Виктория Мальцева: Царство красоты

…И пусть на куртке осядет пыль, и пусть ботинки сотрутся в хлам, пока ты веришь в меня – я жив, и пусть тебе говорят, что я – всего лишь сказка, безумный миф, мозг пожирающий страшный яд, пускай меня отрицает свет, пусть от меня отказался бог, пусть я безмолвен, и глух, и слеп, и с губ слетает последний вздох, пускай меня замели пески, пусть под ногами дрожит земля, не отнимай от меня руки, не отрекайся, держи меня.

И до тех пор, пока ты со мной, пока ты веришь в меня еще, и на губах твоих моря соль, кусает ветер поверхность щек, а сердце гулко стучит в груди, и твой румянец затмил зарю, иди за мной, лишь за мной иди.

Ищи.

Я тоже тебя ищу.

Джио Россо

Глава 1. Пробуждение

30 seconds to mars – The Story

Утро началось над унитазом.

Основательно проблевавшись, я сползаю на холодный кафель. Пытаюсь вспомнить, где так налакался и по какому поводу.

Память услужливо предлагает пьяные глаза Итона, пластиковые пакеты с порошком. Всплывает фраза: «Лёгкий наркотик, попробуй, тебе понравится. Трахаться – вообще, улёт под этой дурью, парень!».

Голова раскалывается. Боль слишком сильна, чтобы быть способным быстро восстановить хронологию и суть событий.

Внезапно кадры: синие глаза Софьи… испуганные, ненавидящие, полные слёз. Это воспоминание цепляет за собой другие: её кожа, грудь…

Стоп… Что это?

Она подо мной, и я…

Что за хрень? Я что, во сне Софью… С какой стати?

Я приехал в клуб, разобрался с бумагами, интервью с менеджером, чертежи склада. Итон, Стив и три девки с ними, мы сидели за столом, пили. Когда я принял наркотик?

Когда увидел Софью.

Чёрт, это реально было. Софья вчера была в клубе. С ней её подружка и ещё пару каких-то отморозков. Один лапал её, но без драмы.

Так, дальше. Что было дальше?

Дальше её глаза. Она ела меня глазами. Ну, как обычно. А что я? Я… левой рукой ублажал одну из девок.

Господи… Мои ладони автоматически вжимаются в глазницы.

Стоп, ничего не понимаю. Если у меня была девица, то какого чёрта я вижу под собой Софью?

Тру виски́, не спешу напрягать атрофированную память – страшно.

С трудом вползаю под душ. Сперва горячий.

Снова Софья. Я сзади, она стонет… или плачет? «Мне больно, Эштон! Мне так больно!»

Твою ж мать!

Меняю положение смесителя на «максимально холодный». Стою.

Говорю себе: это сон, это просто дурной сон, ничего этого не было. Я ничего подобного не делал. Не мог. У меня извращённые мозги, мне приснился кошмар. Не было ничего.

Стою под ледяными струями до тех пор, пока меня не начинает трясти от холода. Или это отходняк?

В памяти всплывает второй пакет, и я в ванной принимаю порошок. Голый.

Снова вспышка в памяти: заламываю Софье руки, резко раздвигаю её бёдра. Она беззвучно плачет, закусив нижнюю губу.

Да что же это такое?

Меня так бьёт дрожь, что я с трудом добираюсь до постели. На ней обнаруживаю совершенно голый матрас – простыни нет. На матрасе два небольших пятна. Я наклоняюсь максимально низко, присматриваюсь, трогаю пальцем и не могу понять, что это.

Бёдра Софьи… в крови.

Рвотный позыв и ноги едва успевают донести моё тело до унитаза, чтобы я мог выблевать остатки вчерашнего дня.

Меня рвёт без остановки, выворачивает кишки наружу, а в голове отрывки, куски, картинки складываются в длинную ленту, которую словно киноплёнку я буду прокручивать в голове всю оставшуюся жизнь: этой ночью у меня был секс с отцовской любимицей. Необычный секс: я грубо трахал её. Так грубо, как ни одну женщину в своей жизни. И самое страшное, кажется, я лишил её девственности. Зверски.

Снова кафель, снова душ.

Осознаю себя сидящим на полу душевой: по лицу, голове, всему телу струятся ледяные ручьи. Мои руки то сжимают виски́, то закрывают лицо. Никак не могу до конца осознать то, что сделал. Мой мозг не вмещает этого.

