Соседка стояла лицом к камину, но, не поворачиваясь, скосила голову через плечо и окинула Галинду, которая всё ещё не слезла со стула, долгим немигающим взглядом. Эльфаба была в ночной рубашке – бесформенном мешке без кружевной отделки и даже без простого канта. Над бежевато-серой тканью практически светилось зелёное лицо, великолепные длинные чёрные волосы спадали на предполагаемую грудь – если бы фигура Эльфабы хоть чем-то выдавала наличие округлостей. Девушка выглядела как нечто среднее между животным и Животным: существом определённо живым, но всё-таки не вполне одушевлённым. В ней чувствовалось некое предвосхищение ещё не начавшейся внутренней жизни – точно у ребёнка, который никогда не запоминал, что именно ему снится, но ему пожелали сладких снов. Непонятная неумелость или неотёсанность, но не в социальном смысле – скорее в том плане, что сама природа не довела свою работу до конца. Будто девушка ещё недостаточно стала собой.

– Да наденьте уже эту проклятую шляпу, серьёзно, – прикрикнула Галинда, которая после этих мыслей решила, что хватит с неё рефлексии.

Эльфаба подчинилась. Шляпа была восхитительно огромная и круглая, купленная у лучшей модистки в Пертских холмах. Поля её украшали оранжевые фестоны и жёлтая кружевная вуалетка, которую можно было для маскировки опускать на разную длину. На неподходящей голове аксессуар выглядел бы ужасающе, и Галинда уже приготовилась прикусить губу, чтобы не рассмеяться вслух. Такую кричаще женственную вещь мог бы нацепить мальчик-актёр в пантомиме, притворяясь девицей.

Но Эльфаба спокойно водрузила эту сахарное пирожное на странную заострённую головку и снова взглянула на Галинду из-под широких полей. Она вдруг стала похожа на редкий цветок: её кожа, мягко отливающая перламутровым блеском, напоминала стебель, а шляпа – особо пышный бутон.

– О, мисс Эльфаба, – воскликнула Галинда, – вот вы негодница, вы же такая красивая!

– Гнусная ложь, идите каяться перед унионистским священником, – хмыкнула Эльфаба. Но тут же спросила: – Тут есть зеркало?

– Конечно. В конце коридора, в уборной.

– Не пойдёт. Я не собираюсь показываться этим дурочкам в таком виде.

– Ну тогда, – рассудила Галинда, – поищите такой угол, откуда можно будет увидеть себя в тёмном оконном стекле, но без того, чтобы загораживать свет.

Они обе уставились на цветочно-зелёное привидение, отразившееся в залитом дождём стекле – на фоне кромешной тьмы и бушующего ливня. Опавший алый кленовый лист, похожий на разлапистую звезду или на перекошенное сердце, внезапно вылетел из темноты и приклеился с обратной стороны стекла, бликуя в пламени камина. Оттуда, где стояла Галинда, казалось, что лист лёг как раз туда, где у отражённой фигуры должно быть сердце.

– Восхитительно, – прошептала она. – Вы обладаете какой-то экзотической, необычной красотой. Я и не догадывалась.

– Это всё от неожиданности, – возразила Эльфаба и почти покраснела, если можно было назвать румянцем более тёмный оттенок зелени. – Я к тому, что это у вас удивление, а не восхищение. «Ого, что тут у нас такое?» Никакой красоты во мне нет.

– Кто я такая, чтобы спорить, – фыркнула Галинда.

Она кокетливо взмахнула локонами и приняла эффектную позу. Но Эльфаба вдруг искренне рассмеялась, и Галинда засмеялась в ответ, внутренне ужаснувшись своему веселью.

Эльфаба резко сняла шляпу и вернула в коробку. Но стоило ей взяться за книгу, и Галинда снова прицепилась к ней:

– Так что же эта красавица читает? Нет, в самом деле, расскажите мне, зачем вам эти старые проповеди?

– Мой отец – унионистский священник, – объяснила Эльфаба. – Мне просто интересно, о чём это всё.

– А почему бы вам не спросить его самого?

Эльфаба не ответила. Её лицо застыло в том напряжённом, выжидательном выражении, какое бывает у совы за мгновение до того, как она бросится на мышь.

