«Влюбилась – как рожей в сажу влепилась», – пришло на ум боярышне Забаве, которую вся округа с некоторых пор звала за глаза Шалавой Непутятичной.

– Чурило! – обеспокоенно шепнула она. – А ну потрогай: погорелец не отвязался ли?

Ухватистая пятерня с готовностью лапнула её за высоку грудь и тут же получила хлёсткую затрещину. Чурило крякнул.

– Виноват, ощупался… – смущённо пробормотал он.

– Да тут я, тут, боярышня… – послышался совсем рядом унылый голос захваченного в развалинах погорельца. – Чего уж там отвязываться? Всё равно ведь сыщете…

Впереди шуршал незримой травой незримый храбр Нахалко, коему велено было разведывать ведущую к капищу стёжку. Понятно, что, кабы не Шалава Непутятична (катись она под гору вместе со своим зазнобушкой!), оба храбра и близко бы не решились подступить в такую темь к развалинам. А про огороженную страхом Ярилину Дорогу и говорить нечего… И тот и другой не раз уже помянули, верно, недобрым словом и кружало, где они бражничали с древорезами, и саму встречу с синеглазым ленивым красавцем, будь он неладен! А главное, конечно, кляли храбры собственные свои не в меру проворные языки. Угораздило же обоих, в самом деле, выскочить наперёд: знаем, мол, боярышня, как не знать! Не одну ендову зелена вина с тем Докукой раскушали…

Вот и раскушивай теперь…

Думали сначала, что боярская племянница просто затеялась изловить вожака чумазых да и расспросить в теремных погребах о ладушке о своём. Ну это – ладно, дело привычное: унянчали дитятку, даже и не пикнул. Пикни попробуй – с кляпом-то во рту! А как выспросили, новая дурь нашла: подавай ей волхвов – тех самых, что Докуку её ненаглядного под землю к навьим душам спускали! С простыми-то бабами беда, а уж с боярышней – вдвое…

– Нашарил… – радостно шепнул незримый храбр Нахалко. – Вот оно, капище… Камушек…

И впрямь – кончилась травка, пошла мостовая. Осторожно, опасаясь угодить ненароком в жертвенный колодезь, двинулись в обход выложенной замшелыми голышами площади, пока за частоколом резных идолов не наткнулись на малую избёнку, где держали опочив волхвы.

Дрыхли кудесники без задних ног, двери не замыкая. Да и зачем? Кому бы это в голову взбрело среди ночи гулять по запретной для всех Ярилиной Дороге?

Взбрело, однако…

– Ты, Чурило, руби искру и вздувай огонь, – тихо приказала отчаянная боярышня. – Только подальше отойди, чтоб ненароком не услышали… А ты, Нахалко, готовь ремни. Вязать будем…

– Матушка… – выговорил, разом весь обмякши, Чурило.

– Делай что велено! А не сделаешь – скажу дядюшке, будто вы тут со мной насильно грех сотворили…

И ведь не шутила боярышня, ой не шутила… Пошатываясь и мысленно поскуливая о пропащей своей головушке, старый храбр вместе с привязанным к нему погорельцем отступил шагов на десять и высек огонь. Нахалко торопливо шуршал ремнями. Понимал пострел: насчёт Чурилы боярин, может, и усомнится, а вот ему, молодому да курносому, точно несдобровать…

С кудесниками, противу ожиданий, обошлось даже проще, чем с чумазым вожаком, – пробудились они уже связанными. Чурило вставил лучину в светец, и жёлтый огонёк явил их заспанные изумлённые рожи.

– Ну, вы! Волхвы тряпочные! – вконец утратив девичью стыдливость, процедила Шалава Непутятична. – Сказывайте, куда мово Докуку подевали!

– Ты что это, девка? – моргая, проговорил один из них. – Ты куда ворвалась? Солнышка, что ли, не боишься?

– Да что мне ваше солнышко? – неистово крикнула боярышня и вдруг заголосила, подхватив себя под рёбрышки и запрокинув бело личико: – Постеля холодна, одеялочко заиндевело!

Волхвы тревожно переглянулись, сообразив, видать, что дело-то серьёзное.

– А главный ваш где? – озираясь, спросил негромко Нахалко. – Почему двое? Убёг, что ли, Соловей?

– Тоже в навий мир взяли… – хмуро ответил кудесник.

Курносый храбр испуганно охнул и умолк. Шалава Непутятична раскачивалась из стороны в сторону и тоненько подвывала, закатив ясны очи.

