– Знаю! – Я в отчаянии – вдруг она вот-вот бросит трубку? Начинаю тараторить, чтобы побыстрее все выложить. – Мы знаем, что вам нельзя ничего рассказывать, и родителей его искать не собираемся. Я не потому звоню, что мы хотим его забрать. В смысле, если ему плохо, мы заберем, но, если с ним все хорошо и его родители счастливы, мы тоже будем счастливы. Мы просто… – Мне ужасно неловко, я нервничаю. Понятия не имею, как выпросить у нее хоть крупицу информации. И тут в голове всплывают слова Ханны. Она права, я действительно умею доставать людей. Я настырный, я не затыкаюсь. Выдохнув, продолжаю: – Она плачет. Каждую ночь плачет. Ей невыносимо жить в неведении. Не уверен, можете ли вы связаться с теми, кто его усыновил, но, если получится, пусть хотя бы пару строк ей напишут! Расскажут, как он. Даже если вы скажете одну-единственную фразу, что с ним все в порядке, уверен, для Сикс это будет огромным облегчением. Большего мне и не надо… Понимаете, это очень тяжело – ничего не знать. Ей ужасно плохо.

Повисает молчание, которое длится буквально вечность. Испугавшись, что она бросила трубку, я смотрю на экран. Нет, разговор продолжается. Включаю громкую связь и жду. Из динамика раздается звук, как будто кто-то шмыгает носом.

Она что, плачет?

Встретившись глазами с Ханной, я сознаю, что на моем лице застыло такое же потрясенное выражение, как и на ее.

– Обещать ничего не могу, – наконец говорит Ава. – Я передам твои слова агентству по усыновлению. Напиши мне на почту, как с тобой связаться. Только, пожалуйста, не радуйся раньше времени. Я могу лишь передать сообщение. Не знаю, получат ли они его и захотят ли отвечать.

Яростно жестикулирую, чтобы Чанк скорее дала мне бумагу и ручку.

– Хорошо! – Я готов на все. – Спасибо! Спасибо огромное! Вы даже не представляете, что это для меня значит. Для нас.

– Сказала же, не радуйся раньше времени.

Я хватаюсь за шею.

– Простите! Я не радуюсь. В смысле, радуюсь, но понимаю, что может и не получиться.

– Записываешь? – Судя по тону, она уже жалеет, что согласилась. Наплевать – я все сделал правильно.

Записав адрес ее электронной почты и снова поблагодарив, я кладу трубку, и мы с Ханной и Чанк молча смотрим друг на друга.

Наверное, у меня шок: ни слова не могу вымолвить. Даже подумать ни о чем не могу.

Впервые в жизни я благодарен за то, что меня назвали доставучим.

– Вау! – шепчет Чанк. – Вдруг и правда сработает?

Ханна прижимает ладонь к щеке.

– Господи! Даже не думала, что получится.

Давая выход чувствам, бью кулаком по воздуху. Дома родители, а то бы закричал. Хватаю Ханну и Чанк, и мы все трое в обнимку скачем на месте. Ханна пищит от восторга. Она всегда так делает, но сейчас меня это не раздражает.

– Что, черт возьми, происходит?

Мы отпрыгиваем друг от друга. На пороге комнаты стоит отец и с подозрением нас разглядывает.

– Ничего, – в один голос отвечаем мы.

Он приподнимает бровь.

– Врете.

Я обнимаю одной рукой Ханну, другой – Чанк.

– Просто соскучился по сестренкам, пап.

Отец тычет в нас указательным пальцем.

– Врете.

За его спиной появляется мама.

– Что случилось?

– Они радуются, – обвиняющим тоном заявляет отец.

Мать смотрит на него как на сумасшедшего.

– В смысле?

Он машет рукой в нашу сторону.

– Они кричат и обнимаются. Это неспроста.

Теперь уже и мать смотрит на нас с подозрением.

– Обнимаетесь? Все вместе? Это вы-то? – Она складывает руки на груди. – Отродясь такого не было. Что, черт возьми, происходит?

Делая шаг вперед, Ханна с улыбкой заявляет родителям:

– Я, конечно, извиняюсь, но это не ваше дело.

И закрывает дверь прямо у них перед носом.

Поверить не могу!

Она запирает дверь на замок, поворачивается к нам с Чанк, и мы все трое смеемся, а потом снова обнимаемся и скачем от радости.

Родители даже не пытаются попасть в комнату. Думаю, они вообще не поняли, что произошло.

Ханна падает на кровать.

– Сикс расскажешь?

– Нет, – резко отвечаю я. – Не хочу ее зря обнадеживать. Они, может, вообще не напишут.

– Думаю, напишут, – заявляет Чанк.

– Надеюсь. Но ты сама сказала: не просто так усыновление закрытое.

