Пенни лежит в кресле, подставив ноги солнышку и прикрыв лицо широкополой соломенной шляпой. На столе охлаждается французское шампанское, сырная доска ломится от закусок: салями, кростини ^[4], каперсы, медовые соты, паштет и виноград.

Увидев меня, Пенни смеется:

– Господи, не стоило ничего приносить.

Решаю отдать угощение детям, которые играют на планшете и даже не обращают на меня внимания. Эдмунд дуется из-за проигрыша в онлайн-игре, а Коко просто стоит и наблюдает за ним.

Леви сидит напротив и смотрит ролики на ютьюбе. Целую сына в макушку, волосы у него пахнут мясным пирогом.

– Шампусик? – предлагает Пенни, когда я возвращаюсь к ней.

– Да, с удовольствием.

Она наполняет бокал, и шампанское пенится через край. Пенни торопит меня, заставляет скорее отхлебнуть, пока не пролилось. Как будто мне снова пять и меня отчитывают. Наворачиваются слезы, хорошо хоть за очками их не видно.

Пенни садится на колени к Кеву, и он целует ее в шею. Я неловко пристраиваю полуголую попу в стрингах на табурете рядом со Скоттом.

– Как вам вид? – спрашивает мой муж.

– Лучший на острове, – объявляет Пенни и цокает языком. – У нас всегда все самое лучшее.

Пенни, 16:16

Обалдеть. Просто обалдеть. Понятия не имею, что за игру ведет Элоиза, но мне за нее ужасно стыдно. Будто наблюдаешь за человеком, который в первый раз встал на коньки. Меня разбирает смех, и я стараюсь не смотреть в ее сторону: боюсь не сдержаться. Могу поспорить, что Кев чувствует то же самое. Пытаясь отвлечь наше внимание, он показывает на пляж, где рыбак вытаскивает улов. Скотт стискивает челюсти, а горлышко бутылки сжимает так, будто хочет ее задушить. Вот бедняга.

Ладно бы белый полупрозрачный верх купальника, который демонстрирует фальшиво-округлую грудь и торчащие соски, которые, как я предполагаю, тоже сделаны из пластика. Вдобавок над копчиком у нее большая выцветшая татуировка в виде бабочки, и все мы понимаем, что это значит: она любит, когда мужчина сзади. Но вот низ купальника, стринги из одних веревочек, это уже слишком. Мы же не на Ибице, вертится у меня на языке, пробивается сквозь улыбку. На острове предполагается семейный отдых.

– Хотите искупаться? – спрашиваю я, подливая Кеву шампанского. И не могу удержаться от замечания: – Если честно, я порядком замерзла.

– Думаю, я бы окунулась, – подает голос Элоиза с табурета.

Она елозит голой задницей по алюминию; видимо, именно от этого у нее вся кожа в мурашках. Ей холодно. Надела бы рубашку. Беру руку Кева и оборачиваю вокруг себя, откидываюсь спиной ему на грудь. Как же мне с ним повезло.

– Возьми Коко, – бросает Скотт Элоизе, даже не глядя на нее. И он не просит: приказывает. Кев никогда не говорит со мной таким тоном.

– Дай ей хотя бы допить, – в шутку отчитываю Скотта.

У нас с ним всегда такие отношения. Близкие и дружеские. К жене Скотт обращается как к чужой. А мне улыбается.

Слышу, как Бретт и Сэл зовут нас, и встаю, чтобы встретить их. Больше не могу оставаться на балконе с Элоизой, хотя не удивлюсь, если с Сэл она подружится. Они обе блондинки, обе загорелые, обе думают лишь про губки и реснички. Единственная разница в том, что Сэл двадцать. Ей не нужно стараться, чтобы выглядеть молодо и привлекательно. Обнимаю ее стройную фигурку и чувствую себя старшей сестрой. От нее пахнет кофейней и парфюмерным магазином. Говорю ей, чтобы налила себе шампанского.

На кухне я достаю фрикадельки из духовки и краем глаза слежу за реакцией Элоизы на Сэл. Интересно, она будет улыбаться и неуверенно рассматривать девушку с головы до ног? Или станет следить, как Скотт глазеет на Сэл? На Сэл тесные рваные шорты и топ из струящейся ткани в цветочек. Волосы собраны в пучок, и видно, что верх ее розового купальника развязан. Она пожимает руку Скотту и наливает себе шампанского, для чего ей приходится наклониться прямо перед Скоттом. Элоиза это замечает и смотрит на мужа. Я не могу сдержать смех и прикрываюсь кухонным полотенцем. Есть что‑то забавное в неуверенных женщинах. Едва на горизонте появляется симпатичная девушка, они начинают дрожать, как хрустальные бокалы на подносе, готовые вот-вот разбиться.

