– Смотри, Любим! – весело крикнул он через плечо. – Хоть одну мне сломаете – шкуру спущу!

Вослед ему полетела задорная брань, но Ухмыл оставил её без внимания.

– Ну что, беглые? – сказал он. – Пойдём к розмыслу…

Кудыка припомнил костистое остролобое лицо, выхваченное из мрака светом греческой лампы, и вздрогнул. Ухмыл засмеялся:

– Что? Боязно? А придётся… Без его слова вас тут никто не примет. Так что вставай, Чернава, нечего рассиживаться…

Чернава поднялась со вздохом, и двинулись они втроём вдоль рва по скрипучей дресве туда, где громоздилась похожая на качель махина. Справа шли тёсаные, покрытые внизу зелёными водорослями камни волнореза, сдвигаясь всё теснее и теснее, пока не сплотились в пристань, возле которой покачивались вчерашние острогрудые ладьи. Одна из них была завалена набок прямо на причале. Над повреждённым днищем стояли, почёсывая бороды и затылки, человек семь. Горела смола, постукивали топорики.

– Эй, Неждан! – осклабясь, окликнул Ухмыл хмурого берендея со смоляным кляпом в руке. – Ты хоть рыбкам-то от меня привет передал?

– Да чтоб тя во рву переехало! – недружелюбно отозвался тот.

Ухмыл загоготал, довольный своею шуткой, и повернулся к Кудыке с Чернавой.

– Вчера, когда чалили, – шепнул он, перегородивши рот ладонью, – об камушек брюхо ладье порвали… Рыба-то, она не дура: как вечер – вся к берегу подаётся… А чальщики наши тоже в темечко не колочены: отряжают один челнок вдоль волнореза. Ну и пожадничал Неждан, решил впритирку невод проволочь… Только ты, слышь, – добавил он озабоченно, – розмыслу об этом ни слова…

Кудыка распахнул полушубок. Не пригревало уже, а припекало. Тени по обе стороны стали заметно короче, причём левая проступала погуще, поотчётливей… Древорез вознёс боязливый взор и, сличив оба солнышка, повернулся к Ухмылу.

– Ухмыл, а Ухмыл… – жалобно позвал он. – А что это у греков оно вроде поярче?

Тот насупился, сплюнул.

– Будешь тут поярче! – сказал он, перебрасывая лопату из одной руки в другую и тоже распахивая зипунишко. – Они-то его на каменном масле калят… Нафта^[58] называется…

– А мы?

– А мы – дровами.

Кудыка ошалел и ещё раз сравнил обе тени:

– Дровами? Да мил человек! Дрова-то дорогие!

– В том-то и дело… – проворчал Ухмыл. – А тут ещё вы со своей глубокой резьбой… Ох и хитрющий же народ! И стружки хотят снять поболе, и чтобы солнышко пожарче грело…

Кудыку словно колом промеж глаз полыхнули. Остановился, уставился в ужасе:

– Берендейками?!

– А то чем же? Понятно, что берендейками… Вы их кому в жертву приносите? Солнышку? Ну вот в солнышке они и сгорают, берендейки-то ваши… – Тут Ухмыл почуял спиной неладное и обернулся. Кудыка стоял столбом. – Э, ты чего?

– Погодь… – прохрипел Кудыка, запуская пальцы за ворот рубахи. Накатило удушье. Постоял, отдышался. – Зачем же мы их режем-то?! – завопил он так громко, что на пристани даже оглянулись. – Душу, можно сказать, вкладываем!

– Ну, как? – Ухмыл несколько растерялся. – А иначе вы вообще ни щепочки не принесёте, всё в печь засунете… без молитвы-то… И так вон уже ничего не боитесь… Перунов, говорят, со старых капищ на дрова крадёте…

К счастью, древорез вспомнил вдруг, что к резным идольцам он теперь никакого отношения не имеет. И всё равно: работы было жалко… Да какой работы!

– Очухался, что ли? – спросил Ухмыл, тревожно заглядывая в глаза. – А очухался – так пошли…

До самой махины древорез брёл молча и вид имел пришибленный. С мыслями удалось собраться лишь в самом конце рва.

– Слышь, Ухмыл… – сипло позвал он. – Ну, с берендейками – ладно… А ночи-то у нас почему длиннее, чем у греков?

– Ещё бы им не быть длиннее! – Ухмыл усмехнулся. – Греки-то, вишь, три солнца катают, а мы-то – два…

После таких слов ум Кудыкин и вовсе разбежался весь по закоулкам, ничего в серёдке не осталось.

– Так, может, и нам тоже?

