Бутылка коньяку, французского, хорошего, даже очень, какого вряд ли видали каждый день в этих краях, запрокинулась надо ртом Хранителя, о возрасте которого я зарёкся и думать. И плавным полукругом перешла ко мне. Воспарив и надо мной.

– Больно будет, Аспид. Больнее, чем сейчас. Больнее, чем было когда-либо. И ты удивляться будешь, как же боль такую пережить человек в силах. Об одном прошу: не удивляйся. Переживи.

С крыльца салона спускалась вниз Энджи. Мой ангел. Мой другой ангел.

Она подошла ко мне через дорогу, на которой, по счастью, не было машин, и остановилась на расстоянии, чуть бо́льшем, чем моя вытянутая рука. То есть недостижимо далеко. И сказала ровным, спокойным, неживым голосом:

– Мне очень больно, Яр. Забери меня туда, где мне будет легче. У меня, кроме тебя, никого на свете нет.

Стройная, молодая девушка. Стильно одетая. Бледная. С коротким тёмным каре. И теми же, нежно-голубыми, васильковыми глазами. Полными слёз.

Между желанием спалить прямо сейчас в серую пыль только Бежецк или всю Тверскую область целиком не пролез бы и волос. Неожиданный ветер потянул по Рыбинской улице пыльную траву, песок и обрывки бумаги.

Глава 8. Средняя полоса

Алиса только что не приплясывала на месте за спиной Энджи. Ещё бы – первый раз в жизни так надолго оставила сына. Да тем более сразу с говорящим деревом. И пусть она постоянно слышала их разговоры Речью, от чего выглядела с точки зрения парикмахерш слегка не в себе, но слушать – это одно, а взять на ручки и обнять, прижав к груди – другое, конечно. Губастые мастерицы ножниц и фена вышли следом за ними, тут же у крыльца вооружившись длинными и тонкими сигаретками. Видимо, переработали с непривычки и решили отдохнуть. И, судя по взглядам исподтишка, обсудить странных клиенток, одна из которых отвечала невпопад и улыбалась, как слабоумная, а вторая вообще за всю стрижку-покраску от силы слов пять сказала, и выглядела как наркоманка какая-то – взгляд стеклянный, сама еле шевелится. То, что встретили этих посетительниц на улице пьющий, хоть и модно одетый дед и парень с лицом мрачным и злым настолько, что на него, кажется, даже Солнце смотреть избегало, было предсказуемо.

Я шагнул вперёд и обнял Лину за плечи. Заглянул в глаза, в которых стояла всё та же боль. И остро, ярко, как, наверное, никогда в жизни, пожелал забрать себе её тоску, страх и скорбь. Как случилось тогда с Осиной, когда малая толика его печали чуть не вбила меня в землю.

– Я обещаю, Энджи, что сделаю всё, что смогу, чтобы стало полегче, – пальцы стало покалывать, словно я отлежал их. Но вместо крови, что будто иголочками постукивала-пробивала себе путь в онемевшие ткани, в меня и вправду потекла боль Лины. Её глаза раскрылись шире. Слёзы пропадали.

– Ты как это… Так же не бывает, – ахнула она.

– Бывает, внучка, бывает, – протянул Сергий, глядя на меня очень внимательно. – Только очень мало кто умеет. Все людские истории про утешителей и утолителей печалей не на пустом месте выросли. Главное – меру знать. Шабаш, Яр!

Руки мои соскользнули с плеч Энджи, потянув вслед за собой к земле. Дед мгновенно оказался рядом, поддержав.

– Вот об этом я и говорил, когда про меру-то толковал. Всё вам неймётся, молодым, – бубнил он недовольно, но во взгляде сквозила тревога. Настоящая.

– Чего? – спросил у него я, отступая к лавке. Сидя было как-то спокойнее.

– Того! Из тех, кто таким умением владели, в своём уме мало кто оставался. Начинаешь жалеть всех вокруг – и не замечаешь, как у самого сердце истирается в труху. А ещё озлоблялись многие, тоже бывало. Помогаешь, мол, всем подряд – а дерьма в мире меньше не становится. Во всём мера нужна, Аспид. То, что девочке помог – молодец. Больно на неё смотреть было, почернела вся. Но не части́ с этим.

– Спасибо за науку, Хранитель, – кивнул я. Голова тоже вроде бы в весе прибавила, как и ладони.

