Машка собрала веники, Дашка поправила влажные волосы. Комбайнёры, всё ещё слегка ошеломлённые, начали одеваться. Михаил смотрел на Ольгу и думал, что ревность – слишком мелкое чувство для того космического абсурда, в котором все они оказались.

Через месяц, когда фильм был смонтирован, а за стенами кипела Олимпиада-80, в посольстве Муамбы началась подпольная премьера «Комбайнёров любви». Москву переполняли иностранцы и официальные мероприятия, а здесь, за тяжёлыми шторами и закрытыми дверями, расцветала другая жизнь, где главными героями были не спортсмены и рекорды, а ржавые комбайны и советские механизаторы.

Советские гости – торговцы, чиновники, партийные функционеры – осторожно пробирались в посольство, будто разведчики в глубоком тылу. Каждый нервничал и озирался, хотя прекрасно знал, зачем он здесь и что именно его ждёт.

– Ты точно уверен, что здесь показывают то самое? – шептал кто-то из прибывающих.

– Самое, то самое, товарищ, держись крепче за партбилет, – успокаивал другой.

Один из зрителей охнул и полез на четвереньках, растерянно шаря по ковру:

– Партбилет, партбилет уронил!

Зал сдержанно загудел от смеха и советовал не волноваться – партбилет обязательно найдётся, как и положено при социализме, случайно, но вовремя.

В кинозале, украшенном советскими и муамбийскими флагами, под портретами лидеров обоих государств, рассаживались гости. Толстый директор овощебазы застрял между рядами, и его вытаскивали общими усилиями. Кто-то язвительно заметил из глубины зала:

– Аккуратней, товарищи! Стулья – это международная собственность!

Зал снова загудел от хохота, а директор, красный от натуги и смущения, пробормотал:

– Ничего, я привык к тесноте. У нас и на овощебазе склады под завязку.

Алексей, исполнявший роль ведущего, вышел к экрану – важный и взволнованный одновременно. Поправив галстук, он объявил, слегка картавя от волнения:

– Товарищи! Сегодня вы увидите не просто фильм, а глубокое, можно сказать, проникновенное произведение советского искусства, вскрывающее… хм… скрытые резервы нашего сельского хозяйства.

– А почему премьера подпольная? – громко спросил кто-то из задних рядов.

Алексей, не моргнув, ответил:

– Потому что резервы глубоко скрыты и доступны не каждому.

Зал взорвался дружным смехом и окончательно расслабился, предвкушая показ.

Когда на экране появилась сцена секса на комбайне, зрители вздрогнули от напряжения. Камера двигалась плавно, словно сама была участницей действа. Катя с обнажёнными плечами и поднятыми волосами поднималась по ступенькам в кабину, где её ждал Ваня – загорелый, мускулистый, больше похожий на античного кузнеца, чем на комбайнёра. Их тела соприкасались, будто передавая друг другу энергию пашни и тепло чернозёма. Стон Кати разнёсся по кинозалу, словно звук флейты в пустом актовом зале сельского ДК. Камера зафиксировала, как она оседлала Ваню, и зрители затаили дыхание, будто наблюдая открытие нового физического закона.

Реакция была разной: кто-то покраснел и закусил губу, кто-то снял очки, чтобы их протереть, хотя они и не запотели. Комсомолки снова прикрыли глаза ладонями с щелями между пальцами. Пожилой снабженец серьёзно прошептал: «Вот она, переработка сельхозсырья». В дальнем ряду кто-то фыркнул, вызвав цепную реакцию приглушённого смеха. Но когда в кадре прозвучало: «Комбайн любит ласку», зал взорвался хохотом – сначала неловким, затем оглушительным, с ударами по коленям и икотой. Кто-то выкрикнул: «Такое не напишешь в заявке на финансирование!» – и зал аплодировал стоя, будто их освободили от идеологической диеты.

– Вот это да! Никогда бы не подумала, что комбайн настолько универсален! – восхищённо шепнула зрительница.

– Это и есть механизация сельского хозяйства в её высшей форме, – философски ответила другая.

В самый напряжённый момент плёнка оборвалась. Сергей, отчаянно ругаясь, принялся чинить проектор.

– Срочный перерыв! – объявил Алексей и, чтобы избежать неловкости, попросил кого-нибудь выступить.

