– Твои, твои, душенька, токмо нам ужо нечего делить. Сын-то у нас общий, а значит, все его будет, – завершил он и, держась за локоть Фирса, направился к выходу.

– Вот и неча срекать, неча даже говорить, что право отменють! – выдохнула она ему в спину.

Я замерла. Значит, разговоры уже идут. Осип совсем не глуп, если может по каким-то записям или слухам, а может и по настоящим новостям из столицы делать выводы. И это вовсе не предсказание, а анализ.

– Гланя, где эта падучая наша? – не поворачиваясь, взревела Домна.

– Тут я, барыня, – я отозвалась только тогда, когда Глаша меня подтолкнула вперед. Даже не думала, что мне будут навешиваться все новые и новые клички.

– Все собрала? – Домна допивала чай.

– Все, барыня, – заметив, что  Глаша уверенно кивает, подтвердила я.

– Из дому ни ногой. К реке тем более! Занавеску, что я вышивала, не трогай – криво и косо выйдет без меня! Лучше половики постирайте, – голосище хозяйки с каждым словом становился тише и спокойнее.

– А как их стирать, коли ей к реке запретили, барыня? – уточнила Глаша.

– В реку ее не пущай! Головой отвечаешь! Приеду, проверю. Чтобы все до одного на заборе сохли! – Домна уже было собиралась вставать, но вдруг вспомнила: – В лавку к Дерюгину сходите. Он обещал шерсти битой привезти. Нашей там три мешка. И глядите мне, чтобы вся до клочка была, черной как вороново крыло!

– Хорошо, барыня, – утвердила задание как принятое, Глаша, не дав мне вставить, что нам не велено ходить куда-либо из дому.

«Из дому ни ногой, но в лавку идите, к реке ни ногой, а половики постирайте. Самая настоящая дура», – думала я, пока она вставала из-за стола.

Потом мы проводили Домну на улицу, и там она еще четверть часа проверяла багаж. Как только карета тронулась, мы с Глашей, не сговариваясь, будто по счету, сели на крыльцо и выдохнули. А потом посмотрели друг на друга и засмеялись.

– И зачем тогда саквояж к коробкам привязывали? Все равно она проверила, – не задавая вопроса на самом деле, а просто в воздух сказала я, констатируя факт, что хозяйка – дуреломка и самодурка.

– Она всегда проверяет, но если не завяжешь, еще и по спине получишь, – ответила Глаша.

– Идем, чаю попьем. Там на столе столько варенья! А потом в город! – подытожила я, взяв Глашу под руку.

– Нет, ты чего! – уперлась Глаша вначале.

– А мы быстренько. Никто и не увидит! Не все же варенье Нюрке есть. Ее и так вон как раздуло с варенья-то, – мои веские вводные дали Глаше уверенности, и мы, хохоча, побежали в дом.

Глава 9

С минуты на минуту должна была прийти Нюра за самоваром и остатками пирогов. Сначала я уселась за стол, но потом решила растянуть время за завтраком.

– Глаша, давай все булки вот сюда, – я развернула полотенце на столе, и мы принялись складывать на него редко доступные тут сладости. Как только мы налили две чашки чая, кинули в них щедро отколотого от большого куска сахара и отнесли вместе с выпечкой в мою комнатушку, в гостиную через заднюю дверь вошла Нюра с еще одной женщиной лет тридцати.

– А чего назад не ворочаете? Кого ждете? – Нюра цепким взглядом осмотрела стол.

– Так собирались как раз. Ну, коли пришли, давайте вместе все и отнесем, – вышла к столу Глаша и ухватилась за вазочки с вареньем. – Да пошибче ногами перебирайте. Нам ишшо избу убирать, а потом в город да половики стирать до ночи.

Я понимала, что Глаша преувеличивает. Хозяйка, вернее всего, уехала неожиданно. Если бы поездка была запланирована, нам дали бы куда больше работы.

Как только мы вернулись в дом, где из звуков слышны были только ходики, побежали в мою комнатушку и уселись на кровати с крепким ароматным чаем.

– Поворотлива ты стала, Надька, да и хитра не по тебе, – с полным ртом оценила мой поступок подруга.

– А раньше разве не такой была?

