– Чушь, – продолжал Ученый. – Полнейшая и совершеннейшая чушь. Первое, что должен был сделать этот человек, – взять свою банку с вьетнамской землей и вышвырнуть в окно. Каждый раз, когда он открывает буфет, когда вынимает банку – а делает он это иногда по пятьдесят раз на дню, – он укрепляет нейронную цепочку и обрекает себя на еще большие страдания. Точно так же каждый раз, когда мы копаемся в прошлом, когда возвращаемся мыслями к тягостному эпизоду – а примерно в этом и состоит суть психоанализа, – мы увеличиваем шансы на то, что этот эпизод повторится. Вместо того чтобы идти дальше, мы погребаем себя заживо. Каждый раз, пережив огорчение, разочарование, нечто такое, что мешает нам жить, мы должны первым делом переехать, сжечь все фотографии и ни в коем случае не говорить ни с кем на эту тему. Отторгнутые воспоминания стираются; это может занять некоторое время, но они прекраснейшим образом стираются. Цепь дезактивируется. У кого есть вопросы?

Вопросов не было. Его доклад, продолжавшийся более двух часов, был на редкость ясным. Входя в столовую, я увидел Патрика, он устремился ко мне, сияя улыбкой и протягивая руку. Хорошо ли я доехал, удобно ли устроился и т. д. и т. п. Пока мы приятно беседовали, сзади вокруг меня вдруг обвилась женщина, стала тереться лобком о мои ягодицы, положила руки мне на низ живота. Я обернулся: Фадия сняла белую тунику и облачилась в латексное боди леопардовой расцветки; вид у неё был цветущий. Продолжая тереться о меня лобком, она также поинтересовалась моими первыми впечатлениями. Патрик добродушно взирал на эту сцену. «О, она так со всеми…» – сказал он, пока мы направлялись к столу, за которым уже сидел мужчина лет пятидесяти, плотный, широкоплечий, с шапкой седых, стриженных ёжиком волос. Он встал, чтобы поздороваться, и, пожимая мне руку, окинул меня внимательным взглядом. За едой он говорил мало, время от времени вставляя пару слов относительно организации школы, но я чувствовал, что он меня изучает. Его звали Жером Приор, но я тут же окрестил его Копом. На самом деле он был правой рукой пророка, человеком номер два в организации (вообще-то они называли это иначе, у них была целая куча титулов типа «архисвященство седьмого ранга», но смысл был именно такой). «Здесь продвигаются в зависимости от стажа и от заслуг, как в любой организации, – сказал он без тени улыбки. – От стажа и от заслуг». Например, Учёный всего лишь пять лет состоит в рядах элохимитов, но является номером третьим. Что же до номера четвертого, то я вас непременно должен познакомить, заявил Патрик, он очень ценит ваше творчество, у него у самого хорошее чувство юмора. «О, чувство юмора…» – что еще я мог ответить?

После обеда лекцию читала Одиль, дама лет пятидесяти, чья сексуальная жизнь была примерно в том же роде, что у Катрин Милле^[40]; она была даже немного на нее похожа. Выглядела она вполне симпатично, без проблем – опять же как Катрин Милле, – но доклад у нее получился довольно вялый. Я знал, что бывают женщины вроде Катрин Милле, у которых вкусы в таком же роде, – по моим понятиям, примерно одна на сто тысяч; по-моему, процент их оставался постоянным во все эпохи и вряд ли когда-то изменится. Одиль слегка оживилась, дойдя до возможности заражения вирусом ВИЧ через исследуемое ею отверстие: это явно был ее конек, она насобирала гору статистики. Конечно, ведь она была вице-президентом ассоциации «Семьи против ВИЧ», которая пыталась вести на эту тему умную просветительскую работу – иначе говоря, поставляла информацию, позволяющую людям использовать презерватив лишь в случае крайней необходимости. Со своей стороны, я ни разу в жизни не надевал презерватива, и не в моем возрасте, к тому же при нынешнем развитии тройной терапии, начинать им пользоваться – если, конечно, предположить, что у меня еще будет случай кого-нибудь трахнуть; сейчас я был в таком состоянии, что уже одна перспектива кого-то трахать, да еще получать от этого удовольствие, казалась мне более чем уважительной причиной удавиться.

