– Не против книги?

– Не против пропустить по рюмочке. Вы обязаны объясниться.

– Я ничего такого не делал, вы сами…

– Ваш загадочный вид, – перебила она его с неприкрытым лицемерием, – говорит о большем, чем просто о желании сунуть мне… книгу.

– Вот именно, просто об этом, то есть нет, я хотел поговорить с вами о…

Чем сильнее он путался, тем больше ее радовала его неуклюжесть.

– Отлично, вы готовы раскрыть мне какие-то тайны, но я проголодалась, так что идемте ужинать, а так как я ваша клиентка, то приглашаете вы.

– Конечно, – ответил Митч, беря из-под прилавка ключи.

Он снял с вешалки свой плащ и шагнул к кнопке управления металлической шторой.

Матильду воодушевляло все выходившее за пределы обыденного, даже выход из магазина через заднюю дверь; для нее это было равносильно выходу из театра через дверь для артистов. Митч набрал код сигнализации и пропустил Матильду вперед.

Дворик уже тонул в сумерках, это делало атмосферу мрачной, поэтому неудивительно, что Матильда взяла Митча за руку; впрочем, на ярко освещенной улице, где было полно прохожих, она ее тоже не выпустила. Она повела его зигзагами, вокруг вокзала, в харчевню, куда сам Митч ни за что бы не сунулся.

Зал поражал эклектикой, как и восточные шлягеры, изрыгаемые с потолка древними колонками. Вдоль стен тянулись высокие столы из оранжевой пластмассы. За кухонным столом трудились, определенно наплевав на все требования гигиены, две женщины: одна нарезала огромным ножом и клала на жаровню сочащийся жиром кебаб, другая набивала начинкой свернутые питы. Видимо, Матильда часто здесь бывала, потому что женщина с ножом поприветствовала ее, а другая подмигнула ей, оглядев Митча с ног до головы. После этого обе вернулись к работе.

– Здесь отлично, – сказала Матильда, усаживаясь на табурет цвета зеленого яблока.

Митч сел напротив нее, на табурет канареечного цвета.

– Не волнуйтесь, нас никто не подслушает.

– Не сомневаюсь, – ответил Митч, косясь на надрывающиеся колонки.

Она ненадолго отошла и вернулась с двумя стаканами с чем-то мутным, дымящимся.

– Ассамский чай и кардамон, стопроцентный биопродукт, – успокоила она его.

Митч испытывал мучительные сомнения, но Матильда поднесла свой стакан ко рту и жестом приказала ему выпить одновременно с ней. Он почувствовал только вкус чая с изрядной примесью спирта и решил не переживать.

Матильда объяснила, что хозяйки заведения живут вместе. Они сбежали из Ирана, где однополым любовникам грозила виселица. Чтобы оказаться на свободе, им потребовалось длительное путешествие. Теперь они давали приют другим беглецам и подкармливали местных бездомных.

– Не везет им, – привычно вздохнула Матильда.

– Почему? – насторожился Митч, уже представивший себе пугающее количество пищевых отравлений.

– Как почему? По-моему, это ясно как день: когда они сюда попали, страна была совсем другой. Гомосексуалов постоянно дразнят, даже в универе. Что пошло не так, почему люди стали такими нетерпимыми и мстительными?

– СМИ попали в руки прихвостней власти: телеканалы, радиостанции, газета Le Phare… Теперь пропаганда взялась за умы.

– Раньше все оставалось на бумаге, не то, что теперь.

– Именно об этом я и хотел с вами поговорить, – поймал ее на слове Митч.

– Не вы ли только что отрицали, что у вас есть ко мне откровенный разговор?

Матильда, облизывая жирные пальцы, в упор смотрела на Митча, явно распространяя на его персону свое пристрастие к кебабу. Ему пришлось покачать головой, чтобы вернуть кебабу положенное ему место.

– Это редкость, это элегантно и даже красиво, – проговорила она с деланным безразличием.

– Что красиво? – не понял он.

– Не пытаться переспать со мной в первый же вечер.

– Матильда, у меня совершенно нет намерения с вами спать.

