– А зачем теперь пугаться? Бояться не надо. Вы ведь уже давно просили меня, сделать этот приворот. Да, я до поры отказывался.

– Может, и в самом деле, не надо? – жалобно произнесла она.

– Поздно, – отчеканил он, дыша ей в самое лицо. – Поздно. Как только вы переступили порог этой комнаты, обряд уже начал идти. Уже проснулись определенные силы, с которыми я сейчас войду в контакт.

– Мне страшно, – всхлипнула она.

– Не бойтесь, – великодушно отвечал он. – Вы венчаны с вашим Михаилом, а стало быть, на вашей стороне воля небес. Лишь поэтому я взялся за этот обряд. Я никогда не делаю подобное тем, кто не венчан. Ибо, считаю это грехом, на который никогда не пойду даже за огромные деньги.

– Значит, всё же грех…

– А вы как думали? Не в бирюльки же я позвал вас играть.

Она зажмурилась. Нежные, чуть полноватые пальчики нервно теребили ажурный платок.

– Вам дурно?

– Нет, – тихо отвечала она.

– Итак, я должен вас предупредить, что своей родной сестре Варваре я не стану причинять никакого вреда. Обычно в таких случаях, сразу после ритуала, разлучницы получают по заслугам. В нашем же случае, я буду делать обряд на привязку вашего мужа к вам, и остуду его от моей сестры. Сестру же я не трону. А лишь позднее закажу за неё в церкви молебен. Я, честно говоря, хотел бы сначала поговорить с ней тет-а-тет, и расспросить её, насколько серьезно она настроена к вашему супругу? Но так как я не имею сейчас этой возможности, то оставим всё на волю провидения.

– Хорошо, оставим, – тихо отвечала испуганная Татьяна.

– А сейчас идите в мою гардеробную и переоденьтесь в свою сорочку. Как будете готовы, скажете. Тогда я дам вам необходимые инструкции.

– Как я должна переодеться?

– Вы должны снять с себя всю одежду и даже белье. Раздеться донага, а после надеть на себя рубашку, на голое тело.

– Как это донага? Помилуйте? – вспыхнула она.

– А как вы хотели, милая? Это же магия. Я мог настоять на том, чтобы вы предстали пред высшими силами и вовсе обнаженной. Таков ритуал.

– Скажете тоже…

– Идите, голубушка, в мою гардеробную, и я жду вас здесь. Или вам нужна моя помощь?

– Нет, благодарю, я справлюсь сама.

Он отвел её в маленькую комнату, где стояли два высоких одежных шкафа. Рядом с ними на стене висело зеркало. Возле находилось небольшое кресло, подставка для ног, тумба и деревянная вешалка-тренога. Татьяна подошла к зеркалу и заколола выпавшую прядь.

«Господи, что я здесь делаю? – прошептала она, растерянно глядя на собственное отражение. – Может, уйти, пока не поздно?»

Она устало плюхнулась в кресло и уронила руки на колени. Сколько прошло времени, она не поняла.

– Татьяна Николаевна, поторопитесь, голубушка, – крикнул ей Петровский. – Я уже всё приготовил для ритуала.

– Да-да, – отозвалась она. – Я сейчас.

«Ладно, будь что будет, – решилась она. – Раз пришла сюда, так надобно довершить начатое до конца».

Она скинула с себя летнюю юбку и светлую ажурную блузу, и развешала их на треногу. Потом вновь присела и медленно стянула шелковые чулки. Потом был корсет, который она снимала с большим трудом. Наконец, она осталась полностью обнаженной. И достала из ридикюля сверток с одной из светлых ночных рубашек, сшитых из тончайшего батиста. По вороту, рукавам и подолу рубашки были приторочены скромные французские кружева.

Когда она глянула на собственное отражение, то охнула от неожиданности. Её большие груди, увенчанные вспухшими темными сосками, а так же мысок чёрного лобка – всё это непозволительно дерзко просвечивало сквозь тонкую ткань.

– Боже правый, – прошептала она. – Да, как же я выйду к нему в таком-то виде? Грех-то какой…

Она стояла босая, в длинной сорочке, закрыв руками пылающее от стыда лицо.

– Вы готовы, Татьяна Николаевна?

– Я? Да… Ох, пожалуй, что нет. Вы знаете, Григорий Александрович, я не могу выйти к вам в таком виде, – крикнула она из-за двери.

