– Я не желала делить комнату с соседкой. – Галинда взглянула прямо в немигающие, почти стеклянные глаза Главы. – Бедная манникинка, похоже, привыкла к жизни, полной невзгод. Либо она приспособится, либо, как я предполагаю, подаст вам прошение о переселении в другую комнату. Если, конечно, вы не сочтёте своим долгом переселить её ради её же безопасности.

Глава парировала:

– Я полагаю, если мисс Эльфаба не сможет жить в тех условиях, которые мы готовы ей предоставить, она покинет Крейг-холл по собственному желанию. А как по вашему мнению?

Это «мы» во фразе «мы готовы ей предоставить» прозвучало с намёком, словно мадам Моррибль втягивала Галинду в какой-то заговор. Они обе это понимали. Галинда хотела бы каким-то образом отстоять свою независимость, но это было почти невозможно в семнадцать лет и спустя лишь несколько часов после унизительного одиночества в Главном зале. Она не знала, что не устраивает мадам Моррибль в Эльфабе, помимо её внешности. Но за всей затеей явно что-то крылось. Что же? Галинда чувствовала: это отношение по природе своей неправильно.

– Так что вы думаете, дорогая? – переспросила мадам Моррибль, немного наклонившись вперёд, точно рыба, изогнувшаяся в прыжке и на миг застывшая в воздухе.

– Ну, конечно, следует делать то, что в наших силах, – высказалась Галинда как можно более обтекаемо. Но самой себе она тоже показалась рыбой, которая попалась на искусно наживлённый крючок.

Из тени приёмной появился живой механизм около трёх футов высотой: болванка из полированной бронзы с идентификационной пластиной спереди. На пластине было написано витиеватым шрифтом: «Механический человек от Смита и Тинкера». Заводной слуга собрал пустые чашки и шумно укатился прочь. Галинда не заметила, как долго он стоял в углу, и потому не могла сказать, что именно он слышал из их разговора. Однако заводные механизмы ей никогда не нравились.

Соседка, по мнению Галинды, страдала тяжелейшей формой читательского запоя. Она была слишком костлявой, чтобы сворачиваться в клубок, и вместо этого скрючивалась пополам, уткнув забавный острый (и зелёный!) нос в затхлые страницы очередной скучной книги. Во время чтения она машинально теребила свои длинные волосы, наматывая отдельные пряди на пальцы, тонкие, как веточки, – практически сплошь одни кости. Волосы её, однако, всегда выпрямлялись обратно, едва она их выпускала. Была некая странная, немного пугающая красота в этой блестящей, как шкура молодого здорового животного, чёрной копне. Чёрный шёлк. Тонкие кофейные струи. Ночной дождь. Галинда, в целом не питавшая склонности к метафорам, находила волосы Эльфабы восхитительными, особенно на фоне общего уродства соседки.

Они не особо разговаривали друг с другом. Галинда была чрезвычайно занята, налаживая связи с девушками, которые гораздо лучше подходили на роль её соседок. Она твёрдо намеревалась сменить комнату на зимних каникулах или, в крайнем случае, следующей осенью. Поэтому Эльфаба раз за разом оставалась одна, а Галинда беззаботно упархивала прочь сплетничать со своими новыми подругами: Миллой, Пиффани и Шэн-Шэн. Каждая её новая приятельница была богаче предыдущей – в точности как в детских книжках о закрытых школах.

Сначала Галинда не упоминала, кто её соседка по комнате. Да и Эльфаба никак не проявляла, что ищет её общества, – и это было большим облегчением. Но было понятно, что рано или поздно сплетни пойдут. Первая волна обсуждений Эльфабы затронула её гардероб и её очевидную бедность, словно её сокурсницы считали ниже своего достоинства замечать её болезненный, прямо-таки тошнотворный цвет лица.

– Кто-то говорил, будто мадам Глава в первый день озвучила, что мисс Эльфаба носит фамилию Тропп и является третьей наследницей Нест-Хардингс, – заметила Пиффани. Она также была из Манникина, но низкого роста, не такая высокая, как представители семьи Тропп. – В Нест-Хардингс и даже за его пределами Троппов очень уважают. Владыка Тропп собрал местное ополчение и разрушил Дорогу из жёлтого кирпича, которую повелел проложить Регент Озмы, когда мы все были маленькими – ещё до Великой революции. И, естественно, ни у Владыки Троппа, ни у его жены и всей семьи, включая внучку Мелену, не было никаких грубых изъянов, это уж точно.

