– Насколько мне известно, вы правы насчёт того, кто она такая, – признала Галинда. – Я слышала, что её прадед – Владыка Тропп из Кольвен-Граундс в Нест-Хардингс.

– Да, это она, – сказал Бок. – Это Эльфи. Даже не думал, что увижу её снова.

– Не желаете ли ещё чаю? Я позову слугу, – вежливо предложила Галинда. – Садитесь и поведайте мне о Манникине. Я вся внимание.

Она откинулась на спинку кресла, обивка которого так гармонировала по цвету с её платьем, и постаралась выглядеть как можно более привлекательно. Бок послушно сел, но продолжал качать головой, словно появление Эльфабы полностью выбило его из колеи.

Когда Галинда тем вечером вернулась в спальню, Эльфаба уже лежала в постели, натянув на голову одеяло и издавая явно фальшивый храп. Галинда шумно забралась в постель, раздражённая тем, что зелёная девчонка смеет избегать разговоров с ней – и к тому же её, Галинду, это задевает!

На следующей неделе только и разговоров было, что о вечере Умиротворений. Доктор Дилламонд прервал лекцию по биологии, чтобы спросить у студенток мнение по этому вопросу. Девушки не находили ничего общего между биологией и поэзией и в ответ на его наводящие вопросы настороженно молчали. Наконец он взорвался:

– Неужели никто не видит связи между выражением этих мыслей и тем, что происходит в Изумрудном городе?

Мисс Пиффани, которая полагала, что за её обучение платят вовсе не для того, чтобы на неё кричали, огрызнулась:

– Мы не имеем ни малейшего представления о событиях в Изумрудном городе! Что это за игры? Если вам есть что сказать, говорите прямо. И нечего блеять!

Доктор Дилламонд отвернулся к окну, пытаясь сдержать гнев. Студенток привело в восторг это бесплатное шоу. Затем Козёл вновь обратился к аудитории и значительно мягче, чем они ожидали, сообщил им: Волшебник страны Оз объявил о запрете свободы передвижения Животных, и закон вступил в силу несколько недель назад. Это означало не только ограничение Животных в доступе к транспортным средствам, жилью и общественным институтам. Под свободой передвижения также подразумевалась профессиональная сфера. Любому Животному, достигшему совершеннолетия, запрещалась работа по профессии или служба в государственных учреждениях. По сути, Животных принуждали вернуться в сельское хозяйство и в провинцию, если они вообще хотят получать зарплату за свой труд.

– И как вы полагаете, что имела в виду мадам Моррибль, когда закончила своё Умиротворение эпиграммой о Животных? – риторически спросил Козёл в заключение.

– Ну да, есть чему расстроиться, – признала Галинда. – То есть Животные могут расстроиться. Но ведь на вашей работе это никак не скажется, да? Вот вы стоите тут и по-прежнему нас учите.

– А как же наши дети? Как же мои дети?

– У вас есть дети? Я не знала, что вы женаты.

Козёл прикрыл глаза.

– Я не женат, мисс Галинда. Но вполне мог жениться. И ещё могу. Возможно, у меня есть племянницы и племянники. А им уже фактически запретили учиться в Шизском Университете, поскольку никто из них не способен держать карандаш, чтобы написать вступительное эссе. Много ли вы видите Животных в этом храме науки и образования?

Что ж, это было правдой – студентов-Животных в колледже не было.

– Да, всё это довольно ужасно, – согласилась Галинда. – И зачем же Волшебнику страны Оз вводить такие законы?

– И зачем, действительно, – горько хмыкнул доктор Дилламонд.

– Нет, действительно, зачем? Я серьёзно спрашиваю. Я не понимаю.

– Я тоже не понимаю. – Козёл повернулся к кафедре, подвигал туда-сюда какие-то бумаги, а затем, у всех на виду, извлёк зубами носовой платок с нижней полки и высморкался. – Обе мои бабушки были дойными Козами на ферме в Гилликине. Благодаря своему многолетнему труду, жертвуя всем ради меня, они заплатили местному школьному учителю, чтобы он занимался со мной и написал под мою диктовку вступительные экзаменационные работы. И их усилия скоро пойдут прахом.

– Но преподавать-то вы всё ещё можете! – сердито напомнила Пиффани.

