Гараж открывал, наверное, целый час. Я не был тут года три, наверное, с самой свадьбы. И Катя про него не вспомнила. Зато прислала сообщение, что заплатила вместо меня госпошлину за развод, но, так и быть, прощает мне невнимательность. Я прочитал, вздохнул, подышал носом поглубже, чтоб сердце перестало прыгать под кадыком, и продолжил заливать замок ВэДэ-шкой. Обтерев ключ от густой ржавчины о ветошь, что достал из кармана на водительской двери, открыл-таки ворота. Где-то на треть. В нос прилетел воздух трёхлетней давности, когда всё ещё было хорошо. Он был холодным, пах пылью и песком. И масляной краской. И плесенью, потому что потолок явно подтекал – по стенам тоже было заметно. А ворота открылись не на полную потому, что упёрлись в песок и траву, что наросла перед ними за это время. Нашел справа, под выключателем, который не работал, совковую лопату и убрал лишний грунт и зелёные насаждения.

Форд в гараж помещался будто бы с трудом, впритирку и то, если сложить одно зеркало. Раньше гаражи делали под другие автомобили, менее габаритные, но более народные. Вперёд я подъехал до лёгкого касания стены номерной рамкой. Вышел, закрыл ворота на здоровенные шпингалеты, дверь – на засов. Сел в машину. Открыл крышку на бутылке, глотнул. Специально взял такую, чтоб не было рассекателя – надолго растягивать удовольствие не было никакого смысла. Хотя, удовольствия тоже никакого не было. Глотнул ещё. Откинул спинку сидения, вытянул ноги. И задремал. Двигатель не глушил.

Утро было недобрым по всем критериям. Болела голова. Хотелось пить и наоборот. Очень. А самым поганым показалось то, что оно в принципе настало. Изначально мысль была другой, конечно. Я вышел, шатаясь, за ворота и обошёл гаражный блок. Там меня два раза вырвало и удалось решить вопрос с «наоборот». Пить хотелось по-прежнему, и голова раскалывалась так, что даже глаза слезились, хотя по небу ползли низкие сероватые облака, заслоняя от меня Солнце. Или меня – от него.

Форд признаков жизни не подавал. Никаких. Ни лампочки, ни стрелочки, ничего не горело и не издавало звуков. Ну, хоть кто-то…

Я закрыл гараж, поправив за плечом потёртый, видавший виды рюкзачишко. Добрался, щурясь и покачиваясь, до Игнатовки – идти было минут пятнадцать. Но сперва дошёл до «Магнита», где взял воды, сигарет и ещё бутылку. Судя по всему, мой внешний вид и продуктовая корзина продавщицу не удивили. Но и ничего позитивного в ней не пробудили. Что логично, в принципе.

«Пятьдесят третий» от автоколонны 1784 подошёл минут через сорок. И без того поганый день наполнился ароматом солярки, горелой проводки, дерьмового табака, кислого пота и куриного помёта. Странно как – всего час от Москвы, а такой контраст. До села Вороново ехать всего минут двадцать, а я словно весь пропитался этим сельским колоритом.

Наш дом был от остановки третий, через один от церкви. Мама часто туда ходила последнее время. Отец не жаловал. Я вообще не бывал ни разу. Перед нашим домом стоял чужой забор. За ним – чужая машина, большая, чёрная. А за ней – чужой дом на месте нашего. Тоже большой, со стеклопакетами, обшитый каким-то камнем, под крышей из синего металлопрофиля. На месте яблони, на которой красными крапинами полыхали яблочки при нашей последней встрече, не было даже пня.

Я развернулся, вышел к дороге и пошёл по обочине. Обгонявшие машины, особенно грузовые, обдавали жаром, пылью и выхлопным угаром. Я шёл не торопясь. Мне было некуда торопиться. Направо показался поворот на садовое товарищество «Соколово». С тамошними «соколами» часто бодались наши «во́роны», когда встречались на автобусной остановке. Сейчас об этом смешно и странно вспоминать, но тогда синий железный павильон с буквой «А» в кружке был центром Вселенной: там решались жизненно важные вопросы, создавались и распадались союзы, военные и гражданские. Оттуда же отправлялись торговые и дипломатические караваны на вечеринки в клуб. Якоть, село с древней историей, тогда было известно нам только своим клубом. И драками вокруг него, конечно. В одной из них погиб мой друг Саня. Подумалось о том, что у него, на Будённовском кладбище, я тоже давно не был. В прошлом году, на день рождения, в апреле, ещё заезжал. А в этом – нет.