– Ну, что за глупости, Татьяна Николаевна. Я же по второму образованию почти доктор. Разве докторов стесняются?

– Я не знаю, как оно бывает у прочих, но я, я… Я хочу сказать, что передумала. Я не желаю этого обряда. Бог с ним. Я просто подам на развод.

– Что ещё за вздор! Выходите сейчас же.

– Не буду!

– Я приказываю вам, отбросить всякий ненужный стыд и выходить.

– Я не могу.

Дверь в гардеробную распахнулась. В проеме стоял консультант Петровский и в упор смотрел на ее торчащие сквозь тонкую ткань груди. Ей даже показалось, что он непозволительно долго смотрит туда, куда ему вовсе не следовало бы смотреть. За круглыми стекляшками очков она не видела выражения его глаз. Он смотрел и отчего-то молчал. Она инстинктивно прикрыла грудь полными руками.

– Я должна одеться. Простите меня, Григорий Александрович. Я не готова, я не могу. Бог с ним, с моим супругом. Пусть делает, что хочет. Я не желаю…

– Погодите, – он взял её за руку.

И в этот момент она почувствовала, что его пальцы дрожат.

– Здесь темно, я всё равно ничего не вижу, – отчего-то шепотом произнёс он. – Выходите сюда. Я не смотрю на вас.

Татьяна сделала несколько робких шагов из гардеробной. Он провёл ее в центр комнаты. Она опустила взгляд к самому полу. Там, прямо на крашеных половицах, она увидела прочерченную мелом пентаграмму, в центре которой находился треугольник. Один их углов треугольника венчался фотографией Михаила Гладышева, стоящей на какой-то странной подставке. Рядом, чуть ниже, горела небольшая свеча. Напротив, в другом углу, возвышалась фотография её подлой разлучницы – Барбары Соболевской. Меж ними, вместо мела, шла неровная белая дорожка. Татьяна стала присматриваться.

– Это соль, – пояснил Петровский.

– Зачем?

– Соль нужна для их разрыва.

– Вот как?

– А вы становитесь сюда. И от вас к мужу я прочертил черту из ритуального мела. Вы должны встать и чётко представить образ своего супруга. А я начну читать заговор.

– А после него что будет? Он полюбит меня?

– Несомненно… Отчего ему вас не любить?

Она не ответила. А только вновь зажмурила глаза и убрала от груди руки.

Подле себя она услышала гулкие шаги Петровского. Он вышел на середину комнаты. В его руках была старинная книга. Он стал что-то бормотать на непонятном Татьяне языке, усиливая голос на одних фразах и понижая его на других. Татьяна внимательно слушала его. Ей казалось, что вместе со звуками его голоса она явственнее услышала треск свечей и какой-то гул, от которого по всему телу побежали мурашки. И это гул нарастал. Внезапно закружилась голова, и одна за другой затрепетали, запрыгали и поплыли в хороводе тёмные стены большой комнаты. А Петровский… Ей вдруг почудилось, что он оторвался от половиц и завис на пол аршина меж полом и потолком. И уставился на неё сквозь стекляшки круглых очков. Она зажмурилась и тряхнула головой, стараясь очнуться от этого странного видения, в которое она так опрометчиво угодила. Но треск огня становился сильнее, а голос Петровского звучал почти зловеще. Она ойкнула и пошатнулась. В это мгновение Петровский опустился на пол и, откинув колдовскую книгу, бросился к ней на помощь. Она ощутила его сильные, худые руки, острый запах табака и ещё чего-то иного, совсем нового. Это был запах чужого мужчины.

Он подхватил её на руки и крепко сжал в объятиях. Сознание путалось. Словно в калейдоскопе она видела лишь разрозненные детали – круг оплывших свечей, угрюмый глянец старых обоев, белый череп с провалами пустых глазниц, книгу с медными зубьями застежек, стеклянный шар, меловые линии, кривую змейку соли и стекляшки его очков. Он что-то говорил, тряс её за плечи, растирал щёки. Она видела, как потом он снял очки. Видела, как на его лоб упала чёрная прядь глянцевых волос. Её поразил испуганный взгляд его оживших глаз.

