Стоит отдать должное коллегам, не одна я почувствовала, что с криминологией что-то не так. Многие стали советскую психологию почитывать, а она на месте не стояла. У нас в институте даже кафедра психологии была. Но там тоже анкеты в основном обсчитывали. Не хочу обесценивать наши исследования, они тоже были нужными и важными, но на мой личный вопрос: «Почему одни люди совершают преступления, а другие нет, хотя росли они в одинаковых условиях?» – не отвечали. А точнее: «Почему люди разные?» Сейчас этот вопрос многим кажется странным, а тогда в нашем НИИ он был почти крамольным.

Потом к нам через границу всякие другие психологические мысли стали проникать. Коллеги пытались их как-то в криминологию вписывать, ну как могли.

Так я оказалась на территории психологии. В лексиконе коллег стали появляться такие слова, как «самооценка», «социальная роль», «ценностная ориентация». Я пыталась всё это осознать, собрать, и у меня даже что-то получилось. Но народ, заточенный на советскую идеологию, всё равно не понял и не принял. Мою диссертацию приняли холодно и велели многое переделать, цитаты правильные советские вставить, а уж потом о защите думать.

Потом грянула перестройка, а за ней «прекрасные» 90-е. Вместе со смертью Советского Союза наступила и смерть науки криминологии, а заодно и моей диссертации.

Рынок стал главным двигателем прогресса. Анкеты мои, те, что я для своей диссертации обсчитывала, вместе с анализом и теоретической частью мой начальник просто продал кому-то и этот кто-то успешно защитился. А я осталась без диссертации, без веры в человечество, без надежды и смысла. Всё, что мне оставалось тогда в лихие 90-е – это ухаживать за умирающей криминологией, потому что в прокуратуре хоть как-то платили, надо было выживать.

Помните, в школе учили:

«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог…»

Ну и так далее, всё по Пушкину.

Вот и я сидела у ног умирающей науки все 90-е, скучала, но зато кормила себя и всю семью.

Все эти годы меня не оставляла мысль о бессмысленности того, чем я занималась. Хотелось приносить пользу людям, спасать кого-нибудь, дарить счастье, но не получалось. Было тоскливо и не только мне. Бытовое пьянство во время работы стало привычным.

К тому времени в России психология развивалась полным ходом. В одной пачке вместе с религиозной, сектантской и эзотерической литературой к нам пришла и западная психология. Народ тихо сходил с ума от количества новых идей и возможностей.

Ура, думала я, вот теперь-то я, наконец, пойму, как устроен человек. Пусть это прокуратуре не надо, зато я отвечу на мучавшие меня вопросы: как же мы устроены и почему люди, выросшие в одинаковых социальных условиях, поступают по-разному. Я начала читать всё, что попадалось под руку, но для того, чтобы разобраться в этом, катастрофически не хватало базового образования.

Наконец криминология окончательно освободила меня от своего присутствия, и прокуратура отправила меня на пенсию. Мне было 46, я была ещё вполне бодра и верила – жизнь только начинается. Наконец-то можно заняться тем, что интересно мне – психологией. Учиться и ещё раз учиться. Я пошла получать второе высшее.

История вторая
Внутри психологии

Я взялась за дело с энтузиазмом, мне было интересно всё. В этом ВСЁ и ждала засада, я столкнулась с неожиданными трудностями. На меня обрушился поток авторов, концепций, идей.

Наши преподаватели выходили и рассказывали совершенно разные теории: Фрейд, Юнг, Роджерс, Перлз, Ялом и ещё, и ещё. Каждый из преподавателей утверждал, что его любимый автор лучше других. А я, как человек, пришедший из фундаментальной науки, не могла понять, что это вообще такое. Я привыкла, что есть одна стройная, выверенная до мелочей точка зрения, а все другие неправильные. Здесь же одни говорят одно, другие другое, вроде, всё работает, всё правильно, но ничего не сопоставляется между собой.