Под грубыми изъянами Пиффани, конечно, подразумевала зелёный цвет кожи.

– Но как пали сильные мира сего! Она вечно ходит в обносках, как бродяжка, – вступила в разговор Милла. – Вы видели её платья? Это же полная безвкусица! Её матушку следовало бы уволить.

– Я почему-то думаю, что у неё нет собственной матушки-компаньонки, – сказала Шэн-Шэн.

Галинда, которая знала это наверняка, промолчала.

– Но ещё прозвучало, что она долгие годы жила в Краю Квадлингов, – продолжила Милла. – Может быть, её семью сослали туда как преступников?

– Или они незаконно торговали рубинами, – предположила Шэн-Шэн.

– Тогда где же их богатство? – вскинулась Милла. – Те, кто незаконно торговал рубинами, весьма преуспели, мисс Шэн-Шэн. А у нашей мисс Эльфабы и двух грошей позвенеть в кармане не найдётся.

– Может быть, это такой религиозный обет? Жизнь в бедности? – высказала предположение Пиффани, и от этой чепухи все девушки хором захихикали, запрокинув головы.

При виде Эльфабы, которая зашла в хлебную кладовую за чашкой кофе, они вновь разразились смехом. Соседка Галинды даже не взглянула в их сторону, зато остальные студентки на них косились. Каждая девушка, не включённая в их кружок, втайне жаждала приобщиться к их веселью, и от этого четыре новые подруги чувствовали себя ещё более восхитительно.

Галинда медленно осознавала, что учиться придётся по-настоящему. Прежде она считала поступление в Шизский университет прямым свидетельством собственной исключительности и верила, что её красота и умение изрекать остроумные афоризмы послужат лучшим украшением учебных зал. Теперь, оглядываясь назад, она печально констатировала, что ей хотелось быть своего рода живым мраморным бюстом: «Вот Юное Воплощение Мудрости, Восхищайтесь Ею, Разве Она Не Прекрасна?»

Галинда даже не задумывалась, что придётся ещё чему-то учиться и, более того, от неё будут этого ожидать. Конечно, образование, которое интересовало всех новеньких студенток, не имело никакого отношения ни к требовательной мадам Моррибль, ни к пространным лекциям, которые читали с трибун профессора-Животные. Нет, девушки жаждали не уравнений, цитат и речей – им был нужен сам Шиз. Большой город. Бурливый широкий поток, в котором органично сливались воедино жизнь материальная и духовная.

К большой радости Галинды, её соседка никогда не принимала участия в вылазках, которые устраивали матушки. Поскольку девушки часто останавливались в трактирах на скромные трапезы, их еженедельные походы за глаза прозвали «Обществом похлёбок и прогулок». Университетский район пылал красками осени: увядающим листьям вторили флаги студенческих сообществ, развевающиеся на крышах и шпилях башен.

Галинда жадно разглядывала архитектуру Шиза. Местами, в закрытых дворах колледжей и на боковых улочках, ещё встречались самые старые из уцелевших жилых построек – древние дома с глинобитной кладкой и каркасными балками, которые, словно скованные параличом старухи, держались лишь благодаря своим более крепким и молодым соседям. Затем, с головокружительной скоростью сменяя друг друга, следовали образцы бесподобной красоты: за кровавой яшмой Средних Веков шёл Ранний и более причудливый Поздний Мертик, который тут же вынужден был уступить строгой симметрии и сдержанным линиям Галлантизма. А тому на смену уже спешил Галлантизм Возрождённый с его нагромождением арок и изломанных фронтонов, и дальше подряд – синий камень Возрождения, пышный Имперский Пафос и Индустриальный Модерн, или, как язвили критики в либеральной прессе, Стиль Высокореакционного Упадка. Последнему отдавал предпочтение сам Волшебник Страны Оз – приверженец всего современного.