Из зала поднялся известный в узких кругах сатирик – невысокий, плотно сбитый, с чуть лысеющей макушкой и ехидными глазами, всегда прищуренными, словно искал в происходящем подвох. Его круглая голова напоминала телеграфный аппарат, улавливающий нелепости жизни. Серый костюм выглядел так, будто пережил не одну редакционную чистку и пару идеологических кампаний. Бархатный, ироничный голос звучал, словно из ламповой радиоточки. Вычеркнутый из всех литературных списков за «чрезмерную любовь к бюрократическим документам и нижнему белью», он вышел на импровизированную сцену и начал монолог:

– Товарищи! Я не просто работаю в отделе по борьбе с бездуховностью – я ею живу! Меня не возбуждают ни женщины, ни мужчины, даже бланки строгой отчётности. Меня возбуждает графа «Примечания», оставленная пустой, но с огромным потенциалом!

Публика засмеялась, а он продолжил:

– Я не знаю, что такое любовь, но знаю, что такое тройное согласование по линии отдела, секции и отдела контроля за секцией!

Смех нарастал, и сатирик мечтательно добавил:

– Однажды я остался с актом приёма-передачи тет-а-тет. Подписал его четырьмя подписями – за себя, за начальника, за приёмную комиссию и за чувство вины.

Зал взорвался аплодисментами и смехом. Комсомолка в первом ряду удивлённо зашептала соседке:

– Это же тот самый, который про «ящики и интим» в Самиздате писал!

Сергей наконец починил проектор и дал сигнал продолжать. С облегчением публика снова устремила взгляды на экран.

Сцена в бане разворачивалась с почти гипнотической силой. Камера скользила сквозь пар, где тела казались призрачными, словно в сказке, не одобренной Главлитом. Комбайнёры двигались с торжественной сосредоточенностью людей, занятых великим делом, а Ольга, Машка и Дашка дирижировали коллективным хозяйством страсти. Веник Машки взлетал с точностью метронома, удары пара ложились ритмично, и кто-то в зале шепнул: «Это же настоящая партитура».

Публика не смеялась – зал погрузился в плотное молчание, будто участвовал в древнем обряде. Комсомолки одновременно краснели и вытягивали шеи. Представитель снабженческого аппарата достал блокнот и начал делать пометки. Директор овощебазы, вытирая пот, прошептал соседу:

– Вот это пропарка по пятилетке!

Когда сцена достигла кульминации, и вся баня на экране заполнилась стонами, по залу разнёсся глухой вздох – аудитория поняла, что увидела нечто необратимое.

– Ну, товарищи, после такого даже партийные взносы хочется сдавать досрочно! – громко сказал кто-то.

Фильм завершился. На экране остался только пар и удовлетворённые лица героев. В зале грянул шквал аплодисментов, зрители вскочили со своих мест.

– Браво комбайнёрам! Браво дояркам! – звучали восторженные крики.

Один из зрителей торжественно поднял руку и заявил:

– Товарищи, предлагаю включить баню в программу обязательной подготовки комбайнёров!

Смех, аплодисменты и одобрительные выкрики поддержали предложение. Алексей наклонился к Михаилу и прошептал с облегчением:

– Теперь точно успех. Это даже не кино, а инструкция к счастью.

Премьера завершилась глубокой ночью. Расходясь по домам, зрители чувствовали сопричастность к чему-то важному – безумному, новому, абсурдному, но человечному и живому. Но самое главное – никто из них уже никогда не сможет смотреть на комбайн как прежде.

Глава 2. Овощной контракт

Михаил, Сергей, Алексей, Ольга и Катя собрались в квартире Михаила за столом, заваленным купюрами – выручкой от премьеры «Комбайнёров любви». В комнате витал запах кофе, смешанный с дымом сигарет, и ощущалась лёгкая, звенящая эйфория.

Сергей сосредоточенно и деловито пересчитывал деньги, едва шевеля губами. Купюры шелестели в его пальцах, словно попадая в некий тайный архив. Остальные с трудом сдерживали улыбки, наблюдая эту бухгалтерскую церемонию.

Алексей вытянул шею и театрально вздохнул:

– Серёг, пока ты считаешь, деньги уже успеют обесцениться. Пошевеливайся!

