– Апоплекси-ческий удар, не иначе, – лекарь стоял спиной к нам, забившимся в угол возле окна. Но я видела, что он осмотрел лицо нашей хозяйки. Потом поднял руку, и та плетью свалилась на кровать.

– И долго это… лечить? – голос хозяина все еще был собран, но дыхание сбивалось. Видимо, тяжело ему дался этот путь. Но, к его чести, мужчина не впал в истерику, не угрожал, не мешал врачу.

– Это… – доктор отошел от постели Домны и обратился к Осипу: – Это может пройти само, и тогда Домна Пална останется в кровати до конца своих дней. Или же, – он стал говорить еще тише, – она не переживет сия удара.

В комнате вдруг стало тихо. Слышно было, как в гостиной тикают большие напольные ходики.

– Кто всего ближе к барыне? – лекарь обернулся и, увидев нас, стал переводить взгляд то на одну, то на другую.

– Надежда. Она была с ней все время, – ответил Осип Германович, и я, наконец, оторвала взгляд от поплывшего лица хозяйки и уставилась на хозяина.

– Да, я, – ответила, но в голове было только одно: «домчали за шесть часов». В наше время не нужно быть неврологом, чтобы знать о «золотом часе», о скорой терапии и медикаментах. А тут о них ничего и не слышали еще.

– Присмотрите за Домной Палной. Мы с Осипом Германычем чаю выпьем, – спокойно и с улыбкой сказал доктор и вывел барина.

– Нюрка чайник уже сготовила. Я с тобой остануся, Надя. Гляди, как ее перекочевряжило, – Глаша так и стояла на одном месте с выпученными глазами.

– Барыня, – обратилась я к хозяйке, расстегивая пуговицы на блузке, – Домна, посмотри на меня! – почти приказала я.

– Ты чего? Потише! Она ить тебе припомнит это! – Глаша неслышно подошла сзади.

Я взяла руку хозяйки и, подняв палец, чтобы Глаша помолчала, отсчитала пульс.

– Ничего она уже не припомнит, подруга, – я села рядом с Домной на кровати. – Непонятно, как она вообще доехала эти шесть часов.

– Неужто кончается?

– Кончается, – я посмотрела в полуоткрытые глаза Домны, подняла веко. Ничего хорошего я не увидела и там.

– Надо за попом послать, – прошептала Глаша.

– А что ты им скажешь? Что точно знаешь, что она умирает? – я пожалела, что проговорила свои мысли при девушке вслух.

– Ну… не хорошо отходить без попа, Надьк. Хоть она и была нехорошей да злющей, а не хорошо! – в голосе моей товарки появились те самые завывающие нотки.

– Ладно, сиди тут. Я сама что-нибудь им скажу, – я встала и пошла к двери. Когда оглянулась, Глаша стояла за моей спиной.

– Ни за что тут не останусь. Страшная она, как сама смерть!

– Ладно, за дверью постой, тут, в коридоре, – я оставила Глашу и тихо пошла в гостиную.

– И чего она так отреагировала, Осип Германыч? Давно уже эти слухи ходят, и многих приглашали уже в коллегию. И со многими обсуждали, как поступать с крепостными, – голос лекаря был спокоен и даже несколько ленив. – Все идет к одному…

– Говорил, Николай Ильич, говорил, готовил. Знал, как она отреагирует. И от этого всегда заводил разговор. А тут это приглашение на собрание, черти его дери, – Осип шипел сквозь зубы.

– Так много вы теряете? – уточнил о чем-то лекарь.

– У Домны девять деревень. Это с виду мы скромно живем. А она и особых припасов не делала. Земли покупала да сыну на учебу не жалела. Я-то готов давно ко всему. И уж говорил ей, что так или иначе отмена-то не больно по нам ударит. Ну кто из их сможет выкупить земли-то? Сколько еще лет им придется на нас работать? Тогда и нас не станет уже, а значит, и переживать не с чего.

– В случае все вам останется? – зачем-то поинтересовался любопытный докторишка.

– Не станем пока об этом говорить, Николай Ильич. Поди, все еще как-то образуется, – неуверенно предположив хороший исход, решил поменять тему барин.

– Только Бог ведает, Осип Германыч, только Бог, – кряхтя, но довольно резво, мужчина встал и направился к выходу.

– Я провожу вас. Благодарю, что прибыли быстро, друг мой! – заскрипело кресло барина.

