Венеция прибыла в Пенрос накануне вечером, уже затемно, после пятичасовой поездки в поезде, и легла в постель далеко за полночь. Она проспала бы куда дольше, если бы не пронзительные крики павлина прямо под окном.

Она сбросила одеяло и прошла через всю комнату, чтобы задернуть шторы. После лета, проведенного в Лондоне, не услышать шума автомобилей и не увидеть ни единого человеческого существа было просто потрясающе. Только тишина Северного Уэльса, широкая открытая терраса из песчаника, где павлин раскрыл веером хвост на обозрение отсутствующей публики, огромная лужайка, окруженная лесом, а вдалеке за деревьями – сверкающее на солнце Ирландское море.

Быстро надев купальный костюм, приготовленный для нее Эдит, парусиновые туфли и теплый халат, Венеция вышла в коридор, прошла мимо доспехов и неулыбчивых портретов предков на стене и спустилась по скрипучей лестнице. Из подсобных помещений доносились голоса, говорящие по-валлийски, и запахи завтрака: жареного бекона и копченой рыбы, приготовленной на гриле, и она мгновенно почувствовала, что проголодалась.

Однако в первый день в Пенросе она всегда следовала одному и тому же ритуалу: сначала купаться, а потом уже за стол. Она позвала своего спаниеля Гека, вышла через застекленную дверь на террасу и направилась по влажной от росы траве в сторону леса.

Дом в Пенросе был огромным – просторный особняк из серого камня с эркерами, башнями, башенками и зубчатыми стенами, придающими ему облик замка, а в самом поместье имелись обнесенный оградой сад, оранжереи, фруктовые сады, внутренние дворики, амбары и фермы – в общей сложности шесть тысяч акров. На самом деле это было неразумно: владеть таким имением, где столько людей трудились целый год, чтобы твоя семья могла прожить здесь в роскоши месяц-другой. Ее отец унаследовал все это, как и многое другое, когда ему было шестнадцать лет, и не особенно задумывался о таких вещах.

В садовой ограде, скрытая за кустами, пряталась маленькая калитка в готическом стиле. Подростком Венеция представляла себе, что это потайная дверь в волшебный мир короля Артура. Временами, например этим утром, так и оставалось до сих пор. Она шла по узкой тропинке среди безмолвных деревьев. Солнечный свет пробивался сквозь верхние ветви и падал полупрозрачной дымчатой пеленой на рододендроны и папоротники. Двумя минутами позже Венеция вслед за бегущим впереди Геком вышла из-под деревьев на пустынный изгиб белоснежного песчаного пляжа.

Менее чем в миле справа от нее горизонт закрывала плавная линия побережья Англси; порт Холихеда виднелся на таком же удалении слева. И все же можно было поверить, будто она единственный человек на Земле. Венеция сняла халат и шагнула в море.

Вода была слишком холодной, чтобы плавать долго. После купания она отправилась на поиски пингвина, которого купила в ливерпульском зоомагазине со смутным намерением основать колонию. Когда-то Венеция, подражая лорду Байрону, держала медвежонка, пока он не вырос и не начал гоняться за гостями дома, после чего отец отдал его в зоопарк. Пингвина она нашла одиноко стоящим на скале. Но стоило ей приблизиться, птица нырнула в воду и уплыла прочь.

По пути домой Венеция остановилась нарвать вербены. А после завтрака села на террасе писать ежедневное письмо премьер-министру.

Мой милый, пусть этот пучок сладко-пахнущей травы напомнит тебе о том, что ждет тебя в Пенросе. Я перекраиваю свою душу, читаю Пипса^[13], сидя на солнышке, и наслаждаюсь тишиной, пока это возможно. Завтра приедут Сильвия и Энтони, потом Бланш и Эрик, все со своими детьми, и покой будет нарушен. Последние несколько месяцев с тобой были просто божественными. Боюсь, мне не хватит слов рассказать тебе, что я чувствую. Но я так хочу, чтобы ты был здесь рядом со мной, и не могу дождаться субботы. С любовью…

Он пробивался сквозь день, как корабль через бушующее море, не имея более высокой цели, чем выжить и добраться до его конца.