Невероятно красивые, прозрачные и пустые. Надеюсь только, что Рози не вернется, пока гости не уйдут.

* * *

Дочь меня ненавидит. Разумеется, она имеет на это право. Но в прошлом году, когда у Кева был ужин с коллегами, куда пришли Скотт с Элоизой, Рози бросилась к Элоизе на шею, как к родственнице, хотя по факту они едва знали друг друга, и начала нахваливать накладные волосы, маникюр, кольцо с бриллиантом, дизайнерские туфли, а та с готовностью демонстрировала все это, словно нуждалась в еще большем одобрении шестнадцатилетней Рози, и тогда мне ужасно хотелось, чтобы они держались друг от друга подальше. С тех пор ничего не изменилось.

Она фальшивая мать, а я настоящая, но Рози не видит разницы.

Одержимость Элоизой – способ дочери наказать меня за свое детство, и, должна признать, он работает. Хоть медаль выдавай за прицельное наказание.

Поэтому, когда Рози с ведерком картошки фри и сливочным мороженым входит в дом и сразу бросается к Элоизе, я едва сдерживаюсь, чтобы не сделать ей замечание. Швырнув рулет на колени Эдмунда, Рози в приступе гнева уехала на велосипеде, и я пытаюсь понять, где она была три часа. Скорее всего, в универмаге. Сидела в телефоне. Ела всякую гадость. Но восторженная реакция на Элоизу выводит меня из себя, и я хватаю дочку за руку.

– Хорошо покаталась? – спрашиваю я и приглаживаю ей волосы.

Она сбрасывает мою ладонь, игнорируя вопрос, и тут в поле ее зрения попадает Леви, который сидит на диване в наушниках. Рози закидывает в рот кусочек картофеля и облизывает палец, будто леденец, и я невольно отвожу взгляд, вспомнив, что нужно переложить фрикадельки на блюдо.

– Прокатимся? – спрашивает она Леви.

– Что?

Рози смеется:

– Вытащи наушники.

– Что? – переспрашивает Леви.

Голос у него ломается. Мальчик то басит, как взрослый мужчина, то срывается на фальцет. Это отбивает у Рози интерес, хотя она старательно продолжает игнорировать меня. Но с ней я давно научилась делать вид, будто мне безразлично.

– Поехали к заливу поплаваем, – предлагает Рози.

Леви собирается встать, но тут его младшая сестренка Коко вырывает у Эдмунда из рук планшет. Эдди начинает плакать.

Бросаю фрикадельки, подхожу к нему и присаживаюсь рядом.

– Солнышко, ты в порядке? – Потом сердито смотрю на Коко и твердо говорю: – Нет.

Девочка даже ухом не ведет.

– Она вечно дерется! – кричит Эдди; кулаки у него сжаты, зубы оскалены.

Я не знаю таких эмоций, такого гнева, хотя у сына подобные вспышки уже становятся привычными и пугают. Ненавижу в нем то, что досталось не от меня. Торчащие уши. Черные как смоль волосы. Эдмунд смахивает с кофейного столика стопку журналов, а Коко смотрит на него и моргает. Хочется дать ей пощечину. Она таращится на моего сына, как на идиота.

– Коко, ты обидела Эдмунда? – тихо спрашиваю.

– Мам, мы кататься, – сообщает Рози, но я не обращаю внимания.

Малышка постоянно расстраивает Эдмунда, и мне это начинает надоедать. Не хочу, чтобы он огорчался.

– Нет, – отвечает Коко и отворачивается. Она меня совсем не боится. Девочка развита не по годам.

Эдди убегает с громким плачем. Элоиза заглядывает в комнату и спрашивает, все ли нормально. Вполне в ее духе спихнуть на меня своих детей.

– Коко нужно поменять подгузник. – Когда ребенок наклоняется собрать журналы, мне в ноздри бьет ужасный запах. – Ты учишь ее ходить на горшок?

– Ну… – тянет Элоиза.

– Коко, может, отдашь планшет Эдмунда? – улыбаюсь я, наклонившись к маленькой девочке, которая заставила моего сына плакать. – Я сделаю вкусные гренки с чесноком, и вы с Эдмундом посмотрите кино.