– Эва! – подивился Ухмыл его наивности. – А где ж тебе третье взять, ежели у нас их всего два и есть? Чётное да нечётное…

Похожая на качель махина заслонила тем временем весь прочий берег. Как и на пристани, копошились, ползали и ходили по ней людишки, что-то выстукивали, что-то подмазывали. Судя по запаху, дёгтем. Резкий голос Завида Хотеныча Кудыка заслышал ещё издали. Розмысл стоял под самым перечапом и что-то кому-то указывал.

– Суров… – заметил, словно бы похвастался, Ухмыл. – А уж умён-то, умён! – Понурился и вздохнул сокрушённо. – Эх, мне бы такую голову – я бы уже, наверно, сотником был…

– Чего ж не стал? – впервые подала голос хмурая Чернава. – Смекала недостало?

– По грамоте осёкся, цифирь не далась… – удручённо признался тот.

Сделал знак подождать его здесь, а сам вжал голову в плечи и робкими, мелкими шажками направился к розмыслу. Обратился, однако, без поклона и шапку, к удивлению Кудыкину, ломать не стал… Завид Хотеныч, нахмурясь, выслушал Ухмыла, потом повернулся и смерил взглядом Кудыку с Чернавой. Был розмысл высок, острокост, а глаза имел тёмные, пронзительные.

Повинуясь властному движению согнутого перста, древорез и погорелица приблизились не без опаски. Мельком окинув оком Чернаву, грозный Завид Хотеныч воззрился на древореза.

– Надевай шапку-то – вши расползутся… – недружелюбно молвил он. – Что умеешь?

– Часы… – неожиданно сказала погорелица и придурковато хихикнула.

* * *

– Значит, из древорезов… – задумчиво цедил Завид Хотеныч, развалясь на стульце греческой, видать, работы и постукивая пальцами по долгому, чуть не до дверей, столу. – Ну что же, это неплохо… Грамоту разумеешь?

– Разумею, батюшка, – истово отвечал Кудыка. – Как все, так и мы… Почитай, вся слободка грамотная…

Ухмыл с Чернавой помалкивали и старались дышать пореже да потише. Втроём они стояли у самых дверей, как раз в торце стола. Сияли лампы. В углу что-то пощёлкивало звонко и однообразно, но метнуть туда глаз Кудыка не дерзнул.

Розмысл вскинул измождённое узкое лицо, прожёг взглядом.

– А вот чтобы батюшку я от тебя больше не слышал, – скрипуче молвил он. – Сынок нашёлся… Как же ты, древорез, к обозу-то пристал? Набедокурил, небось, у себя в слободке да и убрался спозаранку по морозцу, а?

Кудыка понурился. И впрямь ведь набедокурил…

– Она тебе кто?

Завид Хотеныч кивнул на Чернаву.

Древорез замялся. А и впрямь: кто она ему теперь?

– Да вроде как жена…

– Как это – вроде?

– Н-ну… невеста… – нехотя выговорил Кудыка.

– Тогда внуши своей невесте, чтобы впредь она так больше не балагурила, – сурово изрёк Завид Хотеныч и на всякий случай пояснил: – Насчёт часов. Так-то вот!

Фыркнул, потом сронил в раздумье точёную, по-гречески подстриженную головушку, а уже мгновение спустя вскинул вновь. Что-то, видать, решил.

«И впрямь смекалист… – с невольным уважением подметил Кудыка. – Быстро кумекает…»

– Добро… – бросил Завид Хотеныч. – Поставлю вас пока на золу, а там видно будет…

– Нет! – вскрикнула Чернава и тут же запечатала себе рот ладошкой.

– Что такое? – не понял розмысл.

– Да погорелица она… – принялся растолковывать Ухмыл. – Из Чёрной Сумеречи… Боится, когда солнце падает… её бы куда-нибудь под землю пристроить…

Завид Хотеныч недобро прищурился. Оплошал Ухмыл. Не стоило, ох не стоило указывать розмыслу, кого куда пристраивать.

– Это с каких же пор древорезы погорелиц в жёны брать стали? – с морозцем в голосе осведомился Завид Хотеныч.

Кудыка лишь виновато развёл руками. Розмысл насупился и вновь посмотрел на Ухмыла:

– Ты где их таких раздобыл?

– Я же сказываю, Завид Хотеныч, с обозом пришли! – вскричал тот, округлив от искренности глаза.

У розмысла задёргалось левое веко, и, надо понимать, плохо бы сейчас пришлось всем троим, не поскребись кто-то в дверь.

