И они все посмотрели в зеркало, показывающее корону Инландеров из белого золота, тихо ждущую в часовне своего часа.

– А ты, брат, – проговорил Красный, глядя на Жреца, – сам коронуешься в Блакории? Пока ты одновременно и смертный, и бог?

Все задумчиво глянули туда, где высился старый дворец Гёттенхольдов.

– Белый брат так берег мои земли, – повторил Ворон, – а я, признаюсь, уже не ощущаю их своими. Мой полоз погиб, моя сила над Блакорией рассеялась. Я знаю там каждый холм и каждую речку, но они уже не мои. Да и будет кому взять две белых короны, правда, братья и сестра? – он усмехнулся. – Кто я, чтобы игнорировать знаки судьбы?

И они все посмотрели на юг Инляндии, туда, где находилось герцогство Дармоншир.

– А что будешь делать ты? – с любопытством полыхнул глазами Красный.

– Отдайте мне Туну, – не стал темнить Черный. – Я ее погубил, мне ее и восстанавливать.

Красный задумался. И нехотя кивнул. Кивнули и остальные.

– Пусть земли у тебя будет больше, – проворчал Воин, – но моя дочь обещала властителю Эмиратов попросить меня о покровительстве. Так что и я не останусь в накладе. Пойду в пустыню выращивать воинов.

– Я заберу вторую половину Манезии, – сказала Вода. – Моя дочь тоже обещала помощь. Возьму северную, ту, где сухо и где пустыни, велю близким к царскому роду домам отправить туда своих дочерей с родовыми амулетами. Пока будут амулеты в храмах, пока будут там вестись службы, будет и дождь.

И все с этим согласились. И продолжили разговор.

– Туна безжизненна и пуста. Кем же ты будешь править там, Корвин? – прорычал Зеленый, который пригрелся о медвежонка и почти задремал. Но все, как оказалось, слышал. – Тебе там даже жить негде. Я могу перетащить к тебе туда дворец Гёттенхольдов, – предложил он, – чтобы ты хоть не на голой земле спал.

– Дворец я сам перетащу, у меня уже столько накопилось долга перед Триединым, что пару жизней в перерождении на этом фоне – мелочь. У меня к тебе будет другая просьба, – благодарно улыбнулся Жрец. – Как и ко всем вам, братья мои и сестра. Вы вольны будете отказаться, потому что за них кому-то из вас придется платить воплощением в человеческом теле, как нашему брату. – Зеркала снова показали крошечную девочку на руках у смуглой матери. – Меня не пугает пустота Туны: я люблю поднимать к жизни безжизненное. Почвы там вулканические, плодородные, остынут за несколько недель. Я пошлю воронов рассыпать семена разных растений, и уже через несколько месяцев там встанут первые подлески, а на югах – бамбуковые леса. Туда, ко мне, уйдут те темные, которые хотят своей земли. Я постараюсь забрать туда своих людей из Лортаха, которые были под моим покровительством. Но этого, конечно, мало. Поэтому, – он повернулся к Желтому, – первая просьба к тебе, брат.

Ши взглянул на него переливающимися янтарем глазами.

– Отдашь ли ты мне Тидусс? – продолжил Ворон. – Там похоронено мое тело, там народ, который так или иначе поклонялся мне все это время. Тидуссцы быстро плодятся, они веселы и трудолюбивы. Заодно и Инлий будет под моим присмотром.

– Вынесут ли они твою строгость, брат? – с сомнением покачал головой Ученый. – Даже для меня они были сложны, а ты строже меня.

– Если я что и понял за эти тысячи лет, – усмехнулся Черный, – это то, что никого нельзя ломать под себя. Нужно учитывать особенности народа и подстраиваться под них.

– Брат смягчился, – поддержал Жреца Красный вполне добродушно.

– Да и ты тоже, – улыбнулся Ворон.

– Кажется, я понял, какой будет твоя просьба ко мне, – прорычал Михаил задумчиво. – Да, в свой сезон я смогу это сделать, Корвин. Но это будет стоить мне множества перерождений. Однако, если Ши согласен, я сделаю это подарком для тебя и для всей планеты – дабы избежать вражды в будущем, когда люди начнут делить материк, лучше сразу отдать тебе.

