– О да, доктор. Он сейчас с нами, и был с нами все это время. Мне жаль покидать такого чудесного носителя! Он – истинный философ-отшельник, в совершенстве владеющий четырьмя языками. В свободное время он переводит – то есть переводил Марка Аврелия…

Тянулись долгие минуты монолога, сопровождавшего это сюрреалистическое самовскрытие, но доктор лежал отрешенно, лишившись способности реагировать. И все же полное понимание собственной судьбы эхом отдавалось в его мыслях, пока паразит обрисовывал украденным голосом ожидавшее его будущее. И еще Уинтерса не оставляло понимание того, каким виртуозом было это существо, как безукоризненно эта масса нервных волокон играла на сложном инструменте человеческой речи. Так же безукоризненно, как она заставила лицо трупа расплыться в той чудовищной улыбке. И с той же самой творческой задачей: пробудить, усилить, вскормить в своем будущем носителе гнев и ужас. Голос, звучавший все более мелодично и глумливо, посылал сквозь разум доктора волны осознания, усиления невыразимого Ужаса.

Вид, к которому принадлежал паразит, изучил и подчинил себе сложное взаимодействие между мозговой корой, принимающей сигналы органов чувств, и нервной системой, управляющей реакциями. Пришелец разместил свой мозг между ними, разделяя сознание и при этом управляя дорогами реакций. Носитель, законсервированная личность, был нем и неспособен даже на малейшие проявления собственной воли и при этом дьявольски красноречив и ловок в качестве прислужника паразита. Это собственные руки носителя пленяли жертв и душили их до полусмерти, это его чресла испытывали многочисленные оргазмы, которыми завершалось осквернение их тел. А когда они лежали, связанные и все еще кричащие, готовые к употреблению, это его сила извлекала из них дымящиеся внутренности, его нежный язык и жадный рот приступали к отвратительному трепещущему пиршеству.

И перед глазами доктора промелькнули сцены видовой истории, которая привела к хищническому настоящему пришельцев. Сцены из жизни безжалостного, пытливого вида, столь продвинувшегося в анализе собственной ментальной ткани, что, с помощью научной самоотдачи и генетического самоулучшения, он стал воплощением собственной модели совершенного разума. Он упростил себя, чтобы научиться проникать в других разумных существ и захватывать контроль над мирами их ощущений. Сперва это происходило строго в интересах науки, но потом в бестелесных ученых созрела уже давно зародившаяся и теперь ярко пылавшая завистливая ненависть ко всем «низшим» разумам, укорененным в почве и облаченным в свет осязаемых, вещных миров. Паразит говорил о «церебральной музыке», о «симфониях мучительных парадоксов», которые были его главными трофеями. Но доктор ощущал истину, скрытую за этой высокопарностью: настоящим урожаем, который пожинал паразит, раз за разом насилуя плененные в склепах разумы, было ощущение бесплодного превосходства его способа существования над жизнями, возможно, более примитивными, но куда более богатыми красками и страстями, которыми было насыщено для них бытие.

Труп засунул мертвые руки в грудную клетку и помог паразиту извлечь оттуда свою верхнюю корневую систему. Все большая и большая часть его синевато-багрового тела отмирала, пока наконец живыми не остались лишь голова и ближайшая к доктору рука; серебристая червеобразная масса в кровавом гнезде его живота разрасталась.

Потом лицо Джо Аллена усмехнулось, а его рука вытащила голого, втянувшего все свои нити паразита из вспоротого живота и продемонстрировала доктору будущего сожителя. Уинтерс увидел, что из корчащейся массы нервных волокон все еще тянется вниз одна толстая нить, уходящая в каньон грудной клетки и дальше, к верхней части позвоночника. Это, понял он, был канал дистанционного управления, с помощью которого паразит мог на расстоянии манипулировать подъемным краном тела своего прежнего носителя, пересаживая себя в тело Уинтерса посредством уже покинутого гигантского аппарата. Доктор знал, что это его последние мгновения. Прежде чем его персональный кошмар успел начаться и поглотить его, он взглянул мертвецу в глаза и сказал:

– Прощай, Джо Аллен. Я хотел сказать, Эдди Сайкс. Надеюсь, Золотой Марк придавал тебе сил. Я тоже его люблю. Ты невинен. Покойся с долгожданным миром.