– Кого там ещё водой примыло? – грянул Завид Хотеныч.

Дверь приоткрыли не без робости, и Кудыка словно в прорубь окунулся, ибо порог с поклоном переступил не кто-нибудь, а тот самый рябой высокий волхв из капища близ слободки. Был он, правда, на этот раз без оберегов и без посоха, лик имел испуганный, а в руке держал скатанный в трубку пергамент.

– Вот, Завид Хотеныч… – с жалкой улыбкой произнёс он, наклоняясь вперёд и протягивая грамоту через весь стол.

И пока тот озадаченно разбирал крупное размашистое письмо, Ухмыл с кудесником успели быстро, но вполне приятельски друг другу кивнуть, отчего Кудыку потянуло вдруг завести под лоб ясны глазыньки да и прилечь на пол.

– Соловей? – строго спросил розмысл.

– Соловей… – сдавленно подтвердил волхв.

– В чём повинен?

– Да в бадье не того спустил… Имена у них были похожие. Один – Докука, а другой – Кудыка…

И такая тут пала тишина, что кудесник осёкся и непонимающе закрутил головой. В углу щёлкало по-прежнему, и звук этот кое-что сильно Кудыке напоминал.

– И что… велика разница? – мягко, как бы подкрадываясь на кошачьих лапах, спросил розмысл. Причём обращался к Соловью, а сам смотрел на древореза.

– Ещё как велика! – с горечью сказал кудесник. – Кудыку-то часы изладить угораздило… А Докука – так… под руку попал…

Розмысл улыбнулся, то есть такое скроил изличье, что бедный Кудыка аж съёжился. Завид Хотеныч взирал на него, по-змеиному растянув и выгнув рот, словно прикидывал: голову сперва отъесть или же с ног начать? Наконец отпустил губы и вновь взглянул на волхва.

– Будешь золу грузить, – объявил он. – Не умел языком работать – поработаешь лопатой… Ухмыл, ты поди с ним, скажи, что делать… И тут же возвращайся, уразумел?

– Уразумел, Завид Хотеныч! – обрадованно отозвался тот и, ухватив бывшего кудесника за рукав, увлёк за дверь.

Розмысл изволил подняться из-за стола и, подойдя к Кудыке вплотную, принялся придирчиво его разглядывать. Будто коня на слободском торгу.

– Да-а, с виду и не подумаешь… – задумчиво проронил он. – Стало быть, и впрямь часы изладил? Такие?

Завид Хотеныч, не глядя, ткнул пальцем в угол, и древорез осмелился взглянуть. Там стоял торчмя высокий, как надолба, снарядец узорного чугунного литья – весь в гроздьях и завитках. Внутри, звонко щёлкая, ходил молоточек колебала. Стрелок, правда, не было, зато имелся круг с цифирью и суточными делянками.

– Где уж нам… – выдавил Кудыка, не сводя глаз с хитрой греческой поделки. – Мы попроще… Из дерева… Не кузнецы, чай… Древорезы…

Розмысл взглянул на него изумлённо и, ничего не сказав, вернулся за стол. Негромко, но решительно пристукнул по доске ладонью.

– Значит так, Кудыка! Люту Незнамычу я тебя не отдам… Как это у вас наверху говорится: мимо пройдёшь – дураком назовут? – Снова изогнул на мгновение рот в змеиной улыбке и далее заговорил отрывисто, кратко, словно гвозди вбивал: – Останешься у меня. Участок наш – от заката до изворота… Участок сложный, предупреждаю, снасти лажены своедуром, так что готовь смекалку… Станет Лют Незнамыч переманивать – не вздумай соблазниться. И вообще за изворот – ни шагу! Узнаю – язык ниже пяток пришью! – Тут розмысл приостановился и поглядел Кудыке в глаза, давая понять, что насчёт языка не шутит. – Ухмыла я с золы снимаю. Походишь с ним, посмотришь. Что непонятно – спрашивай смело. Хоть он и пьяница, а дело знает… Да! Ещё возьмёшь у ключника Устав Работ – и чтобы вызубрил до последней буквицы. – Завид Хотеныч замолчал и, оборотившись к Чернаве, смерил её недовольным оком. – А вот как с тобой, красавица, быть? Счёту навычна?

Та надменно поджала губы:

– Да уж на торгу не обсчитаюсь…

Розмысл подумал.

– Ладно! – проворчал он. – Поставлю на раскладку: будешь чурки раскидывать. Дюжинами. Лёгкие – влево, полновесные – вправо…

Глава 10. Дела подземные

Ночь была чёрная, непрозрачная, без единого гвоздика в небе.