– Я согласен, – ответил Ученый. – И я помогу тебе, Михаил, негоже оставлять планету так надолго, а на двоих срок не таким большим будет. Но сначала, – он наставительно поднял тигриную лапу, – надо сообщить людям. Иначе испугаются, а кому это надо? И еще, – он превратил лапу в руку и взял чашу, пригубил амброзию. – Ты, брат – Ворон, и ты, сестра-Чайка, не про́сите меня ни о чем сейчас. Но я слышу вас и скажу сам то, что хотите сказать вы.

Красный ревниво сверкнул глазами, но ничего не произнес и тоже поднял чашу. А Ши продолжал:

– Если это по твоей воле, Серена, то я дам вам с Корвином три дня, чтобы он полностью вошел в силу. А затем возвращайся ко мне.

Богиня улыбнулась, мягко погладила Ши по плечу, поцеловала его в губы.

– Спасибо, – шепнула она, – ты всегда меня чувствовал лучше всех.

Она поднялась, повела плечом под все мрачнеющим и напряженным взглядом Ворона и пропала.

– Иди, иди, – хлопнул Жреца по плечу Красный. – Не сказать, что я не ревную, но ты и так высох за эти две тысячи лет, а если будешь ждать еще полгода, окончательно иссохнешь. А в свой сезон я ее тебе не отдам! – и он опрокинул чашу с амброзией, глядя, как исчезает Корвин. И вдруг затих, прислушался. Зеркало, висящее перед ним, показало светловолосую королеву, заходящую в маленькую часовню Рудлогов. – И мне пора, – проговорил он с гордостью и нежностью. Поднял с колен пламенный клинок, разбрасывающий искры, сунул его в ножны, украшенные цветками шиповника. – Желтый, не уходи, я еще вернусь, славная у тебя амброзия сегодня!

Ши и Михаил остались одни. Амброзия пахла одуряюще, и в воздухе было мирно и по-летнему ароматно.

– Ты очень великодушен, – заметил Хозяин Лесов ворчливо. – Хотя она все равно уговорила бы тебя отпустить ее к нему.

– Нам всем это на пользу, – усмехнулся Ши, глядя на закружившие в воздухе снежинки. – Сильнее один – сильнее мы все. Слабее один – слабее мы все. Жаль, что чтобы понять это, нам понадобилось две божественные войны с перерывом в две тысячи лет.

На Туре похолодало. С полюсов к экватору шествовал мягкий снегопад. Такого не бывало уже две тысячи лет – с того самого момента, когда Черный украл богиню с брачного ложа во дворце Воина. Тогда тоже снег на три дня укрыл планету, а затем она содрогалась и стонала от боя богов.

Сейчас по миру было тихо. Люди, оставшиеся без крова, спасаясь от внезапного холода, находили приют в храмах и у соседей, и не было тех, кто остался бы на улице в эти дни.

Марина

Я проснулась оттого, что из открытого окна потянуло прохладой. С неохотой выбралась из-под горячей руки Люка, чувствуя себя неповоротливой и сонной, прошла к окну по мягкому ковру, распахнула занавески. И замерла, глядя, как медленно и торжественно падает снаружи снег. Светила почти полная голубоватая луна, из редких-тонких облаков опускались на майскую Туру крупные хлопья, накрывая парк призрачным одеялом.

«Словно кто-то перевернул страницу истории, дав нам всем начать с белого листа», – подумалось мне.

Я закрыла створки и осталась там, полюбоваться. Вокруг было тихо, так тихо, что тишина эта завораживала. Остались позади тревожное ожидание того, что вот-вот заговорят артиллерией форты, или раздастся сирена и нужно будет бежать прятаться, или зашумят автомобили с ранеными и придется принимать их. Не верилось, что все, что действительно все, мы это пережили.

Мы и не осознаем, как прекрасна мирная тишина, пока к нам не стучится война.

Я грела рукой живот и смотрела на снег. На глазах почему-то выступили слезы.

– Я думал, ты снова решила полетать, – раздался позади хрипловатый голос Люка. Он подошел ко мне, обнял – и я с удовольствием прижалась к нему спиной.

Никогда мне не было так мирно – и внутри, и снаружи. Словно все мои энергии пришли в равновесие.

– Я с тобой уже на ночь налеталась, – сонно пробормотала я, поворачивая голову, чтобы потереться о его подбородок щекой, и он усмехнулся, скользнул мне по виску губами. – Не верится, что все закончилось только вчера, правда? Ощущение, что уже сто лет прошло.