Главная задача доклада сводилась к тому, чтобы перечислить ограничения и запреты, налагаемые элохимитами на сексуальную жизнь. Здесь все было просто: запреты отсутствовали – если все происходило между совершеннолетними и, как говорится, по обоюдному согласию.

На сей раз вопросы были. По большей части они касались педофилии: элохимитам случалось подвергаться судебному преследованию по этому поводу – в конце концов, кто в наши-то дни не преследовался за педофилию? Тут Одиль могла сослаться на предельно ясную позицию пророка: в человеческой жизни есть момент, именуемый пубертатным возрастом, когда возникает сексуальное желание; в зависимости от конкретной личности и от местности возраст этот колеблется от одиннадцати до четырнадцати лет. Заниматься любовью с человеком, который этого не хочет или не в состоянии ясно сформулировать свое согласие, то есть с тем, кто не достиг пубертата, плохо; но все, что происходит после пубертата, безусловно не подлежит никакой моральной оценке, и больше по этому поводу сказать нечего. Вечер стремительно увязал в здравом смысле, и я начинал ощущать потребность в аперитиве; все-таки с этим они переборщили. К счастью, у меня в чемодане имелась заначка, и в качестве ВИПа мне, естественно, был предоставлен одноместный номер. Погрузившись в легкое послеобеденное опьянение, я лежал один на кровати «кинг-сайз», на девственно-чистых простынях, и подводил итоги первого дня. Как ни странно, многие члены секты не выглядели идиотами; а что еще удивительнее, многие женщины не выглядели уродинами. Правда, они любым способом старались привлечь к себе внимание. В этом отношении пророк стоял на твердых позициях: если мужчина должен прилагать усилия, чтобы сдерживать свое мужское начало (мачо и без того залили весь мир кровью, взволнованно восклицал он в различных интервью, которые я видел на его сайте), то женщина, напротив, может дать выход своей женственности и врожденному эксгибиционизму посредством всех блестящих, прозрачных и облегающих нарядов, какие только предоставлены в ее распоряжение фантазией всяческих кутюрье и художников: в глазах Элохим нет ничего приятнее и великолепнее.

Именно этим они и занимались, и за ужином уже ощущалось легкое, но неослабное эротическое возбуждение. Я чувствовал, что всю неделю оно будет нарастать; а еще я чувствовал, что реально не буду от этого страдать и мне вполне достаточно мирно накачиваться спиртным, глядя, как клочья тумана ползут в лунном свете. Сочные пастбища, коровы с шоколадок «Милка», заснеженные вершины – отличное место, чтобы забыться или умереть.

На следующее утро первую лекцию читал сам пророк: он явился весь в белом и стремительно взлетел на сцену под лучи прожекторов среди оглушительной овации; его встречали standing ovation – ему аплодировали стоя! Я вдруг подумал, что издали он смахивает на обезьяну; возможно, дело было в соотношении длины передних и задних конечностей или в позе, не знаю, впечатление было очень мимолетным. К тому же он не казался злой обезьяной: просто обезьяна, с приплюснутым черепом, вполне жизнелюбивая, не более.

А еще он, безусловно, смахивал на француза: ироничный взгляд так и искрился лукавством и насмешливостью; он бы отлично смотрелся в какой-нибудь пьесе Фейдо.

А еще он выглядел куда моложе своих шестидесяти пяти лет.

– Сколько будет избранных? – Пророк сразу взял быка за рога. – Быть может, 1729, наименьшее из чисел, которые можно представить в виде суммы двух кубов двумя различными способами? Или же 9240, число с 64 делителями? Или 40 755, число одновременно треугольное, пятиугольное и шестиугольное? Или же оно будет равняться 144 000, как считают наши друзья свидетели Иеговы – вот уж действительно опасная секта, к слову сказать.

Как профессионал, не могу не признать: на сцене он смотрелся великолепно. Кофе в гостинице был отвратный, я не выспался – но он меня увлек.

– Будет ли число избранных равно 698 896, палиндрому и точному квадрату? – продолжал он. – Или 12 960 000, числу, воплощающему «квадратную гармонию» у Платона? Или же 33 550 336, пятому совершенному числу, начертанному в одном анонимном средневековом манускрипте?

Он замер в точке, где скрещивались лучи прожекторов, выдержал долгую паузу и изрек:

– Избранным станет каждый, кто возжелает этого в сердце своем… – Пауза покороче. – И будет вести себя соответственно.

