– Руки свои убрали! Валите, куда шли!– неожиданно громко выдала я и принялась осматриваться. Когда поняла, что красть у меня нечего, успокоилась. Глаша проверяла шею. Я улыбнулась краешком рта.

Подняв голову, увидела несколько групп людей, обративших на нас внимание.

– И-идё-ем! – прошептала Глаша и так пригнула голову, как будто нам, чтобы уйти от глаз толпы, придется очень сильно пригнуться. Или же она считала, что так ее меньше видно, или она прятала свои бусы. Я не выдержала и захохотала так, что согнулась пополам. И это на площади… перед церковью!

Глава 10

Пока я бежала, влекомая Глашей в какую-то боковую улочку от людских глаз, пока сердце заходилось боем, вдруг отчетливо почувствовала себя счастливой. Молодость, веселье, ноги, несущие туда, куда хочется, и так быстро, как хочется.

– Хватит! – выпалила я, притормаживая Глашу своей остановкой, – Хватит. Никто за нами не гонится.

– Ой, и попадет нам с тобой от барыни, как расскажут ей про нашу прогулку… – Глаша, тяжело дыша, смотрела назад, туда, где после поворота улочки площадь была уже и не видна. Она словно ожидала погони.

– Где там эта лавка с шерстью? – все еще прислушиваясь к себе, спросила я Глашу.

– Айда, тут маленько еще, – Глашка махнула вперед и, все еще сопя, двинулась дальше.

Улица из полутораэтажных домов явно населена была купцами. Невысокий первый этаж, выложенный из камня, служил лавкой, куда, нагибаясь, входили редкие прохожие. А дальше им приходилось спускаться по лестнице на пару шагов вниз.

Я смотрела по сторонам, словно турист, впервые попавший в незнакомую страну, населенную туземцами, живущими в невиданных жилищах. Глаша не торопила меня, пользуясь во всю прогулкой: грудь у нее снова округлилась, растрепанные на висках космы она подобрала и пригладила руками от мокрого лица к началу тугой косы.

– Веселая ты больно стала, Надьк. Как не ты, – в который раз повторила эту фразу Глаша.

– Так тебя и не понять, какая я тебе больше нравлюсь: невеселая не нравилась, сейчас ты тоже недовольная, – поняв, что запнулась, сделала несколько быстрых шагов вперед и уткнулась в грудь подруги.

– Башкой-то не вертай, под ноги гляди. Чего ты там не видела?

– Ничего не видела. Не помню ничего, Глаша, – тоже в который раз соврала я.

Лавка купца Дерюгина выглядела несколько иначе, чем я себе могла представить: за хорошим дощатым забором высотой чуть выше груди, было целых три постройки. Дом был поменьше, чем у нашей барыни, но тоже красивый: с резными окладами вокруг окон, выкрашенными белой краской, почти что кружевными деталями, собирающимися в узор над каждым окном и под коньком крыши. Большие, что можно было заехать на лошади с телегой, ворота примыкали к дому. А дальше тянулся забор.

Ворота сейчас были распахнуты, и двор представал во всей своей красоте и чистоте. Казалось, даже куры тут не гадили, терпя до курятника. Все было выметено и выскоблено, словно не двор деревенский предстал перед нами, а военный плац.

Я прошла за Глашей внутрь. Тут и там суетились мужики и бабы. Кто-то нес мешки на плечах, а кто-то раскладывал по деревянным настилам шерсть. Она блестела под солнцем, как нефть, разлитая тут и там прямоугольными дорожками.

– Чаво изволите? – мужичок в черных, блестящих от затиров штанах и серой рубахе с косым воротом, завидев нас, направился прямиком ко мне.

– Мы от барыни, – начала я, и он принялся меня осматривать, будто несла я полную чушь.

– От Домны Палны мы от Митрошиной! – вышла вперед Глашка.

– Чаво изволит барыня? – мужичок щурился на солнце, но я видела, что глаза его были голубыми, как небо, а на солнце и вовсе казались прозрачными, бесцветными на фоне очень уж загорелого лица.

– Она три мешка черной шерсти заказывала. Битой, – уточнила Глаша. – Вот, пришли забрать.

– На себе ли, чо ли понесете? – мужичок глянул за наши спины, будто надеялся увидеть за воротами телегу.