Улыбка демона не дрогнула, но Уинтерс без труда видел сквозь нее настоящий взгляд, взгляд пленника. Измученный взгляд, предчувствующий смерть и жаждущий ее. Усмехающийся труп поднял свой липкий груз – волнующуюся, корчащуюся многоузелковую массу, которая полностью занимала широкую ладонь бывшего лесоруба. Он вытянул руку и переложил паразита на пах доктора. Тот видел, как рука поместила блестящую голову Медузы – его новую личность – ему на кожу, но ничего не почувствовал.

Он смотрел, как мертвая рука возвращается на стол, берет скальпель, вновь тянется к нему и проводит двенадцатидюймовый разрез на его животе, вдоль оси позвоночника. Это был глубокий, медленный разрез – он вспорол стенку брюшной полости, – и сопутствовало ему зловещее, абсолютное отсутствие физических ощущений. Как только дело было сделано, нить, остававшаяся внутри трупа, высвободилась, скользнула над щелью между столом и каталкой и втянулась в основное тело, которое уже медленно ползло к разрезу, его входной двери.

Труп упал на стол. Лишенный оживлявшей его энергии, он, разумеется, обмяк и сделался неподвижен. Или нет?.. Почему он?.. Ближайшая к доктору рука лежала ладонью вверх. В падении локоть и запястье повернулись. Ладонь была открытой, манящей. И в ней все еще лежал скальпель.

Простая смерть уронила бы руку, и теперь та висела бы безвольно. Во вспышке, подобной взрыву сверхновой, на доктора снизошло понимание. Этот человек, Сайкс, – за микросекунду до смерти – вернул себе власть над телом. Отправил импульс умирающей воли по своим гниющим, слабеющим мышцам и успел совершить один-единственный свободный поступок за краткий миг между уходом демона и собственной кончиной. Он стиснул скальпель и вытянул руку так, чтобы зафиксировать суставы, прежде чем жизнь покинула его.

Это пробудило собственную волю Уинтерса, разожгло в нем костер ярости и мщения. Он заразился надеждой от своего предшественника.

Как ненадежно лежал скальпель на безвольных пальцах! Малейшее сотрясение могло сдвинуть руку так, чтобы она упала и уронила лезвие туда, дотянуться докуда доктору будет сложнее, чем до самых глубин ада. Он видел, что если сумеет максимально вытянуть руку, локоть которой привязан к каталке, то сможет с трудом – с большим трудом – дотянуться пальцами до скальпеля. Кошмарное создание, оседлавшее его, медленно вводило переднюю нить в разрез в паху доктора, и приступ страха на мгновение остановил его руку. Но он напомнил себе, что пока враг не проник внутрь, он остается лишенной чувств массой; ощетинившейся штекерами, наделенной входными гнездами для приема чувств, но – пока она не подключится к физическим усилителям в виде глаз и ушей – совершенно глухой, слепой монадой, ожидающей в абсолютном солипсизме между двумя пленными сенсорными оболочками.

Он увидел свои напрягшиеся пальцы над блестящим орудием свободы, с безумной улыбкой вспомнил о Боге и Адаме на потолке Сикстинской капеллы, а потом с наработанной за долгую профессиональную жизнь ловкостью ухватил скальпель. Рука Аллена упала и повисла вдоль стола.

– Спи, – сказал доктор. – Спи, отмщенный.

Но он обнаружил, что его возмездию мешает проведенная пришельцем тщательная подготовка. Локоть и плечо были зафиксированы почти под прямым углом к телу; свободное предплечье позволяло вращать кистью и подносить ее к самому лицу, чего было достаточно для необходимой пришельцу проверки зрительно-моторной координации, но даже со скальпелем в руке доктору не хватало четырех дюймов до паха. Паразит вводил свою нить, не останавливаясь. Если судить по тому времени, которое заняло у него отключение от Аллена, через три, максимум четыре минуты он перехватит контроль над телом.