Сначала ему пришлось выслушать короля, который со слезами на глазах произнес короткую речь в перерыве переговоров в Букингемском дворце («Прощайте, мне очень жаль, но благодарю вас»); затем, снова на Даунинг-стрит, где вместе с Ллойд Джорджем он попытался умиротворить ирландских националистов обещанием внести на следующей неделе законопроект о самоуправлении; далее, поскольку он был еще и военным министром, обязанным заботиться о лояльности армии, ему предстояло пережить обед в клубе «Мальборо» с участием множества армейских чинов; потом, опять на Даунинг-стрит, прошло заседание кабинета министров – восемь мужчин сидели жарким июльским днем за длинным столом, и каждый стремился выразить свое мнение по ирландскому вопросу, хотя всем им нечего было прибавить к уже сказанному. Он терпеливо сносил все это, делал короткие пометки по каждому выступлению, и в итоге только после четырех часов дня они наконец добрались до австрийского ультиматума Сербии. Премьер-министр то и дело поглядывал на часы на каминной полке. В пять ему предстояло выступить в парламенте с заявлением по Ирландии.

– Министр иностранных дел?

– Возможно, будет полезно, если я зачитаю этот документ, премьер-министр…

Всякий раз, мысленно переживая заново следующие десять минут, он вспоминал, что воздух в зале заседаний словно бы истончился, свет померк, а звуки вечернего пятничного уличного движения за открытым окном отдалились, когда Грей сухим, внятным голосом излагал требования империи Габсбургов к сербам, которые должны были ввести цензуру для враждебно настроенных к Вене газет, распустить все ведущие подрывную деятельность организации, уволить всех критикующих императора офицеров и чиновников, разрешить силам безопасности его императорского величества действовать на территории страны, чтобы выследить убивших эрцгерцога террористов…

– Австро-Венгрия ожидает ответа завтра, в субботу, до шести часов вечера, – заключил Грей и отложил документ в сторону.

– И каков, по вашему суждению, будет ответ сербов? – спросил премьер-министр.

– Вероятно, они сочтут за благо выполнить отдельные требования. Но не смогут согласиться на все. Ни одна страна не смогла бы.

– И что дальше?

– В худшем случае – вторжение Австро-Венгрии. Россия придет на помощь братьям-сербам. Германия объявит мобилизацию, чтобы противостоять русской угрозе. И когда это произойдет, Франция по условиям договора будет обязана оказать поддержку России. Коротко говоря, начнется всеобщая европейская война, каких не было со времен Наполеона.

– Чтобы прояснить ситуацию, – начал Ллойд Джордж. – Если дело дойдет до войны, мы ведь юридически не обязаны вставать на сторону Франции?

– Юридически – нет.

– Но Франция – наш союзник! – вспылил Уинстон. – Если она вступит в войну, как можем мы, при любых юридических тонкостях, сохранить честь, оставаясь нейтральными?

И тут тишину взорвали возмущенные крики: «Нет!», «Чепуха!». Руки в ужасе взметнулись вверх.

Премьер-министр оглядел стол и записал несколько имен. Немалая часть его работы заключалась в вычислениях. Он подсчитал, что добрая половина министров категорически выступала против любого британского вмешательства в войну. И решил быстро покончить с этим:

– Думаю, мы все должны согласиться с одним: общеевропейская война стала бы катастрофой. Поэтому наши ближайшие действия совершенно очевидны: приложить все силы, чтобы предотвратить войну.

– В этой связи я попросил германского посла зайти ко мне сегодня вечером и обсудить возможность создания посреднической группы, включающей нас, Германию, Францию и Италию, чтобы оказать давление на Австрию и Сербию и избежать конфликта, – сообщил Грей.

– Хорошо. А теперь я должен покинуть вас, чтобы сделать заявление. Тем временем предлагаю всем нам позаботиться о том, чтобы широкой публике не было сказано ничего такого, что могло бы вызвать всеобщую панику. Давайте действовать единым фронтом.