– Не провожайте. Фирс меня отвезет, – дверь хлопнула, и я вышла в гостиную.

– Барин, прости, что нос свой сую, но барыня мне велела, еще будучи в крепости и здоровье, коли сильно занеможет, попа звать, – выпалила я.

– Попа? – барин замер и вытаращился на меня, а потом захохотал. Но лицо его моментально, как у младенца, поменялось: кончики губ опустились, глаза застлали слезы.

– Попа. Так и велела! – уточнила я.

– Думаешь, не подождет это до завтра? – он спросил меня так серьезно, что мне стало страшно. Он смотрел на меня сейчас как на человека, который взял на себя ответственность, сняв с него.

– Нет, барин. Не доживет она до утра. Зовите попа, – я повторила просьбу уже другим тоном, более уверенным. И он крикнул Нюрку.

Когда наша кухарка вернулась с батюшкой, не спал уже весь дом. Народ собирался во дворе, но словно не хотел быть увиденным. Толпились на задах, ближе к мастерской, где жили Фирс и Глаша. Там же рядом была конюшня, и сейчас то там, то тут вспыхивали огни керосинок.

Я постояла возле Домны, отерла ее рот, из которого текла слюна, и, когда во дворе услышала коляску, наклонилась и прошептала в ухо своей недолгой мучительнице:

– Домна, видит Бог, коли могла бы, помогла. Но нет такой возможности. Прости меня, ради Бога. А попа… не знаю, может ты и правда не любишь церковь, но если слышишь, то тебе полегче будет, коли рядом кто-то будет. И за руку тебя подержит. Прости.

Домны не стало к утру. Барин позвал меня и поблагодарил за то, что я посоветовала ночью. Он не спал вторые сутки. Я велела привезти лекаря, чтобы тот дал ему капель для сна. Еще один покойник – хозяин мне был не нужен. Крепостное право отменят только к весне, а нам еще надо пережить зиму. Но теперь у меня есть время все обдумать и решить, как жить дальше.

Глава 12

Осень потянулась проливными дождями, криком улетающих птиц, запахом сушащихся в печах грибов и ягод, утренними молочными туманами, не сходящими порой до обеда.

Первый снег приободрил всех. Город будто выспался, умылся и покрыл нарядную пуховую косынку, чтобы выйти в люди. Дым из труб теперь курился почти постоянно. Запах, знакомый мне с самого детства, вытеснил остатки переживаний. Или же я смирилась, сжилась, свыклась и, как говорила Глаша о женщинах, которые с трудом, но привыкают к новому дому, к мужу, «окортомилась».

– Ежели барин нас сразу из дому не попёр, то, поди, и дальше оставит. А то мне и пойти некуда, Надьк, – Глаша теперь жила со мной в доме хозяина и вечерами, когда вся видимая и невидимая работа заканчивалась, трещала без умолку, будто сорока.

– Мне тоже некуда, Глаш, так что ты не одна. А коли выгонят, то и пойдем с тобой по миру, – особо не вникая в ее рассуждения, я читала свежую газету хозяина. Вернее, не совсем свежую: пресса из столицы сюда доходила недели через две.

– Ты ведь щас весь дом ведешь. Я и не знала, что ты столькому у барыни, Ца-арствие ей Небесное-е, научилася.

– Спать пора, Глань. Давай завтра порассуждаем. Я сегодня полдня комнаты мыла, а вторые полдня починкой занималась. Перед глазами сейчас только нитки да щелки в полу, – я отложила газету и принялась переодеваться.

Носила я теперь простые платья или рубахи с юбками. Наряды, что остались из прошлой жизни, Нади надевала только в город.

Мне хотелось, чтобы время замерло, не торопилось. Ведь с новым законом придется мне, как ёжику: узелок на палочку и семенить в туман со своими мыслями. А здесь тепло, сытно и даже уютно.

Думая, что время еще есть, я засыпала с ладошкой под щекой. Такой привычки я не имела, а значит, у тела моего нового была и своя память.

Ранним утром я вставала досветла, потому что высыпалась, уснув до десяти вечера. Присматривала за голландской печкой, растопленной Фирсом, чтобы барин, проснувшись, пил чай возле нее в тепле. Я стала замечать, что встает он со своего кресла все тяжелее. Мне искренне было жаль человека, который плохого мне ничего не сделал за все время. А даже наоборот: не погнал из дома, не выяснял, чем я занимаюсь и стоит ли меня тут вообще держать.

