Никита Семин: Директор

Глава 1

Август 1932 года

Больница. Как я их не люблю! И снова попал сюда. Главное, чтобы не как в прошлый раз. Я с тоской посмотрел на лубок на левой руке. С момента, как я пришел в себя, прошло минут пять, но они мне казались вечностью. Делать абсолютно нечего, вокруг – никого, только птички за окном поют. Точнее вороны каркают, да воробьи чирикают. А тут еще и рука не шевелится. Благо хоть пальцами попробовал подвигать, и они отозвались. Ну и боль при попытке двигать рукой как бы намекает, что не все потеряно.

Не знаю, сколько я валялся, но меня все же навестили. В палату зашла медсестра, увидела, что я очнулся, и тут же расплылась в широкой улыбке.

– Сергей Федорович, вы пришли в себя! Как здорово! А меня Дарьей зовут. Как вы себя чувствуете? Провалов в памяти нет? А Борис Александрович сказал, что у вас может быть амнезия из-за комы, вы помните себя? Хоть что-то?

Девушка лет двадцати пяти все трещала и трещала, заваливая меня потоком вопросов, от чего у меня заболела голова. Но главное я все же вычленил.

– Кома? – прохрипел я пересохшим ртом. – Как. кха… как долго я здесь?

– Ой, – всплеснула Дарья руками и кинулась к прикроватной тумбочке. Из нее достала стакан, сбегала к ближайшей раковине и налила мне воды. – Вот, попейте, легче станет.

После того, как живительная влага попала внутрь, и правда стало намного легче, и я снова задал свой вопрос:

– Как долго я здесь?

– Вас вчера привезли, – защебетала медсестричка. – Говорят, когда вас откопали, все подумали, что вы уже того… не с нами. Но потом все же нащупали слабый пульс. А Борис Александрович сказал, что у вас все признаки комы. А после того, как узнал, что вы уже были в подобном состоянии, то сказал, что не удивлен. Что ваш организм так защищается. Но долго вы по его словам так лежать не должны. Борис Александрович оказался прав. Впрочем, как обычно. Ха! Мне Ритка десятку проспорила! Она-то считала, что раз у вас кома, раньше, чем через месяц вы в себя не придете! А как вы себя чувствуете? А сейчас никого нет, только я, как дежурная осталась. До завтра ждать придется. А что с вами случилось? Откуда вас откапывали?

Я постарался отстраниться от ее словесного понос… потока. Получалось с трудом. Но радовало одно – я здесь недавно, значит, Люда еще не успела себя накрутить. Да, я не позвонил ей, как обещал, но времени прошло немного. Вот чуток приду в себя и позвоню. А может сейчас получится?

– Даша, – прервал я девушку. – Позвонить можно?

Та замолкла на полуслове и удивленно посмотрела на меня.

– А как вы это сделаете? Вам вставать нельзя. А телефон у нас только в дежурной, до нее идти далеко. Да и товарищи строго запретили к вам кого-то впускать, кроме дежурного персонала и Бориса Александровича. Да и вас выпускать… Вы же только в себя пришли! Вас не тошнит? Может температура? А кому вы позвонить хотите? Жене? Я видела кольцо у вас на пальце. А как ее зовут? А она красивая?

Бли-и-ин!!! Ну что за тараторка! Мертвого заговорит.

Позвонить в этот день мне так и не удалось. Дарья умолкла только через четверть часа, когда заметила, что я не отвечаю на ее вопросы. Затем позвала приставленного охранника, который представился Игнатом. Он сказал, что доложит о том, что я пришел в себя, но когда я смогу связаться с родными, конкретного ответа не дал, сославшись, что у него никаких указаний на этот счет не было.

Потом все та же Дарья принесла мне куриный бульон, выпив который, я почувствовал усталость и меня сморил сон.

Новый день начался с новых посетителей.

– Доброе утро, – поприветствовал меня мужик лет сорока пяти в белом халате с такого же цвета шапочкой и гладко выбритым лицом. – Рад, что вы пришли в себя. Меня зовут Борис Александрович. Я ваш лечащий врач. Как вы себя чувствуете?

