Взяв из ее рук этот пакетик, Соджон снова заплакала. Не от голода. От усталости. И тело, и душа ее были измождены. Нет, и не от усталости. От одиночества. В общем, она и сама не знала почему и на любую причину говорила себе: «Нет, не в этом дело!»

Соджон удивилась сама себе; это было ей несвойственно – расплакаться навзрыд перед совершенно незнакомым человеком. Но слезы не останавливались. Если подумать, после инцидента с Ким Хёнсу она плакала перед кем-то впервые – и это несмотря на все то, что с ней произошло за это время. Все из-за этого маленького жеста доброты со стороны Ким Бокхи, которая заставила вспомнить ее о близком человеке…

Проплакав некоторое время и успокоившись, Соджон затуманенным взглядом посмотрела на швабру перед собой.

– Тетушка…

– Что такое?

– Можно… можно я иногда буду приходить вам помогать? Я хорошо убираюсь!

Это была правда. Она отлично орудовала шваброй. Ким Бокхи на это ничего не ответила и напомнила про молоко – мол, выпей сначала. Соджон улыбнулась заплаканным лицом и выпила молоко. Она вспомнила о том, как занималась уборкой. А вместе с этим вспомнила и своего отца, Хан Донсика…

В детстве они с отцом переезжали с места на место, подолгу нигде не задерживаясь – максимум год, полгода, а то и вовсе три месяца. После поступления в начальную школу за четыре года они переехали шесть раз; случалось и такое, что Соджон сменяла одну школу на другую, не успев проучиться и дня.

Они никогда не знали, когда им придется снова срываться с только обжитого места, и потому никто не сдал бы им даже самую крохотную комнатку в полуподвальном помещении. Сначала подолгу останавливались в мотелях, но примерно через два года задержались в небольшой гостинице.

Хан Донсик оставлял Соджон в гостинице, а сам все время гонялся за некими людьми, которых ему якобы во что бы ни стало нужно разыскать и которые «разрушили его жизнь».

Хан Соджон проводила дни, сидя в комнате гостиницы с пожелтевшими обоями. Откуда-то доносились и въедались в мозг звуки капающей воды и шуршание тараканов и прочих насекомых, бегающих по стенам. Сквозь щели в комнату проникал холодный ветер. Маленькая Соджон сжималась в клубочек и тихонько плакала.

Постепенно она привыкла к такой жизни. Все время вертелась у стойки в лобби гостиницы, и, стоило только появиться уборщице, сообразительная девочка выхватывала у нее швабру и бежала мыть полы. Хозяева гостиницы не могли не заметить ее старания, да и жалко ее было, – и они усаживали ее за стол со всеми, когда наступало время обеда. Это, конечно, было лучше, чем давиться в одиночестве хлебом.

Тетушку она встретила в очередной гостинице на побережье в гавани Мукхо; обветшалое здание находилось на крутом склоне, и держала эту гостиницу женщина среднего возраста. Там они прожили около трех лет.

Переулок вел ввысь, к холму с маяком. Если сесть на краю холма, у обрыва, можно было увидеть море, простиравшееся насколько хватало глаз и, казалось, бесконечное. Оно всегда отчего-то было беспокойным – на поверхности играли волны, а над ней кружили чайки, тревожно крича. В туманные утра волны, набегая на берег, как будто заполняли собой все пустые пространства, оставшиеся после ухода ночной тьмы. Зимой на море падал снег, словно укрывая все тревоги.

Там Соджон жилось хорошо. Ее, старательную девчонку, всегда со рвением хватавшую швабру, тетушка – хозяйка гостиницы считала за дочь. Когда Хан Донсик, ходивший на судне, ловившем кальмаров, возвращался из очередного плавания и приносил домой связку моллюсков, тетушка готовила ей наваристый суп.

Бывало, что его плавания длились неделями. Как он говорил, вдали от побережья имелось место, которое кишело кальмарами. Ночью, включив сигнальный фонарь на судне, можно было увидеть, как они буквально роятся там.