– Не такой! Неужто и правда все из головы повылетало? Ты и пискнуть боялась. Бегала за барыней, как кошка за котятами: то ей подушку на стул, то шаль, то обдувать примешься. Я понимала, за что она тебя выбрала. Даже не обижалася тады. Потому что лентяйкой как была, так и осталась. А ты ведь как веретено вокруг ней крутилась. А сейчас будто заменили тебя, – Глаша прищуривала глаза, словно говорила и вспоминала свои настоящие чувства тогда.

– Не подменили. Забыла только вот, – я хотела поговорить о деле и боялась перейти на него. Мало ли, может, обсуждать хозяев здесь не принято.

– Письмо какое-то привезли поздно ночью, вот барыня и собралась по утру. Даже не знаю, чего за письмо могло быть такой срочности, – сама открыла мне дорогу к теме Глаша. Она рыскала глазами по булкам, видимо, хотела и то и то испробовать

– А! Вот оно чего! А ты ешь, Глашь, ешь. Я уже больше и не хочу чего-то. Слушай, а вот про деревни она говорила, да про деньги – это правда все ее? Разве Осип Германыч ничего и не имеет?

– Благодарствую! Я пироги да булки шибко люблю. Мяса не надо, лишь бы сдобой пахло! – Глаша протянула руку к булочке, щедро посыпанной маком. – А это да, всё барыни, – Глаша свободной рукой обвела все стены. –  Она ему плешь проела со своим наследством, хотя поговаривали, что девкой вздорной да глупой была. А ее батюшку отец нашего барина и правда спас от смерти.

– Значит, до старости дожили и все никак миром не заживут? – уточнила я.

– Да. Дай Бог доброго здоровия нашему барину. Добрый он, покладистый. В мастерской у него, говорят, все мужики, как на небушке с богушкой живут…

– Хороший он, значит? – подытожила я.

– Ой, какой хороший, да правдивый, да серде-ешны-ый, – Глаша закачала головой, и голос ее начал сваливаться в причитания.

– Ладно, не вой. Никто не умер, слава Богу. Говоришь, мастерская?

– Мастерская, мастерская. Мастерят в которой, понимаешь?

– Да понимаю, а чего мастерят-то? – говорить с моей товаркой было настолько сложно, что меня подбивало иногда дать ей затрещину. Но чаще она просто вызывала смех.

– Токовый станок там, значит… – она положила булку, глаза ее забегали, видимо, в поисках чего-то, что можно привести пример. Потом, не найдя, она раскинула руки так, будто хотела бы показать слона, но их не хватало. – …Такущий вот!

– А чего им делают-то? Токарный, поди? – предположила я.

– Точно! Так и зовется. Ну вот. У хозяина в мастерской их всего два. Там посуду из дерева делают, части какие-то. Я была пару раз, забирала кружки да миски. В деревне их потом маслом натирают, сушат и кады ярмарка, значит, начинается, то там и продают. Красиву'шшее все! – Глаша выпучила глаза, натянула улыбку и закачала головой в разные стороны, как деревянный болванчик. Я прыснула в кулак и, не сдержавшись, всё же рассмеялась в открытую.

– Чаво смешного сказала? – вроде как даже обиделась Глаша.

– «Ничаво», – продолжая смеяться, ответила я.

– Я чичас скоро половики-та сыму, пока в реку положу да каменюкой прижму. Мальчонки там ишо трутся, приглядят. Так скорее их отшоркаем, полежавшие-то, – Глаша вытерла ладони о широкую юбку, поискала глазами свой белоснежный передник, в котором она накрывала стол, прихватила его и побежала в гостиную. – Собирайся, только шляпку-т не забудь! Ты ить почти барышня!

– Спасибо за совет, – ответила я, понимая, что снимать половики мне не по чину, хотя хотелось помочь подруге.

Шляпку я нашла с трудом. Под кроватью обнаружилась круглая коробка, а в ней пара шляпок с ленточками, чтобы завязывать их под: под подбородком. Мое коричневое платье не подходило ни к одной из них. Я сняла со стены голубое, приложила и нашла его подходящим по тону, быстро переоделась, заколола потуже волосы, натянула шляпу и расхохоталась.

– Ну чаво опять ржёшь, аки лошадь? – в комнату заглянула Глаша. Увидела, что я готова, и цыкнула языком: – Ну до чего же ты хороша, Надька! И не скажешь ведь, что девка не из родовитых!