– Рука ноет, и дышать тяжело. Глубокий вдох сделать вообще больно. В остальном нормально.

– Это очень хорошо! Что вы последнее помните?

Я покосился на стоящего за его спиной Игната, тот слегка наклонил голову, в знак подтверждения, что говорить можно, и я приступил к рассказу.

– Был на испытательном полигоне. Должна была произойти стрельба экспериментальным снарядом. Каким – я не знаю. Но во время выстрела боезапас взорвался, даже не покинув направляющую рельсу. Дальше – упал на землю и темнота.

– Имя свое помните? Кто вы? Свое прошлое?

Я дисциплинировано на все ответил, чем вызвал удовлетворенный кивок врача.

– Амнезии нет, – повернулся он к Игнату, – кома прошла без последствий. Если у вашей службы есть вопросы к пациенту, можно будет их задать вечером. А сейчас ему нужен покой. Дарья, принесите больному поесть. Только не тяжелую пищу, – обернулся он к девушке.

– Конечно, Борис Александрович, я мигом. А ему лучше кашу или бульон? А компот нести? А…

– У Виолетты Степановны спросишь, – отмахнулся от нее врач.

Вскоре меня все покинули, но ненадолго. Через полчаса вернулась тараторка Дарья с подносом и принялась меня кормить, попутно задавая вопросы, на которые не дожидалась ответов, и рассказывая о жизни больницы. Так я узнал, что кроме меня здесь же лежит и Королев, а также еще четыре человека, что были с нами на полигоне. Где остальные я спрашивать не стал. Девушка ни о ком не упомянула, а я догадался, что скорее всего они не выжили. При таком-то взрыве чудо, что я с Сергеем Павловичем еще на этом свете остался. Про Цандера тоже ни слова сказано не было, навевая грусть и печаль. Сомневаюсь, что ему настолько повезло, что он остался без травм и потому сюда не попал.

Сама больница была военным госпиталем за пределами Москвы, и лежали здесь только тяжелораненые. Ну а так как сейчас мирное время больных было мало. Поступившая сюда наша шестерка травмированных – чуть ли не половина ото всех их подопечных.

Встать я попытался через час после обеда. В туалет приспичило, так что вариантов больших не было – либо попытаться, либо сходить в «утку» с помощью все той же приставленной ко мне Дарьи. Последнего не хотелось.

Сделать это сразу не удалось. Грудь прострелила боль и без помощи девушки я бы и со второго раза не факт, что смог бы подняться. Та поделилась, что у меня трещина в ребре и много двигаться мне пока нельзя. Но иногда по чуть-чуть все же можно. Стоило принять вертикальное положение, как голова закружилась. К счастью, это быстро отступило, но состояние у меня было аховое.

А вечером ко мне все же пришли товарищи из ОГПУ.

В палату постучался и тут же зашел мужчина в форме с фуражкой в одной руке и папкой-планшетом в другой. На плечи у него был небрежно накинут белый халат. Слегка за тридцать, белобрысый с острыми скулами.

– Здравствуйте, товарищ Огнев, меня зовут Грищук Павел Петрович. Я следователь по делам особо важной значимости. Как вы себя чувствуете?

Говорил он уверенно и даже напористо. Оглядевшись, придвинул к моей койке стул, положил фуражку на тумбочку и раскрыл планшет.

– Спасибо, но бывало и лучше.

Тот скупо улыбнулся на мое замечание.

– Вы помните, что с вами произошло?

– Да.

– Расскажите, пожалуйста, все подробности. Прямо с самого утра, как начался ваш день.

Ну раз просят… И я принялся говорить. Особо не спешил, а Павел Петрович меня и не торопил. Слушал внимательно, тут же быстро записывая, а иногда и уточнял некоторые, заинтересовавшие его, детали. Как поведение того же Михаила, да и почему повар Семеныч принял меня за помощника его заинтересовало.

Особо мы остановились на минутах до взрыва. Тут он уже просил вспомнить – кто как стоял, куда смотрел, что говорил. Да и мое собственное мнение его интересовало – заметил ли я что-то странное в поведении окружающих или нет, были ли странности на первых стрельбах, суетился ли кто-то, или вел себя спокойно.