Далее он вполне логично рассуждал об условиях избранничества, а затем перешел к наставлению миссионеров: тема эта явно была ему особенно дорога. Лекция длилась чуть больше двух часов, и, честное слово, это было здорово, отличная работа, я аплодировал чуть ли не громче всех. Сидевший рядом Патрик шепнул мне на ухо: – Он действительно в очень хорошей форме в этом году…

Когда мы шли обедать, у выхода из конференц-зала нас перехватил Коп.

– Пророк приглашает тебя за свой стол, – важно сообщил он мне, потом добавил – тебя тоже, Патрик.

Тот покраснел от удовольствия, а я сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Даже когда Коп сообщал приятную новость, он делал это так, что душа уходила в пятки.

Пророк занимал целое крыло отеля; там у него была даже собственная столовая. Пока мы ждали под дверью, а какая-то девица вела переговоры по рации, к нам присоединился Венсан, ВИП от изобразительных искусств; его привел один из подчиненных Копа.

Пророк занимался живописью, и везде висели его творения, которые он на время школы перевез из Калифорнии. На них были изображены только женщины – обнаженные или в весьма условных нарядах – на фоне различных пейзажей, от Тироля до Багамских островов; теперь я понял, откуда берутся иллюстрации в брошюрах и на сайте. Пока мы шли по коридору, я заметил, что Венсан старается не смотреть на полотна и с трудом сдерживает презрительную усмешку. Я тоже подошел поближе и с отвращением отшатнулся: слово «китч» было слишком слабым для этой мазни; в жизни не видел ничего более уродливого.

Гвоздь выставки находился в столовой, огромной светлой зале, из громадных окон которой открывался вид на горы. За стулом пророка висела здоровенная, восемь на четыре метра, картина, изображавшая его самого в окружении двенадцати юных женщин в прозрачных туниках; они простирали к нему руки, кто с молитвенным обожанием, а кто и с выражением более откровенных чувств. Белые, черные, одна азиатка и две индианки. По крайней мере, расистом пророк не был. Зато он явно был неравнодушен к большим грудям и любил, чтобы волосы на лобке были погуще; в сущности, этот человек имел простые и незатейливые вкусы.

В ожидании пророка Патрик представил мне юмориста Жерара, номера четыре в организации. Он удостоился этой чести как один из первых соратников пророка. Тридцать семь лет назад, когда создавалась секта, он уже был рядом и с тех пор неизменно хранил ему верность, несмотря на все его порой неожиданные кульбиты. Из четырех человек, стоявших «у колыбели», один скончался, второй стал адвентистом, а третий ушел несколько лет назад, когда пророк призвал голосовать во втором туре президентских выборов за Жан-Мари Ле Пена против Жака Ширака, дабы «ускорить развал французской псевдодемократии» – примерно как маоисты в свой звездный час призывали голосовать за Жискара против Миттерана, дабы обострить противоречия капитализма. В общем, с тех пор остался один Жерар, удостоенный за выслугу лет некоторых привилегий – к примеру, каждый день завтракать вместе с пророком (это не дозволялось ни Ученому, ни даже Копу) или время от времени иронизировать над его внешними данными – скажем, поминать его «жирную задницу» или «сальные гляделки». Как выяснилось из разговора, Жерар прекрасно меня знал, смотрел все спектакли и вообще давно следил за тем, что я делаю. Пророк, живший в Калифорнии и к тому же абсолютно равнодушный ко всему, имевшему отношение к культуре (из актеров он знал по именам только Тома Круза и Брюса Уиллиса), никогда обо мне не слышал; так что своим статусом ВИПа я был обязан Жерару, и только ему. Он же занимался прессой и связями с медиа.

Наконец явился пророк – чуть ли не вприпрыжку, прямо из душа, в джинсах и футболке Lick my balls, с сумкой на плече. Все встали; я последовал общему примеру. Он направился ко мне, протягивая руку и улыбаясь во весь рот:

– Ну? Как я тебе показался?

Я потерял дар речи, но через пару секунд понял, что в вопросе не было никакого подвоха – он обращался ко мне именно как к коллеге.

– Э… это было хорошо. Правда хорошо, – ответил я. – Мне очень понравилась вводная часть о числе избранных, все эти цифры.