Километрах в трёх после «Соколова», там, где под дорожным полотном в трубе текла-булькала ещё узкая в этих местах речка Якоть, свернул в лес. Лет семьдесят назад ниже по течению на реке сделали плотину, отрыли кучу прудов и заселили их рыбой. До сих пор тут можно было поймать сига, осетра, форель, не говоря уже обо всяких карпах-сазанах. Мы с детства любили наблюдать за азартными охотниками за щуками и белым амуром, и за обстоятельными карпятниками. Хорошее было время. Давно это было.

Про эти края всегда ходила дурная слава. И машины в этом месте бились каждый год, и грибники-ягодники терялись регулярно. Была история про сотню заключённых, которых утопили в кусковском болоте, откуда брала начало речка. Говорили и о княжне, не то Орловой, не то Беклемишевой, что удавилась где-то тут от несчастной любви.

Я шёл вдоль речушки через перелесочек и заболоченное поле, стараясь далеко от воды не отходить. Но поле всё сильнее проминалось и ходило ходуном под ногами – пришлось принять левее, к густому лесу. Под ветками налетело лютое звонкое комарьё. Сломав веточку, начал было отгонять кровопийц. Но вскоре передумал. Всю кровь не выпьют, а и выпьют – мне не жалко.

Через минут десять понял, что машин с дороги уже почти не слышно, а следов и тропинок в этом лесу сроду не было – местные сюда не ходили и неместных тоже не пускали. Впереди, если я правильно помнил карту, должна была скоро показаться какая-то просека. Но не доходя до неё, увидел, как ёлки разошлись в стороны и образовали странную полянку, размером с большую комнату в нашей квартире… в Катиной квартире… с два гаража, в общем. С одной стороны, откуда я вышел, торчал из-под земли серовато-зелёный каменюка метра два в диаметре. На самой середине грелась змея. Гадюка.

Я сел рядом. Змея посмотрела на меня непонятно – я не знаток змеиной мимики. И уползла с камня, словно решив, что мне погреться нужнее. Или что я тут не надолго. Я закурил и достал бутылку, осматривая окрестные деревья. То, что слева, показалось мне вполне подходящим. И ветка торчала в мою сторону крепкая такая, внушительная. Хорошо, что полянка нашлась – обычно крепкие большие ветви у сосен в лесу высоко начинаются.

Голова проходить и не думала, продолжая болеть так, что казалось, будто беспрерывный комариный писк звучит не снаружи, а изнутри, на одной ноте, изматывающе. Хотя, может, так и было. В глазах плыло. Потянувшись за бутылкой, уронил её на камень, но разбиться она почему-то не успела – подхватил. Просто немного пролилось. Ну, ничего страшного. Мне не жалко.

Из рюкзака достал трос, вынутый утром из багажника мёртвого Форда. Там как раз крюки удобные на концах, тяжёленькие, кидать сподручно должно быть. А вон на тот пригорочек я встану. Там вниз уклон, под той самой нужной веткой и начинается. Почти метр, должно хватить. Так, это продеваем сюда. Тут перехлестнём. Осталось придумать, как на ветке закрепить свободный конец.

Я с задумчивым видом осматривал оранжево-желтую с зелёными пятнами ветвь сосны над головой. Сзади, от камня, вдруг раздался глуховатый старческий голос:

– Бог в помощь!

Глава 2. Странное знакомство

– Спасибо, – с трудом выговорил я, обернувшись.

Будь я в лучшей форме – наверняка подумал бы о том, что эту самую фразу, произнесенную этим же самым хрипловатым голосом, уже где-то слышал. Там и ситуация, вроде бы, сходная была. Только людей среди участников не было. Как и лучшей формы у меня сейчас.

На камне сидел усатый дед с сивой щетиной на тяжёлом подбородке. На ногах у него были вытертые до серой ткани стоптанные кирзовые сапоги с заправленными в них синими брюками. Тоже очень не новыми. На плечах висела застиранная куртка от старого камуфляжа – «Флора», ещё не «Цифра». На голове – фуражка с треснутым в двух местах козырьком и зелёной лентой околыша. Пограничник, наверное. Хотя я в армии не служил, а знания черпал в основном из книжек. И преимущественно – бесполезные.