Остановился он лишь, когда зашел Борис Александрович и сказал, что время приема вышло.

– Пациенту нужно отдыхать. Сами посмотрите – у него уже испарина на лбу. Наверняка и температура повышена. Если у вас остались вопросы – придите завтра.

Грищук кивнул и аккуратно пожал мою руку на прощание.

– Поправляйтесь, – пожелал он мне перед тем, как покинуть палату.

– Борис Александрович, – окликнул я, тоже уже собиравшегося уходить врача. – Мне бы позвонить… родные волнуются.

– Извините, но это невозможно, – покачал головой с грустью на лице врач.

– Почему?

Павел Петрович еще не успел уйти и услышал наш разговор. Вот он и ответил мне.

– В интересах следствия все контакты временно запрещены. У нас считают, что произошедшее на полигоне не было несчастным случаем.

– Ну хоть передать моей жене, что я жив и в порядке вы можете?

– Я спрошу, – пообещал Грищук и уже окончательно ушел.

После их ухода я долго лежал мрачный. Хотелось материться. Мало того, что снова в больнице, так еще и связаться с родными не могу! Люда там с ума сойдет. Не зря у нее предчувствия были нехорошие, словно знала что-то. Вот только откуда она что-то знать могла? Чисто женская чуйка, на которые дамы часто ссылаются.

Более-менее ходить я смог на второй день, хоть и больше «по стеночке». В основном из-за болей в груди. Звонить родным так и не разрешили. Единственная отдушина – разговоры с Королевым. Сергей Палыч лежал в соседней палате и в отличие от меня выглядел гораздо лучше. Да, синяков на нем хватало, но переломов не было. Но это если брать чисто физиологию. А так он корил себя за то, что не послушал Михаила и настоял на стрельбе. Ведь если бы он не дал отмашку, то ничего этого могло и не быть. Уж сопоставить те факты, что к нам мчались на машинах сотрудники ОГПУ, предостережение Михаила, и текущие допросы в мягкой форме не нужно много ума, чтобы догадаться о диверсии. Которую сотрудники ОГПУ вскрыли в последний момент, но помешать уже не смогли. Ага, из-за желания Сергея Павловича поскорее показать мне результат их работы.

– Фридриха жалко, – мрачно вздыхал Королев. – И остальных ребят, что там погибли. И все из-за меня.

– Хватит, – не выдержал я. – Их не вернуть, а вот дальше работать надо. Чтобы все прошлые труды насмарку не пошли. Лучше расскажи, что за боеприпас вы изобрели такой убойный?

– Да случайно вышло, – вздохнул Королев. – У нас при работе с ракетами одна прямо на старте взорвалась, да так – что диву давались и крестились мелко, хоть и атеисты. Стали разбираться… Ну тут и выяснили, что при сборке брак был и бак травил. Вокруг ракеты облако газа образовалось. Тогда еще старт из-за задержки командира полигона откладывали. Ракета уже стоит – а его все нет и нет. Когда подъехал, большая часть топлива испарилась и вокруг аппарата паров была куча. Ну и стоило подать зажигание, как все это и вспыхнуло. Как – мы все недавно на своей шкуре прочувствовали.

Если не ошибаюсь, подобные боеприпасы в моем прошлом мире называли вакуумными бомбами. Поражающих элементов в виде осколков или шрапнели нет, весь урон идет за счет температуры в центре взрыва и ударной волны. Шансов расчета машины выжить – ноль. Даже не знаю, осталось ли после них хоть что-то.

Мы оба замолчали. Только спустя некоторое время удалось перевести разговор на то, что они сделали по ракетам. Но и это было не самой удачной идеей. Цандер очень много вносил в работу, особенно, что касалось конструкции и свежих идей. Королев то и дело упоминал об этом и тут же мрачнел. Мысль, что он виноват в смерти товарища, не отпускала его. Тогда предложил ему поиграть в шахматы, если такие в больнице найдутся. На этот раз это оказалось более удачной мыслью. А шахматы нашлись – один из самых востребованных предметов здесь оказался.