На этом он с облегчением завершил встречу.

Ему отчаянно не хватало свежего воздуха для просветления головы, и он решил пройти пешком полмили до палаты общин. Бóльшая часть членов кабинета министров поступила так же, поодиночке либо парами, спереди и сзади него, вытянувшись вдоль всего Уайтхолла. Уинстон пристроился рядом с ним.

– Знаете, может быть, новости не такие уж и плохие.

– Как так?

– Это отвлечет внимание от Ирландии и поставит в тупик тори. Вряд ли они смогут толкнуть нас на грань гражданской войны в тот момент, когда мир в Европе висит на волоске.

– Я бы не стал полагаться на это.

– Первый и Второй флоты все еще собраны вместе в Портленде после летнего смотра. Я могу объявить, что мы так их и оставим, единой боевой силой, исключительно ради предосторожности, разумеется. Это может удержать Германию от вмешательства в конфликт.

Премьер-министру не понравилось, как это прозвучало, но логику он уловил, и таким образом определенно можно было оказать давление на тори.

– Скажите об этом Грею. Но мы должны действовать осторожно. Ставки очень высоки.

Он опустил голову, желая прекратить разговор, и через несколько мгновений Уинстон ускорил шаг и догнал Грея. Премьер-министр почти беспечно повертел в руках трость. «Вот она, наша партия войны», – подумал он.

В палату общин он вошел под вялые аплодисменты парламентариев-либералов. Кабинет министров тесной группой уселся на переднюю скамью рядом с ним. Их мрачность немедленно заметили, и по палате пробежал холодок. Премьер-министр посмотрел на Бонара Лоу, которого презирал за предательскую позицию по ирландскому вопросу. Взгляд у лидера тори был непривычно неуверенным. Возможно, он уже слышал об ультиматуме.

– Ваше заявление, премьер-министр, – сказал спикер.

Премьер-министр поднялся и коротко сообщил о провале переговоров и намерении правительства во вторник представить парламенту законопроект об ирландском самоуправлении. Бонар Лоу встал и поблагодарил его за выступление без дальнейших комментариев. Вот все и случилось: одно из его крупнейших поражений в парламенте. Это заняло не больше четырех минут.

Пока палата медленно пустела, он оставался на своем месте, наблюдая, как парламентарии расходятся на уик-энд. Пробыв премьер-министром шесть лет, он разочаровал больше людей, чем сумел продвинуть в политической карьере, и замечал, как смотрят на него собственные сторонники: кто-то заискивающе, кто-то завистливо, а кто-то и враждебно, но настоящих друзей среди них не было. Премьер-министр почувствовал внезапный приступ меланхолии, часто преследовавший его в минуты усталости. Он заставил себя подняться и прошел за креслом спикера в свой кабинет.

Премьер-министр сел за длинный стол, вокруг которого могли разместиться двадцать человек, и потянулся за листком бумаги. «О дорогая, милая Венеция, – подумал он, хотя и не решился написать эти слова, – как бы я хотел сейчас отправиться с тобой на обычную нашу пятничную прогулку».

Это черный день в моем календаре, в первую очередь потому, что «свет погас», и значит, все, на что я полагался, оказалось далеко от меня, и сейчас я похож на человека, которого отнесло прочь от спасательного круга.

Он писал очень быстро, воображая, будто она сидит рядом с ним в этой комнате, и пересказывал ей события прошедшего дня: провал переговоров, австрийский ультиматум.

Мы находимся на вполне измеримом или вообразимом расстоянии от настоящего Армагеддона, который уменьшает всех этих ольстерских активистов и националистов до их истинных размеров. К счастью, нет никаких причин полагать, что мы должны быть в нем кем-то иным, кроме наблюдателей. Но от этого документа кровь стынет в жилах, правда? Любимая, как жаль, что я не могу рассказать тебе, какой опорой ты была и всегда будешь для меня. Я хочу знать, как прошла твоя поездка, встретила ли ты Гека и пингвина, какое платье ты наденешь сегодня вечером и кучу других вещей. Напиши подробно. Благослови тебя Господь, любовь моя!