– Да уж, ждать – самый отстой.

Опустившись на кровать, я думаю о том, каким невыносимо тяжелым будет ожидание. Особенно если эта тетка так и не напишет.

Надеюсь, она понимает, что через неделю я снова позвоню. И еще через неделю. И еще. Буду названивать, пока она номер или имя не поменяет.

Только вот, если она и правда так сделает, придется начинать с нуля.

Радостное возбуждение проходит, и мы постепенно начинаем осознавать, как на самом деле обстоят дела. По мере того как тают наши надежды, мы буквально сникаем.

– Что ж, – говорит Ханна, – если они с тобой не свяжутся, пойдешь на какой-нибудь сайт, где ищут родню по ДНК. И будем надеяться, что твой сын, когда вырастет, сделает то же самое.

– Только тогда Дэниелу нельзя никого убивать, – заявляет Чанк. – Ведь его ДНК сразу попадет к копам.

Мы с Ханной опасливо смотрим на нее, а Чанк лишь пожимает плечами.

– Просто на всякий случай. Я бы не рисковала.

– Ты меня пугаешь, – говорю я.

– А меня пугает, что ты папашей стал! – во все горло вопит Чанк.

Я зажимаю ей рот и осторожно оглядываюсь на дверь.

– Тихо! Они же могут подслушивать в коридоре, – шепчу я, прежде чем медленно убрать руку с ее рта.

Ханна вскакивает с кровати.

– Ой-ой-ой, а вот об этом я и не подумала! Если все получится, тебе придется рассказать родителям.

Я тоже об этом не подумал. Но если мне хоть что-то удастся сделать для Сикс, пусть бесятся сколько угодно, оно того стоит.

Чанк хихикает.

– Ох, братец, тебя ждут больши-и-ие проблемы!

Ханна тоже смеется. Какое предательство! Я бросаю на нее гневный взгляд: думал, мы на одной стороне, а у сестры в глазах опять это ее радостное возбуждение.

– Мне уж было показалось, что мы и правда семья. Теперь вижу – вы двое только и ждете, когда я накосячу.

Открыв дверь, выпроваживаю их из комнаты.

– Проваливайте. В вашей помощи больше не нуждаюсь.

Спрыгнув с кровати, Ханна хватает Чанк за руку и тянет за собой. В дверях она оборачивается.

– Дэниел, мы хотим, чтобы у тебя все получилось. Но нам не терпится посмотреть, какой разразится скандал, когда узнают мама с папой.

– Ужас как не терпится, – поддакивает Чанк.

Заперев дверь, остаюсь один.

Глава 4

Вечеринку решили устроить у Скай, потому что Карен и Джека почти весь день не будет дома. Сикс попросила меня помочь с салатом, но я в жизни не готовил, так что только мешаюсь. Скай занимается сладким – если верить Холдеру, она делает самые вкусные печеньки на свете.

Второе яйцо за две минуты падает на пол, и Сикс уже жалеет, что позвала меня.

– Иди посиди с Холдером и Брекином. Без тебя мы тут быстрее справимся.

Что правда, то правда, обижаться не на что.

Иду в гостиную и сажусь рядом с Брекином. Они с Холдером играют в приставку.

– Выигрываешь, Пудреница?

Нехотя повернув голову, он с раздражением смотрит на меня.

– Целую неделю продержался, не называл меня так. Я уж было подумал, тебя в колледже хоть чему-то научили.

– Чему такому меня могли научить, что я перестал бы называть тебя Пудреницей?

– Даже не знаю. Приличиям?

Холдер ржет, развалившись в кресле. Бросаю на него злобный взгляд.

– Ты-то чего веселишься, Хрен Моржовый?

– Брекин прав, – отвечает Холдер. – Иногда мне кажется, ты начал взрослеть, а потом как брякнешь что-нибудь, и сразу понятно: не-е-ет, ни хрена, вот он старина Дэниел во всей красе!

Я качаю головой.

– Да ты со мной потому и общаешься, что я не меняюсь. Всегда остаюсь собой.

– В этом как раз и проблема, – вставляет Брекин. – Ты не эволюционируешь. Впрочем, какой-никакой прогресс все же есть. Я, например, с тех пор как ты приехал, ни разу не слышал от тебя слов на «о».

– Каких еще слов на «о»? – Понятия не имею, о чем речь.

Он начинает произносить по буквам.

– О-Т-С-Т-А-Л…

– А, вот ты о чем, – прерываю я. – Да, я понял, что не стоит его использовать, когда девчонка, сидевшая сзади меня на экономике, вмазала мне тетрадью по башке.

– Может, еще не все потеряно, – отвечает Брекин. – Если уж на то пошло, в старших классах я тебя на дух не переносил. Перестанешь называть меня Пудреницей – и вовсе понравишься.