Оператор спокойно поднял взгляд и, не торопясь, отложил пересчитанную стопку:

– Миш, тут ещё билеты с боковых мест не учтены, – заявил он, игнорируя Алексея. – Я же говорил: скамейки считать отдельно.

Михаил усмехнулся, откинулся на стуле и оглядел друзей с хитринкой в глазах:

– А теперь слушайте, товарищи кинематографисты. У меня появилась идея.

В комнате повисла тишина. Михаил выдержал паузу, словно дирижёр перед взмахом палочки, и буднично объявил:

– Нужно снять эротическую пародию на «Служебный роман».

Молчание длилось ровно секунды три, после чего все разом взорвались хохотом. Алексей поперхнулся кофе, Катя спрятала лицо в ладонях, а Ольга сквозь смех выговорила:

– Боже, Миша, куда ты хочешь встроить эротику в эту советскую классику?

Михаил спокойно пожал плечами:

– Анатолий Ефремович придёт устраиваться к Людмиле Прокофьевне со специальным заданием от профсоюза – повысить её удовлетворённость.

Друзья снова захлебнулись смехом. Сергей, включившись в игру, продолжил:

– Она ему строго: «Вы по служебному вопросу?» А он ей: «По самому что ни на есть интимно-служебному». И сразу по протоколу, прямо на столе секретаря.

– А секретаршу отвлечём на что-то техническое, – подхватила Ольга, закуривая и сдерживая очередной приступ смеха.

Катя оживилась, широко распахнув глаза:

– Представьте только, голосом Фрейндлих: «Новосельцев, что-то у вас дикция не та!» А он ей: «И вы сегодня не по ГОСТу, Людмила Прокофьевна!»

Алексей, вытирая слёзы, добавил почти без дыхания:

– А Шурочка входит невовремя со словами: «Людмила Прокофьевна, вам телеграмма!» И застывает от нарушения служебной дисциплины.

Отсмеявшись вместе с остальными, Михаил принял серьёзный вид и постучал карандашом по столу:

– Шутки шутками, но нужна площадка. Без павильона это останется лишь разговором в прокуренном кабинете, да и пародия слишком подвязана к оригиналу!

Когда веселье улеглось, Сергей перестал считать деньги и поднял взгляд:

– Точно, не на твоей же кухне снимать. Тут даже актёрам тесно, а оператор и вовсе ноги сломает.

Возникла короткая, мучительная пауза. Все смотрели на Михаила с ожиданием указаний. Тот нахмурился, затем вдруг озарился догадкой:

– Помните, на премьере в посольстве Муамбы был Владимир Фёдорович с овощной базы? Он ещё визитку оставил. Вот он-то и нужен!

Друзья переглянулись. Алексей снова прыснул от смеха:

– Ты в своём уме? Овощной ангар? Эротика среди кабачков и морковки? Михаил, ты гений!

Катя мечтательно закатила глаза:

– Там ящики, а на них… вы поняли, да? Интим среди социалистического овощеводства, очень концептуально.

Сергей вновь посерьёзнел, поглаживая подбородок:

– И правда, интересно. Антураж готов, реквизит под рукой. Лишь бы крысы не бегали под ногами.

Ольга улыбнулась, покачав головой:

– Тогда нужно больше ламп, иначе интим при тусклом свете Ильича будет так себе.

Смех вновь заполнил комнату. Михаил удовлетворённо откинулся на стуле:

– Завтра поеду договариваться с Владимиром Фёдоровичем лично. Думаю, коробка финского кофе, армянский коньяк и регулярный просмотр наших фильмов сделают своё дело. Глядишь, студия и появится.

Сергей кивнул и снова потянулся к деньгам:

– Название придумай сразу, чтобы рекламировать проще. Например, «Овощной роман» – двойной смысл и пикантность. Народ потянется.

Весёлое обсуждение прервал звонок в дверь. Все сразу притихли, переглядываясь напряжённо, словно школьники, застигнутые врасплох.

Михаил поправил воротник рубашки, неторопливо встал и пошёл открывать. На пороге стояла молодая девушка, тревожно переминаясь с ноги на ногу и глядя на Михаила широко распахнутыми глазами.

– Здравствуйте… Я от Фрола Евгеньевича. Он сказал, у вас пробы… в кино.