– Я бы узел другой вязал, – продолжал неожиданный дед, скрутив самокрутку и прервавшись после слова «узел», чтобы лизнуть край газетного листка.

А я вдруг понял, кого он мне напоминал этой фуражкой. Дядю Митю из кино «Любовь и голуби».

– Почему? – озадачился вопросом болевший всё сильнее мозг.

– Узел-то? Так этим ты либо кожу прищемишь, либо об крюк трахею порвёшь. И будешь долго тут плясать, под веткой-то. Надо сзаду узел вязать, скользящий, чтоб позвонки сразу – хрусть! А то что это за дело – висишь себе, а тебе через дырку в шее воздух под верёвкой всё равно проходит? И кровь ещё туда зальётся наверняка. Утопиться и попроще можно, – прерываясь на глубокие затяжки, пояснил он.

– Или, может, ты из этих? – подозрительно глянул он на меня из-под седых бровей, сошедшихся у переносицы.

– Из каких? – на всякий случай уточнил я.

– Ну, из тех, которым чем хуже – тем лучше. Или тех, что специально ищут, как бы себе побольнее сделать.

Я задумался всерьёз. Повспоминал. И ответил уверенно:

– Нет. Не из таких.

– Это хорошо, – похвалил дед. – А то кого только не увидишь нынче. Странные дела в мире творятся.

– Странные, – кивнул я. Посмотрел ещё раз на ветку, но решил, что продолжать было бы невежливым по отношению к собеседнику. И предложил, кивнув на бутылку:

– Угощайтесь, пожалуйста.

Старик изогнул бровь, глянул на посуду. Полез за пазуху, достал и расстелил на камне газету. Вынул два варёных, вроде бы, яйца. И спичечный коробок, хотя прикуривал от зажигалки. Если я ещё хоть что-то понимал – в коробке́ должна была обнаружиться соль. С другой стороны он вытянул завёрнутые в чистую тряпицу два куска ржаного хлеба. У меня внутри что-то булькнуло вопросительно.

– Подходи давай, гость нежданный. В одиночку пить – примета плохая, – дед похлопал рукой по камню напротив себя. Мне показалось, что камень вздрогнул, будто вздохнул. Я тоже вздохнул. Примета и вправду была – так себе.

– Как звать-то тебя, альпинист… промышленный? – казалось, он нарочно пропустил какое-то важное связующее слово во фразе. А сам тем временем осторожно очищал с одного, тупого конца, яичко, оказавшееся сырым.

– Ярик, – ответил я, не сводя глаз с его толстых пальцев, ловко управлявшихся и со скорлупой, и с самым сложным – тоненькой плёночкой под ней.

– Ярослав, выходит? – уточнил старик, не сводя глаз с яйца, которое посыпал крупной солью из коробка. Я кивнул.

– Странно. Не похож, – заключил он, вручив мне в правую руку бутылку, а в левую – яйцо.

Я глотнул и тут же запил-закусил одновременно. Водка была тёплая, а белок и желток – прохладные, солёные и какие-то поразительно вкусные. Или это из-за того, что я до этого ел позавчера?

– А Вас как зовут? – спросил я старика, чувствуя, как проходит голова и перестают чесаться комариные укусы. Это чьим яичком он меня угостил, Жар-Птицыным?

– А нас зови Алексеичем, – разрешил дед и приложил горлышко к усам, сразу ополовинив оставшееся. – Только на «Вы» не надо. Один я тут.

Он занюхал горбушкой чёрного, протянув второй кусок мне. Я принял, кивнув с благодарностью. Показалось, что последние слова странный старик произнёс с какой-то старой грустью.

– А почему я не похож на моё имя? – заинтересовался я. И сам удивился этому забытому чувству. Простого живого интереса и вправду давно не испытывал.

– Ярослав – два корня: «ярый» и «слава». Слава о тебе была бы дрянная, залезь ты на сосну-то. А яри в тебе ни вот столечко нету, – он показал маленькую щепотку соли, прежде чем засыпать её во второе яйцо, очищенное точно так же, как и первое.

– А Вы… А ты, Алексеич, откуда знаешь? – дед как раз снова снабдил меня всем необходимым, заняв мне обе руки. Дождался, когда я продышусь, и ответил:

– А чего там знать-то? Я ж леший. Ты только с дороги свернул ко мне – я всё и понял!