– Так о чём там? Есть что-нибудь интересное? – продолжала расспросы Галинда. Ей не хотелось отступать: всё равно заняться было нечем, а она была слишком взбудоражена бурей за окнами, чтобы уснуть.

– Автор этого сочинения размышляет о добре и зле, – сказала Эльфаба. – О том, существуют ли они вообще на самом деле.

– О-о-о, – демонстративно зевнула Галинда. – Зло существует, это мне точно известно, и его имя – Скука. А более всего виновны в этом грехе священники.

– Вы ведь так не считаете на самом деле?

Галинда нечасто давала себе труд подумать, верит ли она в то, что говорит; весь смысл разговора обычно состоял в его непрерывности.

– Ну, я не хотела оскорбить вашего отца. Кто знает, вдруг он читает проповеди живо и интересно.

– Нет, я о другом: вы считаете, что зло действительно существует?

– Откуда же мне это знать?

– Ну, спросите себя, мисс Галинда. Существует ли зло?

– Я не знаю. Вы мне скажите. Зло существует?

– Я и не говорила, что я это знаю.

Соседка взглянула на Галинду как-то искоса, исподлобья – или так показалось, потому что волосы падали ей на лицо, как вуаль?

– Но почему вы действительно не спросите у своего отца? Не могу понять. Он должен знать ответ, это же его работа.

– Мой отец многому меня научил, – медленно ответила Эльфаба. – У него прекрасное образование. Он научил меня читать, писать, думать – и многому другому. Но этого недостаточно. Я просто думаю, что хорошие священники, как и наши учителя здесь, умеют задавать правильные вопросы, чтобы заставить человека думать. Но вряд ли у них есть ответы. Это не обязательно.

– О, сказали бы вы это нашему скучному священнику дома! У него-то есть все ответы, и стоят они недёшево.

– Но, может быть, в вашей идее правда что-то есть… – рассуждала вслух Эльфаба. – Насчёт зла и скуки. Зло и уныние. Зло и бездействие. Зло и вялая кровь.

– Звучит как стихи. К чему девушке вообще интересоваться злом?

– Само по себе оно меня не интересует. Однако о нём говорят все ранние священные тексты. Поэтому я думаю о том же, о чём они, вот и всё. Иногда священники также пишут о посте и о том, что нельзя есть разумных Животных, и тогда я думаю и об этом тоже. Мне просто нравится размышлять о прочитанном. А вам?

– Я не очень много читаю. Так что, скорее всего, и думаю не очень хорошо. – Галинда улыбнулась. – Зато одеваюсь с иголочки.

Ответа от Эльфабы не последовало. Галинда, гордившаяся своим умением превратить любой разговор в хвалебную песнь себе, пришла в замешательство. Она неуклюже продолжила, раздражённая необходимостью тратить лишние силы:

– Ну и что же эти старые зануды думали о зле?

– Трудно сказать точно. Кажется, они были одержимы идеей, что зло где-то обитает. Злой источник в горах, или злой дым, или злая кровь в жилах, которая передаётся от родителя к ребёнку. Они в чём-то напоминали первооткрывателей Страны Оз – только их карты изображали невидимые вещи, да ещё и довольно противоречиво.

– Ну и где в итоге находится зло? – спросила Галинда, плюхнувшись на кровать, и прикрыла глаза.

– Да вроде бы они так и не пришли к согласию. Иначе зачем бы им писать проповеди и спорить друг с другом? Некоторые утверждали, что изначальное зло зародилось из пустоты, оставшейся после того, как Королева Фей Лурлина покинула наш край. Когда добродетель исчезает, то место, которое она занимала, искажается и таким образом превращается в зло, ну, или дробится и умножается. Так что всякое зло – лишь признак отсутствия божества.

– Ну я бы не узнала такое зло, даже если бы оно на меня свалилось, – сказала Галинда.