Мои глаза выучили наизусть узор этой кафельной плитки. Мне кажется, я смогу воспроизвести каждый бежевый квадратик и шесть его хаотично рассыпанных оттенков с точностью сканера.

Поднимаюсь: ноги затекли, руки онемели от холода. Не с первой попытки, но всё же умудряюсь выключить душ.

Меня так тошнит от вида этой комнаты, что принимаю решение уничтожить всё в ней и переделать её в какую-нибудь подсобку.

Мне не хватает мужества ещё хотя бы раз взглянуть на кровать: на ней те пятна.

«Софья – половина моего сердца!» Сколько же сотен или даже тысяч раз отец повторял эту ненавистную фразу?

Мои пальцы никак не попадают в нужное поле на экране телефона – я вот уже вечность пытаюсь набрать её номер. Не знаю, зачем. Хочу услышать голос? Живой голос. Её голос.

Трубка выскальзывает из моих деревянных от холода пальцев, на экране расцветает сеть изящных трещин, но свет за ним продолжает жить.

Я набираю номер – уже в семнадцатый раз, и получаю семнадцатое приветствие автоответчика.

Одно сообщение в никуда: «Прости!», и надежда, что она всё-таки получит его. Когда-нибудь.

Почти два часа спустя после таблеток Адвила, мне удаётся окончательно прийти в себя. И чем яснее мой разум, тем мне хуже.

Я не понимаю, как, в какой момент… стал тем, кем стал. Я не должен был, не имел права.

Мне нужно в дом на берегу острова Бёйнбридж.

Не успеваю даже выехать из даунтауна, как разбитый экран телефона показывает вызов от отца.

Я, конечно, поднимаю:

– Эштон, привет.

– Привет.

– У меня к тебе просьба: нужно приехать на встречу вместо меня, через час в центральном офисе.

Я боюсь задавать свой вопрос, но отец и не ждёт его.

– Кое-что произошло, Эштон.

– Что?

– Соню… изнасиловали.

Последнее слово он словно выдохнул с частью самого себя.

В телефонной трубке виснет пауза. Мне сдавило грудь, отцу, очевидно, тоже, но его выдержку можно выставлять в качестве музейного экспоната. Сглотнув, он продолжает:

– Пришла домой вся в синяках. Молчит, как партизанка – не признаётся ни кто это сделал, ни где всё случилось. Глупый ребёнок, я же всё равно выясню. Выясню и убью их. Или его.

Кожу на моих руках и шее вспучивает мурашками. Я открываю было рот, чтобы сделать признание, но отец отключается прежде, чем успеваю произнести хоть слово.

Около восьми вечера мне, наконец, удаётся добраться до острова и того самого дома. Мне страшно, стыдно, но всё это чепуха в сравнении с тем… что сейчас, должно быть, с ней.

Я изнасиловал Софью. Не кто-нибудь, не отморозки из клуба, а я – её семья. Тот, кто должен был защищать её.

За весь этот день мне так и не удалось до конца понять произошедшее, обозначить в собственной голове веские причины.

В холле меня встречает Валерия – жена отца, мать Софьи. Она ненакрашена, у неё красные глаза, а на лице лица нет.

– Соня? – спрашивает рассеянно. Потом, словно опомнившись, сообщает сквозь слёзы: – Отец увёз её в больницу. Ей… перевязка нужна. А на днях мы уедем… раны… зализывать. У нас беда случилась, Эштон. Но Алекс, наверное, уже рассказал тебе?

– Нет, – вру.

И думаю: «Какая ещё на хрен перевязка?»

– Соню… то ли изнасиловали, то ли нет. Она говорит, что сама добровольно ввязалась в какой-то жёсткий секс. Но… слабо в это верится: руки в синяках, запястья – сплошная синева, на шее синяки, на груди, на бёдрах, в общем, кошмар. Но это не самое… худшее… Она, словно мёртвая, Эштон! Будто умерла внутри… Это же пройдёт потом? Да? Позже пройдёт? Спустя время всё пройдёт… У неё ж это в первый раз было. И чтобы так и добровольно… Отец ей не верит. Я тоже.

Лера поднимает на меня глаза, но я не могу вынести ни её взгляда, ни её слов. Закрываю лицо руками, чтобы спрятать перекошенное выражение своей паршивой физиономии.

