Я окаменело пялюсь на экран с застывшей картинкой – не хватает смелости смотреть дальше. Но мне важно знать, в какой момент дошёл до того, что ударил её.

Снова включаю видео и вижу всё: как снова срываю её одежду, как заламываю руки, как она плачет.

Я извращенец, зачем смотрю?

Гадко видеть себя… в таком обличии. Я жалок, будучи сильнее, я омерзителен, пользуясь этим.

Она повторяла много раз, просила меня остановиться. «Хватит, Эштон! Пожалуйста, перестань, мне больно…»

Моя рука на моём лбу, прикрывает глаза, я пытаюсь спрятаться от отвращения к самому себе, от стыда. В этот момент мне наплевать даже на последствия – до того тошно смотреть на себя в действии. Это видео не для возбуждения, это видео для культивации ненависти и презрения к самому себе. Но я досматриваю до конца и даже узнаю, куда девалась простыня с кровати – Софья уволокла её. И мне даже не нужно напрягать свои воспалённые мозги, чтобы понять зачем: ясно же, не хотела, чтобы я понял, что всё-таки стал первым.

В окне напротив небо светлеет и окрашивается розовым – рассвет.

Внезапно задумываюсь о смерти.

Что есть смерть? Переход из одного состояния в другое. Вот ты был и вот тебя уже нет. Ты не можешь огорчиться – тебя ведь уже нет. Выходит, не жить лучше, чем жить – нет боли, нет страха, ненависти и злости, нет переживаний. Просто вдохнуть чуть больше порошка и всё исчезнет. Всё прекратится. Остановится. Для тебя.

А для остальных продолжится, и только ты останешься в их памяти, как есть – со всеми своими подвигами. И уже никогда их не исправишь.

И мать…

Мать – самое важное в жизни каждого человека. Она, в сущности, пожертвовала собой ради меня. В чём её счастье, где оно? Она полжизни копила мне на операцию, отказывая себе в мелочах, делающих женщину женщиной, потому что я – единственный, кто у неё есть.

Я – единственный, кто у неё есть.

И я не бил Софью: нет этого ни в моей памяти, ни на видео.

Главное, не бил. Руку не поднял.

Когда утром получаю сообщение от директора клуба о том, что ночная охрана в количестве трёх человек уволена в связи с пропуском смены, я сразу понимаю, что дела мои плохи.

Этой самой стрессовой главе своей жизни я дам название: «На крючке».

Мой голый зад на видео мало кому интересен, а вот насилуемая по доброй воле девушка – очень. Тем более, если она – дочь одного из известных и влиятельных людей.

Я жду приговора почти месяц. Теряю восемь килограммов веса, ночной сон и желание жить. Хотя последнее было утеряно ещё раньше.

Отец давно уехал вместе с Софьей, я не успел поговорить ни с ним, ни с ней, и теперь проблема совести и достоинства, если, вообще, уместно о нём говорить – наименьшая из всех проблем.

Через двадцать восемь дней после дня Х я получаю сообщение:

«Думал, уничтожишь исходники на сервере, и шито-крыто? Смешно.»

Нет, не думал. И мне не смешно, потому что жду вас вот уже почти месяц.

Не смешно до седых волос в моей некогда безупречной шевелюре.

Через неделю ещё сообщение, на этот раз с другого номера:

«Десять миллионов».

Отвечаю:

«У меня их нет».

Спустя сутки ответ:

«Позвони риелтору»

Я нанимаю оценщика, и когда он объявляет мне результаты своей работы, седею ещё сильнее – десять миллионов. Это не один человек из охраны, а много, и куда более информированных.

Первая мысль – позвонить отцу. Идею вынашиваю сутки – больше мне не дали. В итоге решаю, что смогу выпутаться сам – выставляю лот, и уже через несколько часов моя квартира выкуплена инвестором с переплатой.

Отправляюсь в банк и делаю перевод на указанный счёт, переговорив предварительно с двумя клерками и подписав кипу банковской документации – такие крупные суммы требуют «особого порядка обработки транзакций».

