Ирина Котова: Королевская кровь-13. Часть 1

Глава 1

Майские дни после конца света 6 мая

Тура уходила из войны в май. Утихали гигантские волны, отступали в свои берега океаны, моря, реки и озера, набирали силу вечные ветра и мощные течения.

К богам возвращалась их сила: вновь был цельным годовой цикл и все первоэлементы стояли на своих местах – да и все на планете возвращалось на круги своя, к тому, каким оно было до войны, и к тому, каким было две тысячи лет назад, до изгнания Жреца.

Растекался в океане, сливаясь с его сутью, великий дух Ив-Таласиос, ускорялись тысячеглавые небесные потоки, отращивал в раскаленной толще Туры новое крыло огнедух Рарух, которого сам Красный называл звуками, похожими на рев пламени, а Рудлоги звали то Пламень, то Рудый, то Сма-гора – дух находил это забавным и охотно откликался на все имена, ибо сам был многолик и изменчив. Шли волны покоя по всей Туре от двух духов равновесия – Колодца и Вьюнка. Хрустальный терновник уходил под землю, к подземным водам, оставаясь кустарником в садах Владык, которому будут поклоняться с особым усердием. И только дух земли молчала, и остальные духи горевали по ней.

Утихало эхо войны и цвел на планете май.

Боги в ожидании двух братьев, Михаила и Корвина, поднялись во владения Желтого ученого, расположившись в хрустальной беседке, с витых балок которой свисали серебряные зеркала. А в зеркалах этих видно было все, что происходит на Туре.

Хозяин-Ши сам разлил Серене и Иоанну жасминовой амброзии в чаши, поцеловал руки богини и уселся рядом с ней на скамью у круглого стола, на котором сами по себе как цветы распускались изысканные блюда.

Молча пила богиня, расслабленно подносил чашу к губам Красный, поглаживая все еще раскаленный от недавнего боя клинок, который сыпал искрами. Бог войны напился войной досыта и в кои-то века его суть не требовала движения, а только осознания.

Не все они сидели за столом, поглядывая то в зеркала, то на черную вторую луну, навсегда зависшую на Турой.

Видели они в зеркалах, как брат-Ворон отдавал долг человеческому магу, а затем общался с их с Иоанном общей дочерью. И Красный то хмурил брови, то кивал одобрительно.

– Удивительно, – прогремел он умиротворенно, – ведь совсем не осталось во мне к нему вражды. Насколько сути наши разные – боялся я, что вернется он и будем мы все равно стоять друг против друга. А нет вражды. Выплавилась она вся, перегорела за столько лет. Понимаю сейчас, что и тосковал по нему, и привязан был. Никуда мы в нашем круге один без другого.

Ворон, только закончив разговор с дочерью, слыша, ощущая, что говорит брат, поднял голову к небесам – и улыбнулся, показывая, что и он чувствует то же самое. И богиня улыбнулась неистовому своему брату так по-матерински горделиво и нежно, что он совсем разомлел и откинул голову на хрустальный столб, наблюдая из-под белых ресниц за происходящим на планете.

Видели боги в зеркалах, как брат-медведь, Хозяин Лесов, спустился к горной гряде, вставшей на тридцать километров наискосок в Рудлоге между Центром и Югом. То был павший в бою стихийный дух Бермонта, медведица Статья. Стихийные духи не имели пола, но сам Михаил когда-то назвал ее медведицей, да так и повелось.

Бог земли невидимым склонился над останками духа: гигантскими, в два-три километра высотой скалами, которые не скоро еще обветрятся и покроются растительностью. Долго принюхивался, с печалью гладя огромные камни, – а затем позвал гортанным, низким рычанием, вызвавшим в округе небольшое землетрясение, напугавшим людей. И в ответ из скалы раздалось тонкое и жалобное поревывание. Зашевелилась скала, раскалываясь, и обратилась в медвежонка, еще слепого и плачущего.

Михаил бережно поднял его – маленькую гору в младенческом призрачном пухе, – сунул за пазуху и шагнул в небесные сферы к братьям и сестре.