Осип Германович будто жил прошлой жизнью, только громкоголосой помехи не стало. И теперь чай пить за газетой или очередной книгой стало гораздо приятнее.

Но нет-нет, а глянет на стул Домны, будто забывшись, хочет чего-то сказать, а ее не оказывается там. И тогда плечи его опускаются. Любил ли он ее? Думаю, да. Столько лет жить с человеком, даже не с самым хорошим характером, вырастить сына, вести дела. Даже вот пить чай ежедневно!

– Етить ее, спину мою. Будто Домна не померла, а уселась сверху, – прошептал он надсадно, вставая после завтрака.

– Осип Германович, а может и такое быть. Коли на себе все нести, то и спина заболит. Может, тревожит чего-то? – задумавшись, брякнула я и, опомнившись, прикрыла рот ладошкой.

С самоваром в руках, будто статуя, замерла Глаша. Мне показалось, что я телом почувствовала, как она представляет нас, живущих на улице.

– Надежда, это все не дело. Это болтовня одна и цыганщина. Говорят, хорошие костоправы на ноги ставят даже не ходящих. Да вот где их разыскать, тех костоправов? – он, как и я, ответил автоматом, а потом резко посмотрел на меня, будто перед ним только что заговорил самовар.

– Давайте намажу спину прогревающей мазью. У Домны Палны ее много осталось. Я знаю, как мазать и какими движениями. Она меня и учила. Говорила, что ей какой-то дохтур из Троицка показал, – я ковала, пока горячо. Мне барин нужен был сейчас как воздух. От его здоровья зависела моя жизнь и покой.

– Не смеши, Надюшка, ой не смеши! – захохотал он, и на его смех в двери постучали. Кто-то открыл. Долго шептались в прихожей, а потом вошел Фирс.

– Рано ты, Фирс. Опосля обеда поедем. Спина болит… мочи нет. А Надежда вот предлагает втереть какие-то специальные мази барыни покойной, – Осип не успокаивался, хохотал и держался за живот.

– Да я не за энтим, барин. Там, – Фирс мотнул головой в сторону передних ворот для пущего понятия, где именно, – к вам пришли, барин.

–И кто так рано? Неужто без договоренности нонче до обеда не ждут, а ежели я еще не одет? – барин, в отличие от его покойной жены, часто перенимал речь своих дворовых.  Или же он так и жил всегда: с людом по-людски, а с важными персонами по чинам?

– Лекарь там. Ну, тот, что Домну Палну… – Фирс не мог подобрать слова, потому что «лечил» сюда мало подходило. Я бы сказала, «прикончил».

– Зови, зови, чего доброго человека на холоде держать? – поторопил его барин и с долей ненависти посмотрел на свое кресло.

Пока я снова накрыла чай, сбегала за пирогами до кухни да обернулась, за столом в гостиной велась беседа. Я не особо интересовалась сплетнями, которые тут были основной темой, но прислушивалась. Только так я могла получить какую-никакую информацию.

– Значит, Николай Ильич, вы ко мне с простым визитом? Ра-ад, рад, что не по делу. Давно вас не видел, – барин присел на стул Домны. Стул был повыше. И его спине, прижавшей, видимо, уже сильно, на нем было поудобнее.

– Не совсем-с, хотя… да. Пришел справиться о вашем здравии, Осип Германович.

– Да все нормально, только вот спина чегой-то побаливает, но… – тут барин снова начал смеяться, и я поняла, что сейчас он расскажет доктору о моем предложении.

Так и случилось. И они несколько минут смеялись. Но лекарь потом даже не вспомнил о жалобе и не соизволил выяснить, откуда растут ноги у этой боли.

– Так вы говорите, что и дело у вас имеется? – напомнил внимательный во всем Осип.

– Да… – лекарь мялся, будто собирался просить денег в долг, но все никак не мог на это решиться.

– Говорите, говорите. Не раз вы меня выручили, так и я, может, коли не помогу, так насоветую чего, – барину стало интересно, и я заметила, как во взгляде его что-то блеснуло.

– Хорошо, так и быть. Я понимаю, что вам сейчас не до… не до… В общем, моя сестра Степанида Ильинична, как вы знаете, вдовствующая дама, но при доме, при сыновьях и дочерях. Но женщина еще не пожилая и…