Однажды отец попал в шторм. Высокие волны обрушились на судно, и, казалось, море вот-вот поглотит его. Так он рассказывал Соджон, вернувшись после недельного отсутствия, сидя перед лавкой «Счастье» чуть ниже гостиницы по склону. На столе перед ними стояла бутылка соджу, консервная банка с тунцом и лакомства для Соджон – сладкий хлеб и чипсы.

– Знаешь, что делать, если на тебя обрушивается волна величиной с дом? – спросил у дочери Хан Донсик, наливая себе соджу в опустевший стакан.

– Бежать от нее нужно! – Хан Соджон была счастлива, что впервые за долгое время ей выпал шанс поговорить с отцом, и от этого старательно ему отвечала.

– А вот и нет!

– А что же тогда делать?

– Во время шторма, когда набегают огромные волны, нельзя пытаться уклониться от них. Нужно встретить их лицом к лицу. Тогда судно не перевернется… со стороны. – Он посмотрел куда-то вдаль с тоскливым выражением лица, а затем обернулся к дочери: – Поняла? Какие бы волны ни нахлынули на тебя в жизни, от них нельзя убегать. Ты должна встречать их.

– Поняла!

Тогда Соджон была счастлива. Слышался плеск волн, как будто те были совсем рядом, и пена вот-вот могла бы достичь ее ног…

* * *

Я убила человека, который был мне и братом, и отцом.

Это правда.

У меня было два отца – биологический и законный, который на самом деле приходился мне дедом. Вот так одной строчкой можно описать мое детство.

Я родилась в Пусане в далеко не бедной семье. В доме, где мы жили, был разбит просторный сад с прудом, где резвились карпы. В гостиной были высокие потолки – если в ней закричать, то крик разносился по всему дому. Иногда, когда мне доставалось от родителей, я могла обидеться и так спрятаться в этом доме, что меня потом целый день могли искать.

Но на самом-то деле не так уж часто мне от них и доставалось. Наоборот, они меня баловали. Я осознала, что родители намного старше родителей моих сверстников, только когда пошла в детский сад.

Почему только у моих родителей так много морщин на лицах? Иногда я стеснялась этого, но, с другой стороны, мне было приятно от того, как к ним относились другие люди – перед отцом всегда склоняли головы и уважительно к нему относились.

От родителей всегда пахло рыбой. А как иначе – ведь они управляли компанией, занимавшейся поставками морепродуктов, да еще и одной из самых крупных в Пусане, портовом городе… Люди вокруг восхищались ими: и у отца, и у матери в молодости не было ни кола ни двора – сироты, бежавшие в Пусан во время Корейской войны^[14], продавали рыбу на рынке Чагальчи, чтобы прокормить себя, и на этом построили такой бизнес – в общем, всего добились сами…

И эту историю они обязательно рассказывали каждому, кто приходил к нам в гости.

«Вы себе такое даже вообразить не сможете. Вокруг все взрывается, порт переполнен людьми, и все пытаются забраться на малюсенькую лодочку. Сколько людей погибло из тех, кто пытался забраться в нее по канатам, оступился и упал в воду! Вообще-то судно было грузовым и подразумевало перевозку максимум 60 человек, но, говорят, капитан выбросил весь груз за борт, чтоб поместилось больше людей – и поместилось аж четырнадцать тысяч человек, в двести с лишним раз больше его вместимости. Впоследствии этот корабль был признан Книгой рекордов Гиннесса как «самый маленький корабль, спасший больше всего жизней».

Родители были родом из города Хамхын провинции Хамгендо; ныне это территория Северной Кореи. Однажды во время войны мать возвращалась домой из школы, когда американские солдаты заняли мост Мансе, единственный мост через реку Сончхон, и перекрыли движение. На дороге было полно людей с поклажей, тащивших за собой детей. Все это, как ей сказали, из-за китайских солдат-добровольцев – если они займут город, то не миновать смерти.