– Не надо, не переживай… Папа… Алекс поможет ей. Он знает, как. Он всё сделает. Всё будет хорошо.

На слове «хорошо» её голос срывается. и она начинает рыдать, причём с такой силой, что всё волосы на моём теле встают дыбом.

– Господи, Эштон! Если б ты знал, как же больно! Как больно, когда с твоим ребёнком происходит такое, а ты ничего не можешь сделать! Не можешь вернуть вчерашний день и защитить её! Веришь, вот всё бы отдала, что б только не случалось с ней этого! – всхлипывает. – На неё невыносимо смотреть… Тело есть, пусть и в синяках и ссадинах, а Сони нет! Нет больше моей жизнерадостной, дерзкой, всегда открытой Соняши…

Наверное, это самое большое наказание для преступника – услышать стенания матери. Увидеть боль.

Лучше б меня совсем не было на этом свете.

Какого чёрта я сотворил?

Отделение и нужная палата в госпитале находятся даже слишком быстро. В иной ситуации побродил бы по лабиринтам коридоров, но когда ты на грани отчаяния, ноги сами несут сразу туда, куда нужно.

Они сидят рядом на кушетке и оба повёрнуты в сторону окна, спиной к входу, создавая иллюзию уединённости. Конечно, он обнимает её, причём обеими руками, и прижимает к себе так, будто, если не сделает этого, она умрёт, или он умрёт, или они оба умрут.

Мне видна часть её лица: там кровоподтёк и, судя по повязке сбоку головы, ей накладывали швы.

Я бил её, что ли? Неужели ж я ещё и поднял на неё руку?

Перед моими глазами темно. Просто кромешная тьма. И тошнота. Меня выворачивает в прямом и переносном смысле, заставляя концентрироваться, чтобы не блевануть в этом стерильном больничном коридоре.

Уже в уборной я жадно обливаю лицо и голову холодной водой и с ужасом понимаю, что именно со мной происходит – чёртовы гены. Он наградил меня своей больной психикой, и это – первый приступ. Я действую неосознанно, помогая себе водой, но, очевидно, имея представление о том, что мне поможет, только потому, что видел, как это происходит у него.

Глава 2. Полпуда соли

Woolookologie – Forest

Дома, вернее, в квартире, подаренной отцом, я не включаю свет. Не сплю и не бодрствую, существуя в кромешной темноте без единой мысли о будущем. Единственное, что теперь имеет для меня значение – реакция отца. Не то, чтобы я боялся его гнева или тюрьмы, куда он мог бы упечь меня… но я боюсь увидеть в его глазах разочарование.

Я должен сказать ему. Утром.

Посреди ночи мой измотанный мозг пронзает мысль: видео. Отморозки из клуба, те, которые в охране, установили в блядской комнате камеру наблюдения и снимают клиентов ради развлечения, прикрываясь профессиональной надобностью. Я же об этом знал. Так какого чёрта потащил туда Софью?

Сразу же, не дожидаясь утра, срываюсь в клуб. Всё закрыто – сегодня понедельник, народ разбредается раньше обычного. Загружаю сервер охраны – благо знаю, как это делать – и нахожу нужный файл. Конвертирую, перематываю, пауза… Мы входим в комнату, я что-то говорю, она отвечает. Камера не записала звук, и я понятия не имею, о чём мы говорим. И снова говорим. И снова.

Потом я стягиваю с неё майку, бюстгальтер – всё это грубо, бесцеремонно – она остаётся в одних джинсах, я замираю, очевидно, опять что-то говорю, но она не отвечает. Поднимаюсь, скрываюсь из радиуса, покрываемого камерой. Софья подскакивает и одевается.

Господи, она ушла… Она же ушла! Иди, беги и не возвращайся Софи, умоляю тебя! Пусть это буду не я… пусть это кто-то другой, только не я…

Но она возвращается, и я нажимаю на паузу: знаю, что будет дальше. И помню свои мысли, омерзительные свои мысли.

Я хотел наказать её. Сознательно, намеренно сделать ей больно. Мне жутко хотелось унизить её, растереть, как женщину. Хотел увидеть любимую и избалованную дочь отца шлюхой, паршивой девкой. Я хотел не просто выдворить её из своей жизни, а пнуть под зад так, чтобы забыла все пути туда, где есть я.