– Сам в своих владениях выкормлю, – сказал он, поглаживая ворочающегося медвежонка сквозь ткань рубахи. – Сам к алтарю привяжу, потом пусть дети мои кормят. А пока выращу на месте, где спала его мать, новый дом для него. Будет на Михайлов день у Бермонта новый стихийный дух.

Смотрели боги, как спустился Ворон в обличье своего сына в горную пещеру на севере Блакории, где стоял алтарь – черная мраморная чаша с двумя зубьями-рогами по краям, похожими на клыки змеи. Как положил руки на эти зубья, и пробили они ему ладони, превратившись в лезвия, и потекла в чашу кровь.

Она текла – но не впитывалась, потому что давно рассеялся великий полоз, дух смерти, и некому было принять жертву крови. Боги следили за этим с любопытством, вспоминая, как когда-то давно они так же привязывали стихийных духов к своим землям, чтобы те помогали правителям держать их. Только кровь давали их дети, а силу – бог, уже воплощавшийся на Туре, и тем закреплялась привязка стихийного духа к человеческой крови.

– Дух от силы моей, даю тебе силу, – произнес Корвин, и кровь его в чаше полыхнула тьмой, и соткалось из тьмы яйцо в чаше в человеческий рост размером, черное, как тьма, с пробегающими по скорлупе зелеными искорками. Видели боги, как ворочается в яйце, впитывая стихию смерти, неоформленный еще мощный дух. Пройдет несколько месяцев – и вылупится он, и будет у Туры снова еще один защитник.

Черный жрец вернулся в сады Ши, с благодарностью принял из рук хозяина амброзию, выпил ее одним махом, прикрыв глаза от удовольствия.

– Как я скучал по запаху и вкусу Туры, братья мои и сестра, – сказал он тихо. – Здесь я сыт без еды воздухом одним, а там мог есть сколько угодно и не чувствовать сытости.

– Тура тоже скучала по тебе, – проговорил Ши. И Красный расслабленно кивнул в знак согласия.

– Не дал ты своей дочери надежды, – заметила Серена, – неужели и правда не отделить тебе суть сына своего от своей сути?

– Тебе ли не знать, сестра, что там, где есть любовь, всегда есть надежда, – проговорил Ворон, и богиня кивнула с нежностью. – Но сейчас не ощущаю я его: как понять, что отделять, если везде во мне – я? Даже то, что в его жилах течет кровь Белого брата, не помогает мне – сами знаете, мы с Инлием всегда идем рука об руку, всегда сплетены и переходим друг в друга, всегда в нем есть нити моей стихии, а во мне – его. Я стану сильнее в свой сезон и попробую тогда, но если сын мой к тому времени не осознает себя – не выйдет. Тогда, когда брат-Ветер вернется, попробуем снова. Вдвоем. Он меня знает едва ли не лучше меня самого. Но и вместе у нас может не выйти.

После слов о Инлии все снова посмотрели в зеркала, которые всегда показывали то, что хочет увидеть смотрящий или то, что ему нужно увидеть.

На севере Тидусса, в маленькой обители Триединого плакала мать, у которой уже было семеро детей. Восьмой она родила крошечную девочку со скрюченными ножками и ручками и непропорционально большой головой. Такие дети растут плохо и остаются невысокими, и живут куда меньше, чем обычные люди.

Мать вытирала катившиеся по смуглым щекам слезы и отказывалась брать на руки девочку со странными, нетипичными для этой местности голубыми глазами. И отец, стоявший тут же, говорил резкое, тяжелое – жена рыдала все сильнее то ли от вины, то ли от облегчения. Он говорил, что надо оставить ребенка в обители, что пусть растет в приюте, ведь больной ребенок – горе в семье.

И акушерка растерянно отступила, прижимая к себе ребенка и ощущая, как от маленького тельца его идет прохлада, будто излечивающая больную спину.

Боги смотрели внимательно и печально. Сколько жизней они, родившиеся в слабых и больных телах, прожили без родных, кто в приютах, кто на улице, выживая милосердием людей. Или не выживая иногда. И никто из них не обвинял матерей – иногда забота о таком ребенке действительно оказывалась непосильной задачей для семьи. Однако память о материнских руках, о заботе и тепле обычных смертных женщин, смягчала Великие стихии с начала их воплощений в человеческих телах. И каждую из своих невольных матерей они помнили – и добрых, и злых. С добрыми они учились добру, со злыми – тому, как чувствовали себя люди, когда они-боги были немилосердны к ним.