Для Фрейда человек – это некая энергетическая, сексуально озабоченная система. Его ученик Юнг придумал архетипы. Роджерс выступал со своей Я-концепцией вместе с соратниками по феноменологическим теориям. Экзистенциалисты – все про ценность человека перед лицом абсолютных величин: Одиночества, Любви и Смерти. Берн про вечный спор внутреннего ребёнка и внутреннего взрослого. Для Перлза с его гештальтом человек состоит из потребностей, которые надо удовлетворять, но не всегда получается, а Морено – набор ролей.

Очень всё это сложно было для меня.

То ли дело когнитивный подход. Для его последователей человек – это просто хороший компьютер, перерабатывающий информацию. Они точно в искусственный интеллект верят.

Бихевиористы от собачки Павлова не так уж далеко ушли. Для них человек просто отвечает на подкрепления из окружающей среды, запоминает и реагирует соответственно.

Теорий много, и каждая из них вроде бы правильная и людям помогает. В одних учебниках предпочтение отдаётся одним, в других другим, в зависимости от моды. Одно время по популярности побеждали когнитивные направления, наверное, как самые понятные. И моей криминологии там место нашлось где-то между бихевиоризмом и когнитивными теориями.

В последнее время начали распространяться и гуманистические теории с их Я-концепцией. Модно стало помещать человека в центр мира. Но и про Фрейда с Юнгом никто не забывал. В зависимости от года издания и географической принадлежности автора, книжки по психологии меняли свой облик, глубину и содержание.

Наверное, это даже хорошо, что ни одно направление не победило. В каждом было что-то своё. Тут, правда, мне вспоминается известная притча о слепых, пытающихся понять, на что похож слон. Для того, кто ощупывал ногу, слон – это колонна, для того, кому достался хобот, это шланг, кому бок – решил, что это стена, ну и так далее. Фрейду явно достались гениталии.

Все правы, но у всех своё виденье. Для меня оказалось очень тяжело понять, что единой психологии как таковой нет, а есть много выдающихся гениальных авторов, которые построили свои схемы понимания того, как устроена личность человека. И не нашлось никого, кто бы хоть как-то соединил эти понятия в одну стройную систему и сказал, наконец, как правильно.

Самым сложным для меня было то, что каждое направление создало свою уникальную терминологию. Из-за этого, объясняя одно и то же явление, все кому не лень оперируют несовместимыми понятиями из разных направлений. И такая путаница происходила не только на страницах популярных журналов. Повсеместно люди использовали и продолжают использовать разрозненные термины к месту и не к месту.

Понадобилось немало волевых усилий, чтобы уложить всё это в одной голове. Во всяком случае, гештальт с психодрамой удалось соединить. А психодрама оказалась связана с юнгианскими образами. Пришлось заглянуть и туда. Без некоторых изобретений Фрейда вообще никуда. Ну а понять человека без Любви и Смерти в принципе невозможно. Если невозможно увидеть слона целиком, надо же было хоть как-то составить представление о том, как этот слон выглядит. С кашей в голове мне лично жить было невозможно, тем более работать и помогать людям.

Для того, чтобы начать работу, надо было ещё и инструментами овладеть, а они у всех направлений тоже разные и не совмещаются почти никак. Был только один способ сориентироваться в этом океане различий – выбирать своё направление. Выбрать можно, только погрузившись в теорию и практику, а это требовало слишком много сил и времени. Мне хотелось как можно скорее начать спасать кого-нибудь, я была в растерянности.

Сначала я попала в программу 12 шагов. Это сейчас такие группы есть в каждом районе, а тогда они только появлялись. Мне понравилось, что научиться вести группу можно быстро и без экспертных знаний. Всё давным-давно продумано за нас и прекрасно работает, причём не только для алкоголиков. Но по этой же причине вскоре мне стало скучно. Никакой самодеятельности, всё по специальной книжке.