Вечером того же дня ещё сообщение:

«Ты слишком долго возился. Ставка выросла: ещё миллион»

И переплата отправляется туда же.

Поскольку требованием инвестора было «освободить недвижимость завтра», утром пакую свои книги и вещи и переезжаю в гостиницу. Зарплата у меня высокая – на отца же работаю, поэтому могу себе позволить. Пока…

Глава 3. Ответственность

The Who – Behind Blue Eyes

Отец и Софья возвращаются из путешествия два месяца спустя после случившегося. К этому моменту я уже бездомный, похудевший, немного поседевший топ менеджер.

– Ты не слишком ли усердствуешь на работе? – спрашивает отец.

Судя по его глазам, он всё ещё не знает. Софья так и не сказала, а церберы не смогли вынюхать, ну, или не там искали.

– Были некоторые проблемы… – отвечаю.

– Решил?

– Вроде бы…

– Это не результат, Эштон! – восклицает строго. – Любая проблема должна быть раз и навсегда решена, иначе работа сделана плохо!

– Понял, – говорю.

– Работай! Но и отдыхать вовремя не забывай.

Отец разворачивается и входит в зал, где его встречают аплодисментами: шутка ли, шеф отсутствовал почти два месяца.

«Когда такое было?» – шепчутся сотрудники. «Сто лет назад. Когда был болен смертельно…» – отвечают старожилы.

Мне нужно поговорить с отцом, но судьба не желает давать шансы. Вечером того же дня он уезжает и снова с Софьей – на этот раз в Германию.

Никто ни о чём мне не говорит: ни отец, ни Алексей, ни Лурдес – похоже, Софья так и не раскрыла тайну своего «изнасилования», а для меня она уже превратилась в груз, не позволяющий двигаться.

Я жду возвращения отца, перебирая в голове сотни вариантов этого разговора, думаю о том, как сознаться в содеянном, пока однажды вечером мой телефон не высвечивает знакомое имя: «Валерия».

– Эштон…, – она не здоровается, и тяжкое предчувствие заполняет оставшиеся пустоты в моей душе.

– Да, Лера…

– Мы с твоим отцом впервые за последние эм… двенадцать лет поссорились.

Я выдыхаю: господи, да какое мне дело до ваших ссор?

– Он вернулся?

– Три дня назад. Об этом я и хотела тебе сказать. Но не только.

– Не только?

– Эштон, твой отец выхаживает все последние месяцы Соню. Дело в том, что она беременна… была.

– Беременна…

– Я считаю, тебе стоит об этом знать. Собственно, по этой причине мы с ним и поссорились: его твёрдое мнение заключается в том, что тебя не стоит вмешивать в это дело.

Она знает. Она всё знает. Валерия, мать девочки, которую я изнасиловал, всё знает, и говорит со мной ровным, сдержанным тоном.

– Почему? – не могу окончить фразу, не способен сформулировать мысль, одеть её в «подходящие» слова.

– Хочешь знать, почему она «была» беременной?

– Да.

– Ну… технически, она всё ещё… через час ей проведут операцию по удалению плода. Её ребёнок умер, Эштон, – вздыхает. – Ещё вчера.

Я опускаюсь на пол, не сознавая силу, с которой собственная рука вжимает тонкий смартфон в ухо.

– Аномалия развития плода – сердечная патология. Алекс… твой отец сделал всё, чтобы сохранить эту жизнь, и шансы были – планировалась операция в Германии… внутриутробно, но всё пошло не так. В общем, через час её будут… а нет, уже чистят. Он только что сообщение мне прислал. Эштон?

Я не могу разжать рот. Челюсть сковало.

– Эштон? – громче и строже настаивает она.

– Да, – отвечаю я едва слышно, приложив для этого все силы.

– Я подумала, ты повесил трубку. Ладно…

– Спасибо… что позвонила.

– Не за что.