– Это лишь вопрос времени, дорогая, – сказал Козел.

Он отпустил класс пораньше. Галинда поймала себя на том, что посматривает на Эльфабу: у той был странно сосредоточенный вид. Когда Галинда уходила из класса, Эльфаба, напротив, направилась к кафедре, где стоял доктор Дилламонд. Он судорожно, неконтролируемо вздрагивал, низко склонив рогатую голову.

Несколько дней спустя мадам Моррибль читала открытую лекцию о древних гимнах и языческих песнопениях. Когда она объявила рубрику вопросов, все несказанно поразились: Эльфаба, которая, как всегда, сидела, сгорбившись, на задних рядах, выпрямилась и напрямую обратилась к Главе.

– Мадам Моррибль, если позволите, у нас не было возможности высказаться насчёт тех Умиротворений, которые вы декламировали в гостиной на прошлой неделе.

– Высказывайтесь, – щедро разрешила мадам Моррибль, широко разведя унизанные браслетами руки.

– Вот доктор Дилламонд, похоже, счёл их весьма сомнительными, учитывая недавний запрет свободы передвижения Животных.

– Доктор Дилламонд, увы, – ответила мадам Моррибль, – учёный. Он не поэт. Также он Козёл, и тут я могу спросить вас, ученицы: помните ли вы хоть одного Козла, который состоялся как исполнитель сонетов и баллад? Увы, дорогая мисс Эльфаба, доктор Дилламонд не понимает поэтической условности, а также иронии. Не могли бы вы дать определение иронии для класса, пожалуйста?

– Вряд ли я смогу, мадам.

– Ирония, по некоторым утверждениям, – это искусство сопоставления несочетаемого. Нужна осознанная дистанция. Ирония предполагает отстранённость, отсутствие которой в отношении Прав Животных, мы, увы, должны простить доктору Дилламонду.

– Так что, эта фраза, против которой он возражал, – «Животным говорить не должно», – была иронической? – продолжала расспросы Эльфаба, глядя в свои бумаги, а не на мадам Моррибль.

Галинда и её сокурсницы в упоении наблюдали за ссорой – было ясно, что каждая из собеседниц весьма бы обрадовалась, если бы вторая скончалась на месте от разрыва селезёнки.

– Разумеется, при желании можно рассматривать её в ироническом ключе, – согласилась мадам Моррибль.

– И вы тоже так её рассматриваете? – не сдавалась Эльфаба.

– Какая дерзость! – оскорбилась Глава.

– Я вовсе не собиралась вам дерзить. Но я пытаюсь учиться. Если вы – или кто-либо ещё – полагаете, что это утверждение соответствует истине, то это в точности сочетается с предшествующей ему скучной провластной частью. Это просто тезис и вывод, и я не вижу ни малейшей иронии.

– Вы многого не видите, мисс Эльфаба, – парировала мадам Моррибль. – Вам следует научиться ставить себя на место кого-то куда более мудрого, чем вы, и смотреть на ситуацию с его стороны. Погрязнуть в невежестве, навечно остаться в рамках собственного не самого точного чутья – это слишком печальная участь для такой молодой и исключительной особы.

Она с таким презрением высказала это «исключительной», что Галинде оно показалось завуалированным оскорблением цвета кожи Эльфабы. Щёки соседки сегодня действительно полыхали зеленью в запале от публичной стычки.

– Но я как раз пыталась поставить себя на место доктора Дилламонда, – почти жалобно, но с прежним упрямством возразила Эльфаба.

– В случае поэтической интерпретации, смею предположить, этот тезис вполне может быть правдой. Животным не должно говорить, – резко ответила мадам Моррибль.

– Это вы снова иронизируете? – зло спросила Эльфаба, но затем села на место, закрыла лицо руками и больше ничего не говорила до конца занятия.

4

Начался второй семестр, а Галинду по-прежнему обременяло соседство с Эльфабой. Она кратко выразила мадам Моррибль протест. Но Глава не позволила никаких перемещений, никаких перетасовок.

– Это слишком всполошит других девушек, – сказала она. – Разве что вы хотите переехать в Розовую спальню. Ваша матушка Клатч, как я посмотрю, вполне успешно оправляется от недуга, который вы описали в нашу первую встречу. Может быть, теперь ей по силам присматривать за пятнадцатью девушками?