Он отчего-то подхватил её на руки и отнёс на диван. А после она вновь видела его встревоженные, близорукие и вполне себе человеческие глаза. Глаза очень молодого мужчины. В них плавился страх. Но помимо страха там стояла мольба. А потом она заплакала – горько и безутешно, словно маленькая девочка. А он? Он, странный человек, вдруг встал перед ней на колени и стал целовать её руки. И эти поцелуи были такими жадными, что она перестала плакать и только тоненько всхлипывала. А он обнял её всю, жаркую, полную, беспомощную, с мокрым лицом и растрепанными волосами. Обнял и принялся целовать прямо в губы. Пока целовал, он видел её изумлённый взгляд – огромные карие глазищи.

– Григорий Александрович, – всхлипнула она минутой позже. – Вы что же делаете?

Вместо ответа он вытянул из её причёски несколько шпилек и распустил, растрепал, распушил её длинные волосы.

– Так ты ещё красивее…

И вновь посмотрел на неё какими-то растерянными глазами и с силой обняв, притянул её затылок и вновь принялся с жадностью целовать её губы. Он тискал и сжимал её так страстно, что она лишь тоненько пищала в ответ на его внезапный натиск. Его худая рука потянулась к вороту сорочки. Он задыхался, утыкаясь в её грудь.

– Но, как же это? – она показала глазами на пол, с мелом и солью.

– К черту всё! К чёрту вашего Мишеньку! Обойдется. Ничего я не стану делать!

– Да? – глупо улыбалась она. – А так можно?

– Всё можно, Татьяна Николаевна, всё можно.

– Так, а соль?

– Завтра всё вымету. К чёрту!

Он дунул на свечи и потащил её в спальню.

– Что вы делаете, Григорий Александрович? Это же грех. Я замужняя женщина.

– Разве?

– Но я… Но мы… Так же нельзя.

Последние её слова вновь утонули в его поцелуях.

* * *

Санкт-Петербург, Гатчина. То же время

– Я увидела огромный каменный стол. Это был не простой стол, а жертвенный. По его периметру были вделаны кожаные ремни для крепления рук и для ног. И, судя по всему, роль жертвы предназначалась именно мне…

– О, боже, – он нервно сжал её ладонь.

– Да, Миша, как и предполагалось, меня уложили прямо на этот стол и кожаными ремнями закрепили по сторонам руки и ноги. Причем, ноги мои были немного раздвинуты. Рядом с этим столом я увидела небольшую жаровню с углями, расположенную на постаменте. В ней горело яркое пламя.

– Варя, ну что за средневековая дичь! Что им было надобно от тебя?

– Таков обряд. Они не желали мне зла. Они хотели разорвать все те незримые нити, которые тянулись от меня прямо к Сотникову.

– Хорошо, а что потом? – он сглотнул.

– Потом маркиз де Траверсе приблизился ко мне и заголил подол той древней рубашки, что была на меня надета.

– Как это заголил?

– Он задрал мне его по самые груди. Так, что был виден живот и всё остальное.

– Что за мерзость?

– Если бы я тогда не была одурманена тем отравленным вином, я бы, наверное, стала брыкаться и кричать. Но, ты представь, что тогда я даже не возмутилась. Напротив, я стала чувствовать безумную плотскую тягу. Мне казалось, что все мои женские органы объяты огнём жуткого вожделения. Я желала плотского соития. Но, как желала? Это было настоящее безумие!

– Остановись, – он нервно сжал её ладонь. – Варя, ты меня пугаешь.

– Я же и ранее говорила тебе о том, что во время приходов Сотникова я чувствовала невероятной силы желание и испытывала чудовищное сладострастие. Тогда, в институтском дортуаре, мне стоило огромных усилий, чтобы унять в себе стоны. Я затыкала рот полотенцем, чтобы не кричать. А там, в замке маркиза де Траверсе, это старое желание вдруг пробудилось во мне с удвоенной силой. Будто вместе с опиатами мне подсыпали в вино и какой-то самый сумасшедший афродизиак.

– Мерзкие твари! А ты? Ты… Неужели ты настолько падкая…? – Михаил задохнулся от гнева и, отскочив от Барбары, подошёл к окну, за которым таяла Белая петербургская ночь.

– Миша, может, мне не стоит продолжать?

Он мотнул головой и вновь вернулся к кровати.

– Нет, ты расскажешь мне всё! До конца… Слышишь?

– Слышу.