– Ранние унионисты были куда более склонны к вере в Лурлину, чем нынешние. Они утверждали, что в наших местах витает некий невидимый очаг искажения, оставшийся с тех пор, как мир впервые ощутил боль ухода Лурлины. Он словно холодное дуновение из ниоткуда в тёплую безветренную ночь. Самая кроткая душа, пройдя сквозь него, подвергнется его разлагающему влиянию – а потом пойдёт и убьёт соседа. Но разве это вина человека, если он никак не мог увидеть этот очаг зла и нечаянно в него угодил? Однако унионисты так и не вынесли по этому поводу однозначного вердикта, а теперь многие и вовсе не верят в Лурлину.

– Но в зло при этом верят, – сонно возразила Галинда, зевая. – Забавно, что божество устарело и ушло в прошлое, а какие-то свойства и признаки его присутствия до сих пор с нами…

– Смотрите, вот вы уже и думаете! – воскликнула Эльфаба.

Услышав неподдельный восторг в голосе соседки, Галинда приподнялась на локтях.

– Всё это ужасная скукотища, и я собираюсь спать, – недовольно буркнула она, но это не стёрло с лица Эльфабы широкую ухмылку.

Утром матушка Клатч засыпала обеих подопечных историями о том, как провела ночь. Выступала молодая ведьма в одном лишь кричаще откровенном розовом нижнем белье, украшенном перьями и бусинами. Она пела перед публикой и собирала жетоны на еду прямо в декольте, чем вгоняла в краску юных студентов за ближайшими столиками. Потом показывала нехитрые бытовые фокусы: превращала воду в апельсиновый сок, капусту в морковь и, наконец, пронзила ножами испуганного поросёнка, но вместо крови из него брызнуло шампанское. Гости даже попробовали по глотку. Затем на сцену вышел страшный бородатый толстяк и гонялся за ведьмой, будто поцеловать её хотел, – о, это всё было так забавно, так весело! А в завершение вся труппа и зрители поднялись на ноги и спели «Что не дозволено на людях (то продают из-под полы)». Все матушки до единой отлично провели время и дерзко развлеклись.

– И действительно, – сказала Галинда с лёгким презрением. – Культ наслаждения такой… такой безыскусный.

– Но я смотрю, у вас тут окно разбито, – спохватилась матушка Клатч. – Надеюсь, это не мальчишки пытались к вам забраться.

– Ты с ума сошла? – ужаснулась Галинда. – В такую бурю?

– Бурю? – изумилась матушка Клатч. – Чушь какая-то. Вчерашняя ночь была тихой, как лунный свет.

– Представление там, вижу, и правда было знатное, – усмехнулась Галинда. – Ты так увлеклась культом наслаждения, что пропустила всё на свете, матушка Клатч.

Однако, когда они шли по коридорам, сквозь широкие окна падал солнечный свет, образуя полосы на холодном каменном полу. Галинда вдруг задумалась о капризах погоды. Может ли буря обрушиться на одну часть города и не затронуть другую? В мире столько загадок!

На завтрак они отправились без Эльфабы – та спала, или, по крайней мере, притворялась спящей.

– Она только и делала, что болтала о зле, – рассказывала Галинда подругам, пока они уплетали хрустящие чиспы с маслом и конфитюром из нижнеплужки. – Будто внутри неё открылся какой-то краник, и знай полилось. И, девочки, когда она примерила мою шляпу – я думала, я там умру! Она была похожа на каргу, восставшую из могилы. Старомодную страхолюдину, хуже говорящей Коровы! Я выдержала зрелище только ради вас, чтобы потом рассказать вам, иначе бы лопнула со смеху на месте. Просто нечто!

– Бедняжка ты наша! – посочувствовала Пиффани, благоговейно сжимая руку Галинды. – Терпеть такую стыдобищу, соседку-кузнечика, только чтобы повеселить нас! Ты слишком добра!

3

В день, когда выпал первый снег, мадам Моррибль устроила поэтический вечер. На него пригласили студентов колледжей Трёх Королев и Башни Озмы. Галинда вышла в свет в вишнёвом атласном платье с шалью и туфельками того же цвета и даже прихватила с собой фамильную драгоценность – гилликинский веер, расписанный узорами из папоротников и фениксов. Она пришла пораньше, чтобы занять мягкое кресло, которое лучше всего оттенит её наряд. Выбрав подходящее, она подтащила предмет мебели к книжным полкам – так на неё падал тёплый свет от библиотечных свечей.