– Обращайтесь, у меня этого добра – сады! – самодовольно хмыкнул он в ответ.

«Начинаешь жалеть» он сказал? Значит, был одним из тех немногих, кто остался в своём уме. Относительно. Стало быть, можно научиться и этому.

До машины шли с Линой под руку, молча. Дед ушёл с Алиской, которая заметно напрягалась, чтоб не перейти на бег.

– А ты как пережил смерть родных? – тихонько спросила Энджи. А у меня всё не выходило привыкнуть к её новой причёске – совсем другой казалась. Бывает же так.

– Никак, – пожал я плечами. И пояснил, заметив распахнутые голубые глаза, – С простыми земными делами, вроде могил и наследства, разобрался, а вот пережить – не пережил. Меня Хранитель подмосковный из петли, считай, вынул.

Маленькая ладонь с холодными пальчиками погладила мой локоть, сочувствуя и будто стараясь поддержать. Но, как ни странно, боль и вправду притупилась. Наверное, потому, что вместе с тем, что удалось забрать у Лины, Ярь спалила и часть того, своего, что было во мне.

– А потом закрутилась такая канитель – как-то некогда стало себя жалеть. Сестра с Павликом появились – их не в пример жальче было. И вообще – мужик я или где? – я попробовал состроить такое же альфа-самодовольное лицо, какое было у Сергия утром в отеле.

Лина чуть улыбнулась. Видимо, крокодил Данди из меня вышел очень средненький. А потом привстала на носочки и поцеловала меня в губы. Тихонько прошептав: «Спасибо!».

Дорога за Бежецком была так себе. Будь мы на Ниве – пришлось бы худо, пожалуй. Шведский же флагман катил, будто на воздушной подушке, спасая от тряски и качки. Пять часов до финишной точки прошли почти незаметно – Павлик ел на ходу, до ветру никто не просился. На объездной вокруг Череповца в двух местах стояли кордоны гаишников, по две машины, с лениво прогуливавшимися рядом автоматчиками в брониках и шлемах. Но на нас они не обратили никакого внимания. Я удивился было, а когда заметил, как пузатый блюститель собрался прямо на наших глазах оросить обочину, понял – они нас просто не видели.

– Научишь так же глаза отводить? – спросил я у Осины, снова найдя ту точку на сфере, через которую выходил с ним на прямую связь.

– Уже умеешь, ничего сложного, – отозвался Ося тут же. – Только пока на одного-двоих максимум работать будет. Чтобы пузырь больше получился – тренироваться надо дольше.

Видимо, он имел в виду ту сферу-ауру. Да, термины «шар», «коло» и уж тем более «пузырь» проигрывали по торжественности, конечно.

– А как?

– Контуры-края по цвету подгони под округу – и всё, станешь невидимкой. Сперва не шевелясь потренируйся, потом в движении – это сложнее. А ты почему время от времени скорость сбавляешь? Дорога, вроде, позволяет.

Я рассказал про хитрые выдумки государственных радетелей за безопасность дорожного движения, которых в последнее время стало уж совсем много – камеры, что сами делали всю работу: фотографировали машину, фиксировали номер, время, скорость. И практически сами же отправляли «письма счастья» водителю, поздравляя с тем, что стоимость поездки составила столько-то рублей, которые можно оплатить со скидкой по ссылке ниже.

Ося слушал внимательно, изредка вклеивая непечатные комментарии.

– Ополоумели двуногие вконец. А ну как эта железка поломается и начнёт штрафы кому попало выписывать, от балды? Народ же за вилы похватается!

– Это вряд ли. Народ начнёт письма писать гневные, порицать, клеймить и развенчивать, – покачал головой я, пробуя то, чему научило Древо. Неожиданно было видеть, как по одному пропадали пальцы на руле, когда удавалось подобрать нужный цвет ауры-биополя.

– Ещё и измельчали, тьфу, стыдобища! Вместо гуляний, волнений и революций – анонимки строчить, это ж надо? – продолжал сетовать Ося. – А эти приблуды, как ты говоришь? Камеры? Они же хрупкие, наверное? Сшиб палкой – и катайся себе сколь хошь?

– Они в коробках железных. И вешают их в городах так, чтоб на одну две другие смотрели: пока идёшь вторую сшибать – за тобой уже наряд выехал.

– Мне кажется, Перикл что-то другое планировал, когда демократию свою выдумывал, – неожиданные ремарки Древа продолжали выбивать почву из-под ног.