Испугавшаяся мама со всех ног побежала домой. А родители сами выбежали из дома ей навстречу, и вместе они двинулись в сторону порта. В порту яблоку было негде упасть, толпа не давала продвинуться вперед. Кто-то, не устояв на ногах, падал, и то тут, то там доносились истошные крики задавленных. Вокруг царил хаос. И тут позади послышался громкий звук клаксона – американский военный автомобиль. Родители мамы подбежали к нему, преградив путь, и поспешно сунули в него свою дочь.

– Мама! Папа!

Американские солдаты, которые сначала пытались было от них отмахнуться, посмотрев на беспорядок и хаос, творившийся в порту, оставили маму в машине. Она плакала и кричала, но ее увозили все дальше и дальше от родителей. Она все плакала, а меж тем машина подъехала к судну, и солдаты посадили ее в него.

«Тогда я и подумать не могла, что больше никогда не увижу своих родителей…»

Каждый раз, дойдя до этого момента в своем повествовании, мама вытирала рукавом набежавшие слезы.

С моим отцом она впервые встретилась на борту корабля. Сидела, дрожа и плача от страха и неизвестности на палубе судна, которое везло ее из порта Хамхына куда-то далеко на юг, а рядом сидел отец. Потом они жили в трущобах и продавали рыбу на рынке и с тех пор никогда не спали больше четырех часов в сутки.

Родители были богаты, но на нашем столе никогда не появлялось больше трех блюд. Они носили носки, пока те не изнашивались до дыр, и тогда мама штопала их, чтобы снова носить. Они ездили на изящной большой черной машине. Из машины всегда выходил человек в костюме с иголочки и открывал заднюю дверь, откуда выходил отец в поношенной одежде. И именно этот человек в, можно сказать, обносках был владельцем этой дорогой машины. Мои родители были упрямы и эгоистичны. Они были скупы и старались никогда не потратить лишнего. Чтобы сэкономить, мама сама раздавала рис и домашнее кимчхи сотрудникам компании. Они никогда не посещали ни свадьбы, ни похороны и старались не заводить друзей – чтобы у них было некому занимать деньги. Но ко мне их отношение было совсем другим – они всегда покупали мне всё по первому капризу, на мне всегда была новая одежда, а на столе передо мной – тарелка с мясом. Тогда-то я думала, что меня балуют как позднего ребенка.

У меня был старший брат – простофиля. Все, что он умел в жизни, – это проматывать родительские деньги. Он был известен на весь Пусан как человек, которого развести на деньги можно было по щелчку пальцев. Еще до моего рождения брат завел роман с бухгалтершей компании, и разгневанные родители уволили сотрудницу, а его женили на дочери главы прокуратуры Пусана. Правда, та развелась с братом через год. Он уже не жил с нами, но продолжал все так же пускать деньги на ветер. Когда в стране разразился строительный бум, даже пытался инвестировать в девелоперские проекты в Пусане. «Вы еще увидите… Как возведу в Пусане огромные здания – будут новые достопримечательности. А то от запаха вашей рабы уже тошно».

Родители со слезами на глазах умоляли его оставить свои проекты, но он был непоколебим. К тому времени отец почти перестал работать из-за болезни. Он был слишком слаб, чтобы выгнать сына из компании и самому взять на себя управление ею. Уже позже кто-то сказал мне, что мой брат что-то украл у родителей.

Некоторое время он строил из себя занятого – ходил по Пусану с кипой документов и в деловом костюме. А однажды вдруг вернулся домой, встал на колени перед родителями и взмолился:

– Не волнуйтесь, я доберусь до этого ублюдка, найду его даже в аду! Только бы мне его поймать – и тогда все уладится. Дайте мне немного времени, прошу!

Наша семья была разрушена. Я не знаю всех подробностей, ведь тогда была еще ребенком. Но отчетливо помню, что родители так никогда и не оправились от шока – по вине сына-неудачника они в один момент потеряли все то, чего добились непосильным трудом. Первым умер от сердечного приступа отец, а вскоре за ним последовала и мать, отказавшаяся от всякой еды и только плакавшая все дни напролет.