Доктор в отчаянии изогнул запястье до предела, пытаясь перерезать ремень в том месте, где он пересекал локтевой сгиб. Но не мог приложить необходимых усилий, а держать скальпель было так неудобно, что даже самые ничтожные движения грозили его потерей. Управляющий корень пришельца плавно погружался в него. Противником доктора был беззащитный кусок желе, в руке он сжимал смертоносное оружие, но все равно был обречен – прелюдия к грядущему бессилию раба.

Но, конечно же, у него оставалась возможность. Не выжить. Но спастись и отомстить. Доктор посмотрел на захватчика, закаляя решимость в пламени разгорающейся ненависти. А затем стремительно определил порядок действий и приступил к делу.

Он поднес скальпель к шее и вскрыл верхнюю щитовидную вену – свою чернильницу. Положил скальпель рядом с ухом, окунул палец в кровь и стал писать на металлической поверхности каталки, начав от бедра и поднимаясь к подмышке. Как ни странно, рана на шее, хоть мышцы там и не были парализованы, не болела, и надежда, которую это вселило в доктора, придала ему отваги для того, что еще предстояло сделать.

Когда он закончил писать, послание гласило:

ЧУЖАК

ВО

МНЕ

ВЫРЕЖЬ

УБЕЙ

Ему хотелось написать прощальные слова для своего друга, но пришелец уже начал вводить более тонкие дополнительные нити одновременно с основной, и скорость теперь была прежде всего.

Доктор взял скальпель, повернул голову влево и погрузил лезвие глубоко в ухо.

Чудо! Последняя случайная милость! Боли не было. Действовал какой-то высокоспецифичный процедурный анестетик. Осторожно орудуя скальпелем, доктор уничтожил правое внутреннее ухо, а затем с той же тщательностью вонзил тишину в левое. Потом перерезал голосовые связки и сухожилия с задней стороны шеи, позволявшие держать голову. Он хотел бы расправиться еще и с коленными, и с локтевыми связками, но такой возможности у него не было. Но слепота, глухота, потеря органов равновесия, наличие лишь самого примитивного двигательного контроля – все эти условия должны были помешать побегу пришельца, если тот вообще сумеет оживить обескровленный труп, с которым не успел как следует перевиться. Прежде чем погасить свет в своих глазах, доктор помедлил, остановив скальпель над лицом, и проморгался, чтобы слезы не мешали целиться. Сначала правый, затем левый, тщательно вырезая сетчатку, выскабливая из глазниц желток зрения. Последней миссией скальпеля, после того как доктор повернул голову вбок, чтобы поток крови ни в коем случае не залил его послание, было перерезать наружную сонную артерию.

Покончив с этим, старик облегченно вздохнул и отложил скальпель. Сделав это, он ощутил глубоко внутри покалывание чуждой энергии – нечто пылающее, искрящее, вспыхивающее искало себе опору, но не могло ее найти. И, проваливаясь в сон, – мысленно, как приходится говорить человеку, лишенному голоса, – он обратил к паразиту эти тщательно подобранные слова:

«Добро пожаловать в твой новый дом. Боюсь, он пал жертвой вандализма – свет не горит, а трубы серьезно текут. Есть и другие недостатки – в округе, пожалуй, чересчур тихо, а перемещаться по ней тебе будет непросто. Но я прожил в этом доме пятьдесят семь счастливых лет, и почему-то мне кажется, что ты останешься в нем навсегда…»

Казалось, что по лицу, обращенному к телу Джо Аллена, струятся алые слезы, но перед тем, как пришла смерть, его губы успели сложиться в улыбку.

Ангел смерти

Однажды вечером молодой человек по имени Энгельманн зашел в телефонную будку и сделал вид, будто ищет номер в телефонной книге. Свет лампы выделял его из темной ночи, и он наслаждался моментом, чувствуя себя музейным экспонатом, выставленным в стеклянной витрине на тусклой улице.