– Так ты чего хочешь-то? – запинаясь, вопросил её другой волхв.

– Докуку мово!

Боярышня очнулась и топнула влитой в сафьян ножкой, да так, что со щёк слёзы брызнули.

– Эк тебя! – подивился, а то и посочувствовал кудесник. – Да как его теперь воротишь-то, Докуку твоего? Уехали санки, боярышня, под землёй твой Докука…

– Сказывай, как его из-под земли издобыть! – потребовала вне себя Шалава Непутятична.

Тут уже не только волхвы да храбры, вожак погорельцев Пепелюга и тот рот разинул. Даже в преданиях слыхом такого не было слыхано, чтобы из Нави – да снова в Явь… Разве только в байках досужих… Ну, бес с кочергой – это ещё куда ни шло, этим наружу вылезти – раз плюнуть, на то они и бесы… Но чтобы погребённого уже берендея в Явь вернуть?

– Как-как… Да никак! – сердито отрубил один из волхвов, однако взглядом при этом вильнул. Так что лучше бы и не отрубал.

– Ах никак? – взвилась боярышня, почуяв, видно, лёгкую эту неуверенность. – Так висеть же вам самим на вороте меж Явью и Навью! Вяжи петельку, Нахалко…

Тот попробовал вывязать – не получилось. Страх одолел.

– Матушка… – пролепетал он, так и не сладив с ремешком. – Да ежели волхвов-то вешать… Осерчает солнышко, всё как есть сожжёт…

– Да и гори оно всё! – зловеще отвечала бесноватая Шалава Непутятична и снова заголосила: – Одно было солнышко, один свет ясный! Один синь порох в глазу!

– Да полно вам кочевряжиться-то! – угрюмо сказал волхвам старый храбр Чурило, отнимая сыромятную снасть у курносого товарища. – Не видите, что ли, какая она? Сама утонет и нас потопит… с вами заодно…

Запалив пару смоляных светочей, выбрались наружу. Кудесники неуверенно грозили чарами, гневом Ярилы и всякими прочими напастями, но, когда Чурило с услужливым вожаком погорельцев стали при них ладить на жертвенном вороте первую петельку, дрогнули, переглянулись.

– Н-ну… если упросить… – неуверенно начал один.

– Кого?

Но кудесник уже и сам испугался выскользнувшего ненароком словца – осёкся, замкнул рот накрепко. Полоскались красные тряпицы пламени, капала с треском на священные камни чёрная смола. Шалава Непутятична забрала светоч у младого Нахалка, подступила к колодцу и, отстранив храбра Чурилу, так и не изладившего петлю до конца, надолго оцепенела над срубом.

– Упрошу… – чуть слышно выдохнула она и, к общему ужасу, полезла в бадью.

– Куда ж ты со светочем-то? – взвыл кто-то из волхвов. – Там же дерево кругом!

– К вороту их! – отрывисто повелела боярышня. – Вынимай клин! Крути!

Охнули храбры, но податься было некуда. Развязали волхвов, поставили к рукояткам, и тяжкая бадья пошла на цепях вниз. Сбылась мечта неуёмного Шумка: впервые за многие годы приносили в жертву солнышку не идольца, не куколку резную и даже не злодея какого, а подлинную берендейку – молодую, знатную, пригожую… Да ещё и по доброй её воле…

Устрашающе скрипел ворот, клок пламени гримасничал, корчил рожи, ложились на уплывающую вверх каменную кладку красные и жёлтые отсветы. Наконец бадья провалилась в какой-то погреб, а через мгновение гулко коснулась дна.

Вся дрожа, Шалава Непутятична выбралась на каменный пол и вскинула смоляной светоч повыше. Преисподняя оказалась тесной и пыльной. С одной стороны зияла глубокая, неизвестно куда уводящая пещера с двумя глубокими колеями в плотном земляном полу, с другой – до перехлёстнутого крепкими дубовыми брусьями потолка громоздилась какая-то поленница. Ещё стояла там низкая лавка, и на лавке этой кто-то спал, завернувшись с головой в нагольную ветхую шубейку.

– Докука! – ахнула боярышня и кинулась расталкивать спящего.

Тот вскинулся, забормотал:

– Не спал, Чурыня Пехчинич… Право слово, не спал… На один только храпок и прилёг…

Сорвал шубейку и оказался вовсе не Докукой, а невзрачным мужичонкой средних лет. Увидев перед собой боярышню со смоляным светочем в руке, вскочил с лавки.

– Ума решилась, девка? – взвизгнул он. – Устав забыла? Ты что это с голым огнём гуляешь? Займётся ведь – не потушишь потом!