– Свихнулся, старый? – бесцеремонно ответила Глаша. Куда нам с барыней, – она мотнула головой на меня. – Чичас заберем, а там коляску поймаем.

Мужичок странно обвел нас недоверчивым взглядом и пошел к дому. От крыльца он неожиданно громко закричал в сторону открытых настежь дверей в дом:

– Матвей Демидыч, это к вам, видать. Выйди, а то, не ровен час, огрею чем эту бабу. А мне в кандалы нельзя: у меня деток малых полон двор.

– Огрей сначала, потом хвастай, мол, управился, – не сдавалась Глаша. Мой веселый настрой вроде даже начал подниматься, несмотря на ситуацию. Она была больше смешной, чем опасной.

Из дома показалась сначала бородатая черная голова. Потом вышел мужчина лет пятидесяти. Зыркнул на нас, и я заметила, как Глаша задрала подбородок.

«Неужто и тут она собралась искать себе суженого?» – подумала я. И не ошиблась. Словно лебедушка, девица подплыла к крыльцу и совершенно чужим голоском вывела:

– Матвей Демидыч, ну что у вас за работники, коли девушек обижают? Мы вот за шерстью от Домны Палны. Забрать, значица, шерсть. Только черную, без единого белого али серого пятнышка требуется, – она теребила бусы и водила бедрами так, будто по дороге у нее лопнула резинка на трусах, и сейчас она хотела незаметно их скинуть.

Я прыснула от смеха и отвернулась. Мой смешок не остался незамеченным, и мужик вдруг будто очнулся от Глашкиного нелепого жеманства.

– Иван, принеси мешки, что позавчера били. На их черные ленты. Это для Митрошиной, – крикнул он в сторону, а потом, зыркнув на нас, вроде как хотел что-то добавить, но не стал.

Тот же мужичок, у которого с Глашей началась и не закончилась перебранка, вынес мешки из добротного, хорошо сколоченного сарая, где ровно и четко работала машина, звуками походящая на паровую.

– И хто тебя за язык-та тянул, дура? – Глаша недовольно сопела, неся пару мешков на плечах. Я несла один, держась обеими руками за те самые черные завязки. Глаша несла пару и пыхтела не хуже той машины в сарае.

– Глань, ну прости, смешно было, правда. И чего ты так виляла там? Неужто и он тебе сойдет за мужа? Старый вроде для тебя, – я чувствовала вину, но смешно было сильнее, чем стыдно.

– Блаженная ты, Надька, правильно барыня говорит. Как есть блаженная. Ни ума, ни хитрости. Так, глядишь, он бы пожалел нас, да коляску свою отправил. А может, и сам бы нас отвез. Ехали бы чичас, как барыни, а в нашем околотке девки бы обзавидовались вовсе.

– А потом бы тебя его жена за космы оттаскала, – успела я вставить между ее причитаниями.

– Нету у его жены. Помёрла. Прошлым летом. Трое детишек у их малолетних осталось. Знаешь, сколько к ему баб сватается? Даже молодки не против на такое-то хозяйство. Глядишь, выкупил бы меня, зажили бы, – мечтательно замурчала Глаша, будто уже представляя себе, как нежится на белых простынях да чай на веранде попивает.

– Так во-от, чего ты так вырядилась. Я-то думала для молодых парней, а ты старика заприметила, – говорить на ходу было тяжело, но я не промолчала, потому что в начале нашего похода Глаша ничего не рассказала о видах своих на Матвея Дерюгина.

– Заглохни и иди себе, барыня деланная, – не зло, но стараясь поддеть, ответила Глаша, а через несколько секунд добавила: – Не старый Матвей Демидыч. Ему до тридцати ишшо жить и жить. Только после смерти жены своей вон как поплохел. Все не оправится.

– А ты, значит, решила, что сердце его сможешь растопить? – тихо  сказала я.

– Чаво ты тама под нос урчишь, как кошка? – поинтересовалась Глаша.

– Ничаво, иди. Скоро уже дома будем, – заметив поворот к нашему околотку, ответила я.

Не обедая, мы переоделись и бросились на реку. Половиков, набухших в воде, оказалось очень много. Деревянные штуковины, единожды виденные в моем детстве в бабкином сарае, оказались средствами для стирки таких вот половиков и грубых полотен. Похожие на скалку валки с тупыми зубцами вместо плоской поверхности приходилось катать, предварительно намылив.