Элоиза подхватывает Коко и ничего не говорит, но щеки у нее краснеют, а губа закушена. Стринги врезаются ей в задницу, а над ними машет крыльями татуировка бабочки, когда Элоиза, виляя бедрами, направляется к двери. Мне удалось ее смутить. Замечательно.

Элоиза, 16:30

Деревья над головой дают тень и образуют прохладный оазис. К моему велосипеду прикреплена подпрыгивающая на кочках детская коляска, в которой молча сидит Коко и пристально смотрит на залив. Прокат уже закрывался, но я успела взять велосипед и коляску до того, как парень запер дверь. Возможно, подействовала моя приветливая улыбка. Обычно мужчины легко идут мне навстречу. Но в такие моменты внутри, прямо под кожей, просыпается стыд. Похожее чувство возникает, когда видишь маленькие шрамики на лице и жалеешь, что в детстве сковыривал прыщи. Так и я каждый раз, когда мужчина на меня смотрит, подмигивает мне или свистит вслед, вспоминаю этот остров.

Единственный мужчина, который не поддается моему обаянию, – Скотт. Нога соскальзывает с педали и чуть не попадает в цепь. Когда‑то я, обычно без шлема и обуви, болталась по острову на таком же велосипеде. На скорости пролетала повороты, спускалась к бухточкам, загорала голой. И частенько ранила ноги о цепь. Вот и сейчас содрала кожу до крови.

Я останавливаюсь.

– Черт. – Облизываю палец и прикладываю к ссадине.

– Мама, лодка, – негромко пищит сзади Коко.

Хочется ее расцеловать. Полный подгузник стал хорошим предлогом, чтобы сбежать из дома Пенни и Кева. У меня тряслись руки и ноги, когда я несла вонючку к нам на виллу. Может, это глупо и даже по-детски, но присутствие Пенни меня подавляет, выводит из себя.

Сейчас у меня ощущение, что я освободилась от нее и сбросила груз с плеч.

– Нужна помощь? – раздается голос позади. Поднимаю голову и рядом с коляской вижу высокого мужчину, полностью одетого в черное. – Похоже, вы сильно поранились.

Глаз его не видно за очками, но он очень худой и такой бледный, будто никогда не был на солнце.

– Все хорошо. Обойдусь пластырем.

Слизываю кровь, у нее привкус меди. Наблюдаю, как незнакомец кивает, снова и снова. Смотрит пристально. Затем театрально, не вынимая рук из карманов, разворачивается на каблуках и удаляется в сторону поселка. Выглядит парень нелепо, но весьма эксцентрично. Самодовольной манерой держаться он напоминает иллюзиониста.

– Мама, лодка, – снова произносит Коко. Она показывает на пляж, где в полуденном солнце поблескивают белые яхты.

У меня до сих пор продолжает течь кровь, придется и правда купить пластырь.

– Да, лодка, – улыбаюсь я Коко и снова сажусь на велосипед.

Мы с дочуркой едем по дороге, волосы растрепались, губы потрескались на ветру, и мне хочется, чтобы мы с Коко остались здесь одни. Леви по большей части ведет себя точь-в‑точь как отец: равнодушный и отстраненный, погруженный в мир сенсорных технологий. Он почти не говорит и почти не слушает. Кажется, даже Скотт уже устал повторять, чтобы Леви оторвался от телефона.

Коко в том возрасте, когда она еще любит меня, стремится ко мне, нуждается во мне и полагается на меня. Телесные контакты у меня только с ней, крепкие объятия и нежные поцелуи. Оборачиваюсь к дочке и улыбаюсь. Она сидит тихо и держится за ремень безопасности. Моя крошка. Такая легкая, светловолосая, улыбчивая и беззаботная. И такая непохожая на Эдмунда. Он угрюмый и капризный, у него широкое лицо, по которому сразу можно понять, как он будет выглядеть, когда вырастет, будто он появился на свет уже стариком. Никогда не улыбнется. Никогда не порадуется. Вечно хнычет и скулит. Интересно, Пенни жалеет, что усыновила его?

* * *

Залив заполняется, катера теснятся, некоторые швартуются чуть ли не вплотную. Над водой разносится громкая музыка, которая сопровождается радостными голосами и хлопками вылетающих пробок. В выходные здесь царит атмосфера праздника. Ее праздника. Люди всегда устраивали вечеринки на острове. Поверьте, я знаю. Но у меня нет желания что‑то отмечать, я даже находиться здесь не хочу.