Тогда я и встретила удивительного учителя Жанну Лурье – она просто пришла, посмотрела на меня и сказала: «Значит так, тебе в гештальт». Учиться было долго и дорого. От этого у меня аж слёзы навернулись, но другого пути к мечте я не видела. Я подумала, что это «Судьба», и согласилась. Так я и попала в Московский институт гештальта и психодрамы.

Гештальт давался мне тяжело. После такой стройной советской науки надо было серьёзно перестраивать мозги, а они сопротивлялись. Никаких тебе анкет и представлений о том, как правильно. Понятия «хорошо» и «плохо» вообще пришлось растворить в безграничной свободе выбора и ответственности за свои поступки. Что такое потребности было понятно, но когда начались всякие там механизмы сопротивления и фигуры с фоном, мозги выворачивались наизнанку. Три года обучения и параллельной психотерапии сделали своё дело, я получила диплом о втором высшем и сертификат гештальт-терапевта. Я – психолог. Работа началась.

А потом я увидела психодраму в МИГиП, сложно было пройти мимо. Это было похоже на чудо. На моих глазах разворачивался настоящий спектакль.

История третья
Встреча с психодрамой

У девушки не ладились отношения с её женихом. Уже не помню, что они там не поделили. Не поняла, откуда там взялась мама девушки и почему она так злится, но я навсегда запомнила чувство важности происходящего и то, как все потом плакали и обнимались. Со мной осталось удивительное ощущение причастности к происходящему и радости от того, как всё разрешилось. Как будто всё это было и про меня. Что это было?! Это была психодрама.

Сколько раз я видела, как люди рассказывают о психодраме! Но слова не могут передать то, что происходит на самом деле, в процессе. Я видела фильм о психодраме. Снятая на камеру сессия выглядела смешно. Какие-то люди в тренировочных костюмах плохо играют какие-то роли. Если не включаться – тоска. Совершенно непонятно, зачем это всё. И как вообще можно играть роль шкафа или двери? Почему одного человека играют несколько актеров? Описание психодраматической сессии часто выглядит как что-то ненормальное, особенно для тех, кто не понимает, зачем вообще играть. Как это работает, почему? Что там происходит?

На психодраме надо присутствовать. Участвовать в ней лично. Почувствовать. В это надо включиться. Многое, конечно, зависит от того, кто ведёт психодраму. И группа тоже важна. Но если всё совпало, то произойдёт чудо. Очень интересно и полезно будет даже для тех, кто просто смотрит. Поверьте на слово.

Психодрама покорила меня с первой встречи. И я уже не расставалась с ней никогда. Я пошла и выучилась ещё и на психодрама-терапевта. Начинала учиться и гештальту, и психодраме у Жанны Лурье, а заканчивала обучение у Нифонта Долгополова, удивительно мудрого человека, директора института, психолога международного уровня, специалиста и по гештальту, и по психодраме.

Теория психодрамы и методы работы зашли с лёгкостью. Было удивительное ощущение, что всё это я давно уже знала. Даже другие направления психологии заиграли яркими красками, как будто через психодраму мне удалось увидеть того слона, если не целиком, то хотя бы его общие очертания.

Я с большим уважением отношусь к когнитивной программе 12 шагов и нежно люблю гештальт, но психодрама для меня – почти религия.

История четвёртая
Про сказки

Я начала работать психологом, у меня были свои клиенты, но очень хотелось чего-то большего и тут произошло кое-что, что помогло мне стать именно тем психологом, которым я являюсь сейчас. То, что придало моей деятельности объём и новое измерение. То, что не оставляет меня в покое по сей день, побуждая писать и эту книгу. Начало, как и у всякого пути, простое. Моя коллега Ольга Кардашина пригласила быть ассистентом в её психотерапевтических группах.

Ольга – кризисный психолог. Её вызывают, когда в нашей стране случается какая-нибудь катастрофа. Если падает самолёт, происходит большой пожар, взрыв или террористический акт, то она приходит на помощь людям. А между авариями Ольга работает с детьми и подростками, и ещё она старший тренер МИГиП.