Заплакал ребенок – неслышно, словно все силы уходили у девочки на это похныкивание. И женщина, закрывающая лицо руками, начала мотать головой – а затем подняла голову и протянула руки. Приложила дочь к груди, знающе направила сосок – и малышка присосалась с жадностью, стала сосать как любой голодный ребенок, прикрыв глазки.

Тихонько шептала молитвы акушерка. Светлело лицо у матери – она уже не видела уродства, видела лишь дитя, которому нужна забота и ее молоко. Задумчив становился отец – а затем, когда женщина подняла на него заплаканные глаза, и его лицо смягчилось.

Что же, Инлий Белый эту короткую жизнь проведет в большой, работящей семье, и будет у него и пища, и кров, и забота. И родители его – не плохие люди. Нищие только и необразованные. Но кто не бывал жестоким в пору сомнений, кто в мыслях не допускал страшное, такое, что и вспомнить о себе потом горько?

В зеркалах отражалась вся Тура – и продолжали боги пить амброзию, отдыхая и наблюдая за своей планетой.

С возвращением Корвина затих истерзанный двумя битвами континент Туна, из красного, пылающего, становясь черным. Медленно испарялись озера соленой воды, оставшиеся от призванного Сереной океана, рисуя на черном белые солевые разводы. И только посреди материка блестело лазурью озеро слез богини, свидетель старой битвы Иоанна и Корвина. Оно будет вечным окном памяти для богов.

Висела над богами и людьми черная луна, тоже напоминая о том, о чем не надо никогда забывать.

Разломы, прошедшие по всей Туре и затянувшиеся после сошествия анхель, выглядели сейчас черными шрамами – пройдет время, и они зарастут травой и лесами, и даже следа не останется.

И люди по всей планете, пережив ликование, как муравьи принялись разбирать завалы, восстанавливать все, что разрушено, помогать друг другу, варить еду. Женщины рожали детей, кормили детей, обнимали детей.

– Как хорошо, что жизнь продолжается, – прошумела Серена с умиротворением и печалью. – Я потеряла свою любимую дочь, но она ушла в море на крыльях славы такой, какой не было еще в доме Таласиос Эфимония. Как и твой сын, Ши. Хорошо, что у нас с тобой есть ростки, которые не дадут пасть древу. Будет кому возделывать наши земли дальше.

– Мне жаль, что моим детям пришлось убивать ваших, – проговорил Корвин. Сейчас он выглядел как рыжеволосый и рыжебородый мужчина, но сквозь это лицо просвечивала его суть. – Мне жаль, что моим детям пришлось брать на себя этот грех. Простите ли вы их за это?

– Мы все знаем, что они исполняли предначертанное, – печально сказала богиня и остальные кивнули. – Не они виноваты, а мы, что допустили то, что другого выхода не было. Не за что их прощать. Однако почти все они мертвы из-за проклятья моей дочери, и следующая жизнь их будет тяжела.

– Теперь, когда мы все здесь, Тура станет устойчивей. Однако надо, чтобы скорее опустевшие троны были заняты, – заметил Хозяин Лесов, который все поглаживал медвежонка за пазухой, почесывал ему, дремлющему, холку.

– Моя дочь еще слишком мала для инициации, – покачала головой Серена, – до первой крови еще шесть лет. Но Туна теперь мирна и остальные материки защищены от цунами, так что планета это переживет. Тем более, что старший тигр готов короноваться хоть завтра.

Желтый изящно склонил голову, подтверждая сказанное.

– Мой сын вступит в силу и наденет корону в ближайшие дни. Но для равновесия надо бы, чтобы и белый трон оказался занят, – напомнил он. – Жаль, что Инлий не увидит коронации его сына. А она обещает быть интересной. И как бы не потребовала личного его присутствия. Придется кому-то из нас встать вместо брата гарантом коронации.

– Я прослежу, – пообещал Черный. – Белый брат приглядывал за моими землями все это время, разве я не сделаю для него такую малость?