– Нет, нет, – быстро запротестовала Галинда. – Время от времени с ней ещё случаются приступы, но я стараюсь об этом не говорить. Мне не хотелось бы лишний раз вас беспокоить.

– Как это предусмотрительно, – сказала мадам Моррибль. – Благослови вас бог, милое дитя. А теперь, моя дорогая, раз уж вы заглянули поболтать, я думаю, стоит воспользоваться моментом и обсудить ваши учебные планы на следующий год. Как вы знаете, на втором курсе студентки выбирают будущую специальность. Вы уже задумывались об этом?

– О, разве что немного, – сказала Галинда. – Честно говоря, я полагала, что мои таланты со временем проявятся сами и таким образом я пойму, чему стоит посвятить себя: естественным наукам, искусству, магии или, возможно, даже истории. Вот разве что в своей предрасположенности к религии я сомневаюсь.

– Я не удивлена, что юная особа вроде вас испытывает сомнения, – сказала мадам Моррибль, что не очень воодушевило Галинду. – Но, может быть, всерьёз обдумаете магию? У вас бы прекрасно получилось. Я горжусь своим умением определять такие вещи.

– Я подумаю об этом, – пообещала Галинда, хотя на самом деле её первоначальный интерес к магии угас, когда она узнала, как изнурительно зубрить заклинания и, что ещё хуже, понимать их.

– Если вы выберете магию, возможно, – есть такая вероятность, – получится подобрать вам новую соседку, – заметила мадам Моррибль. – Учитывая, что мисс Эльфаба уже сообщила мне, что её интересы лежат в области естественных наук.

– Ну что же, тогда я, конечно, хорошенько подумаю об этом, – согласилась Галинда.

Внутри себя она старалась побороть некое безымянное противоречие. Мадам Моррибль, несмотря на аристократический выговор и великолепный гардероб, казалась ей немножечко – самую капельку – опасной. Сияние её широкой улыбки напоминало блеск острых лезвий, ножей и копий, её низкий голос словно заглушал собой отдалённый грохот взрывов. Галинда всегда чувствовала, что не видит полной картины. Это сбивало с толку, и, надо отдать ей должное, Галинда, по крайней мере, ощущала, как внутри неё страдает нечто ценное – нечто целостное, – в моменты, когда она сидит в гостиной мадам Моррибль и пьёт её превосходный чай.

– Ведь и её сестра, как я слышала, в итоге приедет в Шиз, – заключила мадам Моррибль несколько минут и пару печений спустя, словно и не было никакой паузы, – поскольку не в моих силах ей помешать. И вот это, насколько я понимаю, будет настоящий ужас. Вам нисколько не понравится. Ох, эта её сестра. Которая, несомненно, будет проводить много времени в комнате мисс Эльфабы, ведь ей требуется уход.

Она слабо улыбнулась. От её шеи вдруг резко запахло духами – почти как если бы мадам Моррибль могла каким-то образом по собственному желанию источать мягкий аромат.

– Да, ох уж эта её сестра. – Мадам Моррибль цокнула языком и, качая головой, отправилась проводить Галинду к двери. – Да, это воистину бедствие, но я полагаю, мы все сплотимся и справимся с ним. В этом суть нашего колледжского сестринства, ведь так?

Глава подала ей накидку и нежно положила руку на её плечо. Галинда вздрогнула. Она отчетливо понимала и ничуть не сомневалась, напротив, знала отчётливо, что мадам Моррибль почувствовала её дрожь, но та ничем не выдала себя.

– Да, в этом случае моё использование слова «сестринство» крайне иронично. Остроумие на грани. Впрочем, спустя время, когда становятся видны масштабы, в итоге всё сказанное и сделанное оказывается глубоко ироничным. – Она с силой стиснула плечо Галинды, точно ручку велосипеда, – чересчур крепкой для женщины хваткой. – Мы можем только надеяться – ха-ха, – что эта сестра привезёт достаточно вуалей! Но это будет только через год. А пока у нас есть время. Подумайте о магии, ладно? Подумайте как следует. А теперь всего доброго, лапочка моя, и славных снов.