– Как будто все это было сном, – согласился Люк едва слышно. Он тоже был необычайно умиротворен – я привыкла к его сокрушающей силе, энергии, оттягу, с которым он делал все, а сейчас я падала в него как в теплое одеяло, он словно кружил меня в согревающем вихре.

– Откуда снег, как думаешь? Это из-за возвращения Жреца?

– Скорее всего, – ответил он так же тихо. – Надеюсь, ненадолго. Мы еще можем успеть высеять и собрать урожай, да и много людей осталось без крова после божественных боев и разломов, им в холод придется тяжело, а у нас пока нет возможности помочь. Нужно додавливать оставшихся иномирян.

Я улыбнулась.

– Ты уже говоришь как король, Люк.

– Я все же очень надеюсь избежать этой участи, детка, – он продолжал задумчиво водить губами по моей макушке, затылку, грея дыханием, и я расслаблялась еще больше.

– Кстати! – вспомнила я. – Мы же не забрали державу Инлия Инландера с башни! Собирались же!

– Собирались, – со смешком подтвердил он.

Я тоже хмыкнула, вновь расслабляясь. Мы целый день после его возвращения не отлипали друг от друга – замок возвращался в привычную жизнь, мы успели и переодеться, и чинно, почти без тисканья, принять совместный душ: я рассказывала Люку все, что произошло со мной и с Вейном после того, как я вызволила его из пещеры, а он – что произошло с ним. Лишь иногда я уступала его родным – Рите, Берни, леди Лотте, – мы навещали бывших раненых и Леймина, мы заходили к доктору Кастеру, чтобы посмотреть, как там дети, но наша жажда быть рядом была так велика, что через какое-то время я снова вцеплялась в мужа или он притягивал меня к себе, и мы шли дальше по делам кого-то из нас. А вечером, после семейного теплого ужина, где присутствовал и герцог Таммингтон, мы вышли из столовой на третьем этаже и направились в башню, честно собираясь забрать державу первопредка и дальше лечь спать. Потому что ни я, ни Люк, нормально не спали уже долгое время.

Меня кольнуло возбуждением, и я прикрыла глаза, вспоминая, как уже пройдя четвертый этаж с нашими покоями и поднимаясь на мансарду, откуда и выходили лестницы на башни, муж подал мне руку – мне уже тяжеловато было подниматься. Поцеловал ее, пока я переводила дыхание между пролетами, спросил:

– Может, я сам за ней схожу?

А я покачала головой – мне хотелось видеть его глаза, когда он ее увидит. Погладила по щеке – и нечаянно провела большим пальцем по губам.

Люк ли перехватил его, я ли скользнула им в рот мужа – и дальше он уже целовал меня, и лихорадочно и горячо шептал мне «Детка, как же я соскучился».

Мне кажется, он донес меня до наших семейных покоев на руках – я и боялась, что мы вдвоем свалимся с лестницы, и хихикала, и упоенно целовала его в шею, и была в какой-то безумной эйфории, словно паря над землей.

Люк был очень жаден и очень осторожен – и все прошедшие сутки, недели, месяцы с начала войны вылились в такой затяжной, полусонно-яркий праздник жизни и любви, что я обнаружила себя через пару или тройку часов расслабленно-вымотанной в ванной, почти спящей на Люке – и его, криво улыбающегося от удовольствия, с тяжело ходящим туда-сюда кадыком и совершенно черными от экстаза глазами.

Дети на удивление вели себя тихо. Видимо, прародитель-Инлий строго следит за тем, чтобы в деле размножения его потомкам никто не мешал.

Затем мы рухнули спать – и понятно, что ни за какой державой мы не пошли.

Я прислушалась к себе и поняла, что не сильно-то хочу обратно в постель.

– Может, сейчас сходим? – предложила я, оглядываясь на мужа. Предложила наобум и вдруг загорелась идеей.

Он подумал несколько секунд. Глаза его пульсировали в темноте слабым белым светом.

– Я бы предложил отложить до утра, но доктор Кастер сказал, что желания беременной женщины – закон. Только я не хочу, чтобы ты снова лезла на лестницу.

– Другого-то варианта нет, – проворчала я. – Или есть? – я подозрительно развернулась к нему.

Он рассмеялся, блеснув в темноте зубами. Распахнул окно.

– Ты серьезно?