– Моя бабушка говорила: «Не плюй в колодец, пригодится воды напиться».

– Можно узнать, при каких обстоятельствах говорила такое ваша бабушка?

– Вероятно, когда застала меня за плеванием в колодец. У вас кто-то есть?

– Я могу поговорить с вами об этой книге, да или нет?

– «Да или нет» тоже подходящий ответ на мой вопрос.

– Нет!

– Тогда скажите, что за тайна окружает эту книгу, это наверняка что-то захватывающее.

Она сказала это, кусая губы, и Митч терялся в догадках, есть ли в ее словах ирония.

– Сначала я свято верил, – заговорил он, – что это окажется временным помрачением, что разум возьмет свое.

– Вы цитируете эту книгу?

– Видите ли, – невозмутимо продолжил он, – когда правительство запретило аборты, я думал, что женщины выйдут на улицы.

– Мы и вышли.

– В недостаточном количестве.

– Где вы были, когда нас разгоняла полиция?

– Дома, – сознался Митч.

– Рада слышать, а то уже испугалась, что вы прочтете мне нотацию.

– Наоборот. Это именно то, что нас объединяет этим вечером.

– Пока что нас объединяет только эта вкуснотища. Не пойму, куда вы клоните.

– Когда были изменены учебные программы для соответствия риторике власти, учащиеся заняли лицеи и факультеты, полиция стала изгонять их оттуда, а я остался дома. Потом они похватали оппозиционеров, журналистов, отказывавшихся им подпевать, юристов, протестовавших против назначения на ключевые посты людей, которые…

– Прислужников, на которых пробу негде ставить – это на случай, если вы затрудняетесь с эпитетом. Дайте угадаю: вы и тогда ничего не предприняли?

– Предпринял: подписывал петиции.

– Для очистки совести. Толку от этого ноль.

– Правильно, – согласился Митч.

– Вы увидели во мне простофилю, жилетку, в которую удобно излить ваше чувство вины?

– Меньше всего вы похожи на простофилю, на жилетку и подавно, Матильда.

– Буду считать это комплиментом.

– Вы увидели во мне простофилю, жилетку, в которую удобно излить ваше чувство вины?

– Меньше всего вы похожи на простофилю, на жилетку и подавно, Матильда.

– Буду считать это комплиментом.

– Полагаю, вы слыхали о законе HB 1467.

– Нет, но что-то мне подсказывает, что мое неведение продлится недолго.

– На этот раз ущемленным оказался я, они запретили более тысячи книг, список удлиняется день за днем.

– Чувствую, мы подбираемся к сути. Вы решили предпринять акт сопротивления и не нашли ничего лучшего, чем всучить мне экземпляр Vénus Erotica. Не думаю, что вы заслужите этим медаль за отвагу, но я мечтала прочесть эту книгу, так что это лучше, чем ничего.

Митч ничего не ответил, но желание Матильды шалить не прошло даром: в ней проклюнулось нежданное очарование. Раз она смотрела на мир так же, как он, и разделяла его отвращение к властям, он решил, что ей можно довериться.

– Мои амбиции простираются несколько дальше, – промолвил он. – Я рассчитываю открыть подпольную книжную лавку.

Матильда смотрела на него с возрастающим восхищением. Ее грудь вздымалась, дыхание стало прерывистым. Сначала у нее вызывала сомнение способность Митча быть откровенным, но когда она услышала о найденном им тайнике, о проделанной им работе, в том числе об отремонтированном диванчике, у нее осталось единственное желание: немедленно там оказаться. Потому что весь смысл литературы сводился для нее к простому вопросу любви.

Митчу часто бывало лень предположить, что события способны зайти гораздо дальше. В этот раз он опять ошибался.