Я радовалась, что можно было ополоснуться, но Глаша следила за мной, предупредительно поставив меня у плотика со стороны, выше по течению. Видимо, сообразила, что если снова юркну под плот, сможет меня поймать.

Я поливалась водой между делом, а потом, несмотря на косые взгляды Глаши, начала мылить свою мокрую рубашку, шею и руки.

– Запылилась? – поинтересовалась она.

– Вспотела с этой шерстью. Слушай, а мы ее не проверили. Вдруг там и правда не черная? Домна нас самих тогда дочерна побьет, – предположила я.

– Не такой Матвей. Никогда никого не обманывал, а барыня и так найдет, до чего доковыряться, – успокоила меня Глаша.

Половики мы вывесили на заборе почти вечером. Солнце еще грело, но комары, почуявшие начало прохлады, уже вылетели на охоту.

Я переоделась, повесила выстиранное платье на веревку за домом. И заметила Нюрку, споро чистящую на чурочке у кухни рыбу.

– Здорово, Ань. Хороший улов, гляжу. А у тебя быстро получается, – начала я, шагая к ней.

– Это у вас работы нету, а мне еще вон сколь надо перечистить. Барыня солить велела, – она указала на большой таз, полный щук. Некоторые еще боролись за свою рыбью жизнь.

– Хочешь, помогу? – предложила я. Не зная, сколько мне здесь еще придется пробыть, я понимала, что с одной Глашей в единомышленниках мне придется тяжело.

– А ты умеешь? – недоверчиво хмыкнув, спросила Нюра.

– Конечно. Чего тут уметь-то, – я осмотрела рыбу. В моем детстве таких огромных щук ловили редко. А если и ловили, то шли они чаще на фарш, потому что были старыми и сухими. Бабушка любила пироги со щукой, луком и сливочным маслом. И я любила.

– Ну, коли умеешь, неси чего вместо табурета, да присаживайся. А я нож принесу, – Нюра почесала нос тыльной стороной ладони, и я поняла, что она не знает, как со мной себя вести. Я всегда касалась лица, когда мне было неудобно или нужно было занять чем-то паузу.

Мы чистили рыбу до темна, сначала молча, а потом я рассказала, что не все помню после удара о камень в реке. Поделилась, что ходили с Гланей за шерстью. И добавила, что удивилась, когда хозяйка уехала так рано.

И Нюра начала открываться.

Глава 11

Заполошные крики поутру заставили вскочить с постели. Мне казалось, что я только-только заснула. Голос Фирса перебивался тихими приказами Осипа Германовича. Пока я одевалась, передумала все, что можно. Странным здесь были не крики, а то, что ругалась не Домна!

Я выбежала в гостиную, кое-как натянув платье. Рубахи были слишком изношенными, чтобы сигать в них по дому среди мужчин. И мне предстала такая картина: Осип Германович шел, тяжело опираясь на трость, а за ним четверо мужиков, среди которых был Фирс. Я отступила, чтобы они, минуя гостиную, прошли к комнатам хозяев.

Когда Осип Германович отошел, я оторопела. Мужики на покрывале несли Домну. Я мигом открыла дверь, пробежала в темную комнату и принялась разбирать постель хозяйки. В спальню прошмыгнула Глаша с чадящей, видимо, наскоро зажженной керосиновой лампой. В рубашке и накинутой на плечи шали, со взъерошенными волосами она была похожа на умалишенную. Не красили ее выпученные то ли от страха, то ли от непонимания глаза и приоткрытый рот.

– А чево это с ей? – оттолкнув меня в угол, чтобы хозяйку могли пронести, прошептала Глаша.

– Думала, ты знаешь. Проснулась от криков, – ответила я растерянно.

– Пропускайте лекаря, – все так же спокойно заявил хозяин.

Мужики вышли, и в комнату вошел тонкий, как жердь мужчина лет шестидесяти. Несмотря на то, что вид он имел заспанный, одет был как на воскресный променад. Присмотревшись, поняла, что китель военный, а значит, лекарь сей прибыл из военной части.

– Выехать велела в ночь. Расстроена была сильно. Но приказала гнать. По дороге сразу и случилось, – Осип рассказывал, казалось, спокойно, но в голосе его слышался страх. – Ругалась, голосила, а потом как будто сдулась. Лицо скривилось, осела на диване как квашня. Домчали впервые за шесть часов!