– Шляпу правильно надела? – уточнила я.

– Правильно! Только вот чуть бочком ее: будто споскальзывать начинает, – Глашины глаза горели, когда она смотрела на меня. А я заметила, что она сменила кофточку на светло-голубую, с вышивкой на зауженных обшлагах. Заправленная в юбку и перевязанная широким поясом, ее кофта идеально подходила к лицу. Но ярко-красные бусы делали ее снова смешной. Размером с крупную черешню, по всей видимости, деревянные, они глухо брякали при любом ее движении.

– Красиво? – заметив мой взгляд, спросила она, но я понимала, что кроме восхищения, не имею права ни на что!

– Очень! А кофточка как тебе идет! – про кофту я не шутила. Она показывала, что у Глаши имелась талия, крепкая грудь и тонкая шея.

– Тады идем. Будешь как барыня со своей девкой! – воодушевленно прошептала Глаша. – Айда через главные, – она потянула меня к центральным дверям.

Пока мы шли через двор, а потом по улице, я начинала смеяться, как только в поле моего зрения оказывалась подруга: высоко задрав голову, видимо, чтобы бусы не скрывала даже тень от подбородка, она не шагала, а плыла в приплясах. Ставила ногу вперед, потом к ней подставляла следующую. И в это время шумно грызла семечки и пялилась по сторонам, чтобы удостовериться, что ее увидели все.

– Глань, а это ты щас чего делаешь? – спросила я, понимая, что хохот мой начинает ее пугать. Но она ведь не считает, что дело в ней. Любая моя странность тут же зачислялась в набор полученных после ушиба.

– Иду, а чего же ишшо-то? – удивилась Глаша.

– А по двору-то так ты не ходишь!

– А кого там по двору-то привечать? ВаськуХромого или Лексея Рябого? У нас ить женихов-та, – она показала пальцы на руке, позагибала пару и сжала в кулак, – раз, два и на этом все. Все женихи путные в городе! Глядишь, мастеровой какой клюнет, а там вольную выкупит. Я тады мастерскую-то знашь, в каком кулачине держать буду?

Улица была широкой, наезженной, и часто проезжающие брички, верховые и телеги поднимали пыль. Но заметила я, что, завидев меня, некоторые возницы притормаживали, кланялись, а после снова прибавляли ходу.

– Не привыкли они, что барыня пешком по пыльной дороге. Обратно бричку возьмем. Не на себе же переть три мешка-то? – объяснила Глаша. Мне показалось, что иногда она сама догадывается, когда мне нужно пояснить.

Я вертела головой влево и вправо и начала понимать, что это не деревня! Одно- и двухэтажные деревянные строения красивым рядком по обе стороны дороги – не крестьянские избы, а настоящие мещанские дома. Попадались такие, у которых первый этаж был собран из камня. Перед домами большие сады или просто лужайки, отгороженные невысоким штакетником.

За некоторыми заборами, под раскидистыми деревьями слуги ставили столы, стулья, накрывали поздний завтрак для хозяев. По улице не спеша шли мужчины в темных сюртуках, молодые пареньки, оглядывающиеся на нас с Глашей. И я чувствовала, как их взгляды прожигают нам спины. Женщин, одетых как я, не было. И только когда вышли на площадь, от которой улицы расходились лучами, я заметила тех, кто сходил с колясок. Они шли в церковь.

Деревянная, большая, занимающая вместе с высоким забором половину квартала церковь зазвонила. Это означало начало службы. Я глянула на Глашу.

– Даже не думай! Коли до барыни дойдет, нам с тобой одними плетьми не обойтись. Без нее ни ногой, никуда, кроме, куда было велено! – важно, но с нотками страха ответила на мой взгляд Глаша.

Я и не собиралась идти в Храм. Я хотела подойти поближе, порассматривать подъезжающих. Вот чего я хотела.

– Идемте же, барышня, давайте, составьте мне компанию, – парочка молодых людей, появившихся из ниоткуда и подтолкнув нас сзади, тут же поймали меня и Глашу за локотки. – Ну чего же вы такие нерасторопные?  – гомонили парни, давая понять, что это не они только что толкнули нас.