6
Урок музыки

Вернер был профессором консерватории по классу скрипки. Еще он дважды в неделю подрабатывал, обучая музыке начинающих. Это был человек обходительный, гурман, любивший ужинать в ресторане в одиночестве. Он женился слишком молодым, давно развелся и не жалел об этом. Секс в его жизни свелся к статусу анекдота, и у Вернера не было никакого желания завести связь с другой женщиной; ухаживание, с его точки зрения, было непозволительной тратой времени. Но под этой личиной скрывался гораздо более сложный человек. От музыки Брамса у него навертывались слезы на глаза, из-за чего он отказывался играть его своим ученикам, никто из которых не догадывался, что под конец каждой субботы их профессор уходит из дому и час едет на поезде в большую танцевальную школу, где собираются любители танго. Эта тайная страсть была у Вернера еще во времена его брака. Он так и не осмелился признаться в ней жене, которая в конце концов заподозрила его в посещении любовницы. Однажды она проследила за ним до вокзала, села в его поезд и заняла место позади него, чтобы наблюдать за ним через стекло между двумя вагонами. Когда он сошел, она последовала за ним. Вернер давно ее заметил, но увидел в ее поведении повод для более серьезных претензий, чем те, которые могла предъявить ему она. Но до выяснений дело не дошло. Мадам Вернер увидела, как ее муж танцует танго и опрокидывает мужчину вдвое выше его ростом, держа его за талию, и испытала страшный приступ ревности, тем более необъяснимой, что она терпеть его не могла. Как писал Ромен Гари, можно с ума сойти оттого, как мало капель воды нужно для переполнения сосуда. Она раздраженно отвернулась и была такова. Вернувшись домой, Вернер нашел у двери чемодан со своими аккуратно сложенными вещами.

Два часа поездок туда-сюда по субботам Вернер любил посвящать чтению, и чтение его было таким же сложным, как он сам. До всего любопытный, он в конце концов завязал отношения если не дружбы, то уважения и симпатии с хозяином книжного магазинчика недалеко от вокзала.

Митч не забыл, как огорчился профессор музыки, когда он сообщил ему, что больше не сможет выполнять его заказы. С недавних пор в список запрещенных для продажи книг внесли «О мышах и людях» [повесть Джона Стейнбека, 1937 год] за якобы похотливые и вульгарные диалоги. Вернер не просто огорчился, он пришел в ярость и обозвал цензоров невежественными кретинами, ханжами и даже «пожирателями дерьма». Поэтому, когда в очередную субботу Вернер заглянул перед поездом к нему в магазин, Митч задумался о его «кандидатуре». Вернеру как преподавателю платило правительство, что делало его случай щекотливым, но Митч не собирался спотыкаться о подобные предрассудки. Между прочим, после введения закона о запрете школьного образования для детей из семей нелегалов некоторые учителя стали подделывать классные журналы, чтобы такие дети могли учиться и дальше; другие прятали «нелегальных» учеников при рейдах иммиграционной службы. Вернер явно принадлежал к такому разряду людей.

Пока тот изучал книги на одной из тумб, Митч стал покашливать, да так, чтобы Вернер встревожился; при новом приступе кашля профессор подошел к нему.

– Горло беспокоит? У меня есть леденцы от кашля, хотите? – предложил он.

– Мышь под прилавком, – ответил Митч в манере шпиона времен холодной войны.

– Их становится все больше, – стал возмущаться профессор. – А что вы хотите, если мусор теперь вывозят всего трижды в неделю? Нас убеждают, что экономика на подъеме, это у наших соседей якобы разгром, как на Березине, а вот у меня впечатление, что слово «экономика» стало синонимом требования затянуть пояса, в особенности наши.

– Я не об этой мыши, – пробормотал Митч.

– Какой-то вы странный нынче утром… Что еще за мышь у вас под прилавком, если, конечно, эта фраза что-то означает?

Митч опустил глаза, и Вернер подумал, что ему вдруг взбрело в голову показать свое мужское достоинство, хотя эта мысль продержалась не более секунды, так как он не держал хозяина магазинчика за умалишенного. Чтобы снять все сомнения, он сам заглянул под прилавок и, увидев на обложке книги фамилию Стейнбека, бросил на Митча суровый взгляд.

– Только не говорите, что вы торгуете из-под полы, я бы ужасно расстроился.

– Нет, мсье Вернер, я не собираюсь ее вам продавать.

– Понимаю, тяжелые времена – удобный случай вздуть цену.

– Речь не о деньгах, не хочу, чтобы меня прикрыли.