Однако помимо архитектуры, развлечения были, конечно, довольно скромными. Хотя один примечательный случай запомнился всем девушкам из Крейг-холла надолго: старшекурсники из Колледжа Трёх Королев, что стоял по ту сторону канала, из озорства или на спор среди дня напились пива, наняли Белого Медведя со скрипкой и затеяли танцы под ивами. Из одежды на участниках были только весьма облегающие кальсоны и студенческие шарфы. Это было восхитительно языческое действо, поскольку парни установили на трёхногом табурете старинную потрескавшуюся статую Лурлины, Королевы Фей, и в её улыбке как будто проглядывало одобрение их свободному веселью. Девушки и их компаньонки изображали шок, но довольно неубедительно; они не спешили уходить, наблюдая за происходящим, пока не подоспели переполошившиеся прокторы из Трёх Королев, чтобы разогнать гуляк. Публичная нагота просто нарушает общественный порядок, но вот прилюдный лурлинизм, пусть даже в шутку, уже граничит с возмутительно реакционной, если не откровенно монархической выходкой. А во времена правления Волшебника такое не прощалось.

Однажды субботним вечером, когда матушки получили редкий выходной и отправились на собрание Культа наслаждения на площади Тикнор, Галинда поссорилась с Пиффани и Шэн-Шэн из-за пустяка, после чего, сославшись на головную боль, ушла в спальню раньше обычного. Эльфаба сидела на своей кровати, укутавшись в казённое коричневое покрывало. Она, как обычно, сгорбилась над книгой. Длинные волосы ниспадали по обе стороны лица. Она напоминала Галинде гравюру из книги по естественной истории, – непонятных горных женщин из Диккуса, или как его там, которые заматывали платком практически всё лицо. Эльфаба грызла сердцевину яблока, видимо уже съев всю мякоть.

– И уютно же вы тут устроились, мисс Эльфаба, – с вызовом заметила Галинда. За три месяца это была первая попытка светской беседы с соседкой.

– Впечатление обманчиво, – буркнула Эльфаба, не отрываясь от книги.

– Я не помешаю, если сяду у камина?

– Если сядете прямо там, закроете мне свет.

– Ох, простите, – сказала Галинда и отодвинулась. – Нельзя же загораживать свет, когда столь важные слова ждут, чтобы их прочли.

Эльфаба уже снова погрузилась в книгу и не ответила.

– Что за дьявольщину вы читаете день и ночь?

Казалось, будто Эльфаба вынырнула из глубокого омута, чтобы глотнуть воздуха.

– Я не читаю одно и то же каждый день, как вы понимаете, но нынешним вечером это сборник речей ранних отцов-унионистов.

– Как можно читать такое по собственному желанию?

– Я не знаю. Я даже не знаю, есть ли у меня желание это читать. Я просто читаю.

– Но почему? Мисс Эльфаба Безумная, почему, почему же?

Эльфаба посмотрела на Галинду и улыбнулась.

– Эльфаба Безумная. Мне нравится.

Не совладав с лицом, Галинда улыбнулась ей в ответ. В то же мгновение порывистый ветер швырнул в оконное стекло горсть града, и щеколда сломалась. Галинда подпрыгнула закрыть створку, а Эльфаба, напротив, поспешно шмыгнула в дальний угол комнаты, спасаясь от сырости.

– Дайте мне кожаный ремень для багажа, мисс Эльфаба, из моей сумки – там, на полке, за шляпными коробками, да, вот там, – и я закреплю раму, а завтра вызовем швейцара починить.

Эльфаба нашла ремень, но при этом уронила шляпные коробки, и три разноцветные шляпы выкатились на холодный пол. Пока Галинда влезала на стул, чтобы снова закрыть окно, Эльфаба стала раскладывать шляпы на места.

– О, примерьте, примерьте эту! – оживилась Галинда. Ей хотелось увидеть что-нибудь смешное, рассказать потом Пиффани и Шэн-Шэн и таким образом восстановить мир.

– Я не посмею, мисс Галинда, – сухо отказалась Эльфаба и потянулась убрать шляпу.

– Нет, пожалуйста, прошу вас! – настаивала Галинда. – Ради забавы. Я никогда не видела вас в чём-то красивом.

– Я не ношу красивые вещи.

– Но что же в этом плохого? – удивилась Галинда. – Наденьте! Мы здесь одни, это останется между нами. Никто, кроме меня, вас не увидит.