите брюшко. Потому что стиральная доска с восемью кубиками пресса… Она их распаляет. Может, вы не заметили, но на вас текут все девчонки школы.

Он пытался сохранить непробиваемое выражение лица, но все же в его чертах промелькнуло отвращение.