Тут он приметил наконец стоящую посреди преисподней бадью, попятился и пал на лавку, влепившись спиной в поленницу. Та покачнулась, и сверху, чудом не угодив ему по маковке, свалилась увязанная лыком охапка. С треском разлетелись по каменному полу резные идольцы.

– Да ты… уж не сверху ли?

– Сверху, – бросила Шалава Непутятична, сунув ему светоч чуть ли не в бороду. Ещё немного – и присмолила бы… С чёрными людишками боярышня любезничать не привыкла, а мужик – он и в преисподней мужик. – Беги стремглав за Докукой, пока я вам тут всю вашу Навь не подожгла!

Мужик, однако, оказался полной деревенщиной и прирождённого вежества не выказал. Смоляной светоч в белых ручках Шалавы Непутятичны пугал его куда больше, нежели её боярское достоинство.

– Отступи с огнём! – рявкнул он. – Дура самородная! Чего тычешь? Отступи, говорю!

– Докуку мне! – тяжело дыша, молвила боярышня, но светоч всё же приняла.

– Не знаю я никакого Докуку! – окрысился мужичонка. Встал с лавки, сердито влез в рукава шубейки и, заслоняясь от света, двинулся впереступочку вдоль стены. – Вот приведу сейчас сотника, с ним и разбирайся…

Услышав про сотника, Шалава Непутятична малость успокоилась. Что над навьими душами поставлены сотники, не показалось боярышне дивным. Да ей бы и в голову не взбрело, что может быть как-нибудь по-другому! Кто-то же держит в порядке и трепете таких невеж, как этот мерзкий мужичонка, успевший, кстати, сгинуть в чёрном провале неведомо куда ведущей пещеры…

Возвращения его пришлось ждать довольно долго, и Шалава Непутятична встревожилась вновь, даже отважилась сделать несколько шагов в гулкую тьму подземного перехода. Но тут смоляной светоч замигал, угрожая зачахнуть, и боярышня поспешила вернуться и разложить на каменном полу костерок из рассыпанных берендеек.

– Матушка… – гулко позвал из дыры над бадьёй слезливый робкий голос. – Да ты жива ли там?

Шалава Непутятична сначала вздрогнула, потом обрадовалась.

– А ну-ка сбросьте мне сюда ещё один светоч! – потребовала она.

– Да ты что? – взвизгнула в ответ дыра иным голосом, не иначе принадлежавшим одному из волхвов. – Выгорит вся Навь подчистую – что тогда делать будем?

Тут сверху донёсся короткий хряск, невнятное мычание, и кто-то из храбров осведомился поспешно:

– А будет чем зажечь-то?

– Будет…

– Па-берегись! – И в бадью с глухим стуком грянулась палка со смоляным набалдашником. Звякнула потревоженная цепь.

Шалава Непутятична зажгла от костерка новый светоч, и вовремя. Из глубины долгой пещеры зарычали и забормотали гулкие голоса, а потом закачался, приближаясь, жёлтенький огонёк. В пыльном его сиянии обозначились вскоре два человеческих очертанья. Одно принадлежало уже знакомому невзрачному мужичонке, второе чем-то напомнило боярышне Докуку, и девичье сердце встрепенулось. Но когда лампа высветила на миг харю незнакомца, Шалава Непутятична чуть не отпрянула. Ну и сотники в навьем мире! Вся рожа наружу…

Приведённый окинул единым взглядом стоящую на полу бадью, костерок из берендеек и, наконец, саму боярышню со свежим светочем в руке.

– Что с волхвами? – спросил он напрямик.

Шалава Непутятична вскинула точёный носик.

– Ты, молодец, – надменно молвила она, – узнал бы сперва о честном имени, об изотчестве да роде-племени…

Тот бросил на неё быстрый хмурый взгляд исподлобья.

– Ну, ясно… – проворчал он по-медвежьи. – Из именитых, стало быть… Дочь, что ли, боярская?

– Племянница…

– А которого боярина?

– Блуда Чадовича!

Сотник злобно покряхтел и повернулся к выглядывающему из-за локтя мужичонке.

– До дна упрячу… – негромко, но грозно посулил он. – Ты у меня давно на бирке зарублен…

– Да, Чурыня Пехчинич! – слёзно возрыдал тот. – В бадье же спустили! Обратно-то, чай, не выкинешь!

Сотник поиграл страшенными желваками.

– Так что там с волхвами? – угрюмо повторил он, снова обращаясь к боярышне.