– У тебя же есть «Твиттер»? – спрашивает Холдер. – Не видишь, что ли, как к таким, как ты, относятся?

– Таким, как я?

– Ну да, к тем, кто за языком не следит и несет всякую херню, чтобы казаться крутыми, типа им на все пофиг.

– Не считаю себя крутым, и мне не на все пофиг. Просто не думал, что слово «пудреница» – оскорбительное.

– Ой, да ладно! – Холдер многозначительно кашляет.

– Хорошо, допустим, оскорбительное. – Я перевожу взгляд на Брекина. – Но это же шутка.

– Ладно, – говорит тот. – Раз уж я человек, идентифицирующий себя как гомосексуального мужчину, то должен тебя просветить. Слово «пудреница» – оскорбительное. Равно как и слово на «о». Равно как и большинство прозвищ, которые ты придумываешь.

– Ага, – подтверждает Холдер. – Прекрати называть мою девушку Резиновыми Буферами.

– Шуток не понимаете? Я даже не знаю, что это значит!

Холдер поворачивает голову в мою сторону.

– Ну да, я тоже понятия не имею. Однако Брекин прав. Иногда ты ведешь себя как настоящий козел. Завязывай.

Черт! За эти каникулы окружающие, похоже, решили высказать все, что обо мне думают. Пока что выяснилось, что я наглый доставучий козел. Плюс тупой. Что еще их во мне не устраивает?

– Тогда придется придумать тебе новое прозвище, – говорю я Брекину.

– Можешь просто называть меня Брекином.

Киваю.

– На первое время сойдет.

Очевидно, такой ответ его устраивает. Я откидываюсь на спинку дивана, и в этот момент раздается звонок. Достаю из кармана телефон – номер скрыт.

Я вскакиваю. Сердце замерло. Чувствуя, как зашкаливает адреналин, жму «ответить»: может, конечно, очередная реклама, а может, и нет. Выбегаю на улицу, чтобы никто не подслушивал.

– Алло! – В трубке тишина, и я снова кричу: – Алло! Дэниел слушает. Алло!

Если это очередной продажник, я, наверное, первый человек, который так рвется с ним поговорить.

– Привет. Дэниел Уэсли?

Схватившись за шею, нарезаю круги по двору.

– Да, кто говорит?

– Я… отец твоего ребенка.

Застываю на месте. Точнее, меня сворачивает пополам от его слов. Ощущение такое, будто сейчас наизнанку вывернет. Ноги еле держат.

Твою ж мать! Только не ляпни какую-нибудь глупость, Дэниел. Только не облажайся!

– Есть минутка? – спрашивает человек на другом конце.

Яростно киваю.

– Да! Да, конечно! – Практически не чувствуя ног, иду к столику на террасе, чтобы сесть. – Спасибо, что позвонили, сэр. Огромное спасибо! Я только узнать, как у него дела. Все ли в порядке? Он здоров? С ним все хорошо?

Наверное, надо позвать Сикс. Она буквально в двух шагах от меня и понятия не имеет, что я сейчас разговариваю с человеком, у которого ее сын. Но, опасаясь, что он ничего хорошего не скажет, жду, пока у меня будет хоть какая-то информация.

– С ним… – Пауза. Он сомневается. – Послушай, Дэниел, я не знаю тебя и не знаком с биологической матерью своего сына. Зато я очень хорошо знаю свою жену и то, через какой ад ей пришлось пройти. Я ни в коем случае не хочу, чтобы она опять страдала, тем более сейчас, когда все наконец-то наладилось. Прежде чем я расскажу ей о нашем разговоре, мне надо знать, чего ты от нас хочешь. Только тогда я смогу решить, сообщать тебе что-то или нет. Надеюсь, ты меня понимаешь.

– Она не в курсе, что мы сейчас разговариваем?

– Нет. И пока не уверен, стоит ли вообще ей говорить.

Пока.

Я хватаюсь за это слово – значит, от меня сейчас зависит, узнаем ли мы, что с малышом.

Вспоминаю слова Ханны: будь настырным, не затыкайся.

– Ладно, в общем, меня зовут Дэниел. Мне девятнадцать. Моя девушка, Сикс, биологическая мать. И… – Я снова вскакиваю, чувствуя на своих плечах всю тяжесть ответственности за то, чем кончится этот разговор. – Простите, мне надо собраться с мыслями.

– Хорошо, я не спешу.

Выдыхаю, стараясь успокоиться. Оглядываюсь на дом: в окне кухни вижу Сикс. Она не подозревает, что происходит. Не подозревает, что я разговариваю с тем, кто знает, где ее ребенок.

Наш ребенок.

Вообще-то, конечно, ее. Ребенок, которого она носила в себе девять месяцев. Бремя, которое она до сих пор несет.