– Ну вот так теперь, – я даже руками развёл, удивив Линку. Она не слышала наш с Осиной разговор, поэтому с её стороны я тоже выглядел, пожалуй, тревожно: сидел себе, рулил-рулил, и вдруг руки в стороны, вроде как: «Выходим, граждане, конечная! Поезд дальше не идёт».

Ося интереса ради спалил-таки одну камеру. Про то, как и чем можно было трём росточкам из трёхлитровой банки на ходу сделать так, чтобы из глазастого ящика на железном столбе повалил белый дым – даже думать не хотелось. Хотя – вру, хотелось, да ещё как. Кажется, я никак не желал свыкаться с мыслью о том, что рядом с этими двумя всегда буду чувствовать себя сопливым недоучкой. И стойко сносил издевательские комментарии Древа и Хранителя. Вбирая по крупинкам то, что было полезно, нужно и интересно. То есть практически всё.

– Нет, этим глаза не отведёшь. Нету глаз-то у них. Так что только палить, – размышлял баночный террорист, будто беседуя сам с собой. На нашем с ним закрытом канале.

– А если помехи навести? – предположил я, без особой надежды на понимание. – У них же там передатчики какие-то, наверное, есть? Как-то же они в одну систему связаны? Или скачок напряжения дать…

– Ну, вон на той, что задымила, я как раз напруги и добавил. И – бац! Новый Папа! – Ося явно гордился новым навыком в деле уничтожения враждебной техники. А замечания его по-прежнему удивляли. Где бы ещё вспомнить про белый дым из трубы Ватикана, как не на забытой всеми Богами далёкой от совершенства двухполосной трассе посреди лесов и болот Вологодчины?

– Правда, накладно это, да и толку никакого. Если вдоль всего нашего пути будут эти камеры гаснуть – дурак только неладное не заподозрит. А среди тех, кто за нами по пятам идёт, дурных нету. И где схорониться – ума не приложу, – этим признанием он откровенно расстроил. Оставалось надеяться только на местного Мастера. И Хранителя. Про которого никто ничего не говорил. Или не знал.

Городов не было уже давно, а за последний час и деревеньки перестали попадаться. Справа за стеной елового леса чувствовалась болотина, древняя, матёрая. Слева – какие-то несерьёзные озерца, россыпью раскиданные по березнячку. Машин навстречу проехало за час штуки три, попутных – ни одной. Пожалуй, если где и можно было попробовать потеряться от ищеек – так это в таких вот глухих краях, среди скрытых лесами крохотных поселений, что из царей уверенно помнили, наверное, только Гороха. В остальных, более новых, путались.

Когда до конечной точки маршрута, которой я расплывчато указал просто город Белозёрск, оставалось около получаса, навык управления цветами биополя прокачался настолько, что удалось сделать то, о чём говорило Древо. Но, пожалуй, стоило бы предупреждать о таком…

Девчонки взвизгнули одновременно, хором, когда я «пропал». Энджи бросилась хватать опустевший руль, и завизжала ещё громче, отшатнувшись к окну, когда наткнулась на невидимые руки на нём. Павлик звонко хохотал, явно неверно оценив начавшуюся шумную суматоху вокруг.

– Вы чего, эй? – удивлённо спросил я девчат.

– Проявись, придурок, – флегматично сообщил сзади Сергий. – Гриффин нашёлся, тоже мне.

– Кто нашёлся? – голос Лины дрожал, как и губы.

– Гриффин же. Про него Уэллс ещё книжку сочинил. Неужто не читала? – спокойный, как ни в чём не бывало, тон Хранителя подействовал – девчата чуть успокоились.

– Как-то из головы вылетело, – прошептала Энджи, глядя на то, как я «проявляюсь» на том же самом месте, в той же самой позе.

– Человек-невидимка? – Алиса неуверенно посмотрела на деда. Странно, уж кто-кто, а она-то точно должна всех героев всех книг поголовно знать, с её-то историей.

– Он, – удовлетворённо кивнул Сергий. – Оська, знать, и эту штуку Аспиду рассказал. Силён, бродяга – я дольше учился. Гораздо.

Недовольством и завистью в его словах и не пахло. Он будто поздравлял меня с получением диплома или окончанием школы, от души гордясь моими успехами. Было неожиданно приятно. Очень.