Lana Del Rey – Heroin

Я сижу на полу, опустив голову в собственные раскрытые ладони, вжимаю пальцы в кожу, силясь пережить этот момент.

Одна, две, три, четыре… шестьдесят секунд.

Мои глаза смотрят на погасший экран телефона и… и ничего не видят.

Я не понимаю, что происходит вокруг. Почему мир в хаотичном беспорядке проносится мимо, а я будто застрял на детской карусели, и никто не может её остановить уже который час подряд? Меня тошнит, и зрение не в состоянии расчленять пёстрые картинки, пролетающие мимо…

Её ребёнок вчера умер.

Мой ребёнок.

Умер.

– Меня нет, меня нет, меня нет… – твержу сам себе, как попугай с черепно-мозговой травмой.

Часы в смартфоне показывают почти полночь – Валерия звонила больше пяти часов назад.

За то время, которое потребовалось машине, чтобы довезти моё тело до госпиталя, я прожил целую жизнь.

Никогда, ни разу в своей истории я не думал о детях. Даже когда Маюми вплетала в свои ласки тонкие намёки на материнство, я не воспринимал ни их, ни её саму всерьёз. И даже когда предъявила мне тест… я и тогда ничего не почувствовал. Потому что не было никакого ребёнка, и я знал об этом.

Но теперь, когда он есть… был, физически существовал, когда какие-то сутки назад он жил внутри неё… внутри Софьи, я понимаю, что вот такой боли не испытывал ещё никогда в жизни.

Тянущая, рвущая кишки, вынимающая сердце, выдирающая душу боль – страдание мужчины, потерявшего ребёнка. Своего первого ребёнка.

За тот час, что мой автомобиль добирался до госпиталя, я успел стать отцом, быть отцом, узнать смерть.

Я вижу маленькую руку на своей ладони, рассматриваю крохотные розовые пальцы… Чувствую тепло и едва ощутимую тяжесть в своих руках, словно держу в них младенца, и вот этот вес становится ощутимее – на моей груди засыпает мой сын; вот его маленькая, но уже крепкая ладонь вновь зажата в моей, и мы бежим, что есть мочи, несёмся по песку, прибитому дождём, по берегу моря, разбивая накатывающие волны своими ступнями…

Почему всё это так реально для меня? Потому что я вижу сны, и в них есть всегда дети. Мои дети.

Сегодня умер самый старший из них. Сегодня умер мой сын.

В госпитале пустынно. На мгновение мне кажется, будто я сплю и вижу странный сюрреалистичный сон: брожу в длинных запутанных коридорах давно заброшенного людьми здания в поисках выхода на свет божий.

Дверь в её палату открыта настежь. На широкой больничной кровати Софья. Её волосы спутаны, под глазами синяки. Всё её лицо будто отекло – она плакала, много. Отец обнимает её, повторяя своим телом её позу. Он тоже спит.

Я прижимаюсь спиной к стене рядом с дверью и стою так, пока боль в ногах не становится нестерпимой. Я терплю. Изо всех, из последних сил терплю, хоть понимаю, что это ничтожное самоистязание просто смешно.

Сползаю по стене на пол, вытягиваю ноги.

Что мне сделать?

Войти в это маленькое царство и потребовать у него… уйти? Отдать мне моё место?

Спустя время деликатный стук чьих-то туфель о больничный, залитый бледно-жёлтой резиной пол заставляет меня открыть глаза: это Валерия. Она обёрнута в один из своих элегантных костюмов, делающих её первой леди… английской королевой, дающей уроки математики ради развлечения. В руках у неё два высоких стакана Старбакс, на одном из которых чёрным маркером написано её имя, обрамлённое в сердечко – ей попался креативный бариста. Из безупречной причёски выбились пряди всегда ухоженных волос – сегодня она ещё не была дома, на острове Бёйнбридж. Они рассорились из-за меня, но оба здесь – рядом со своей дочерью.

Валерия молча протягивает мне стакан с сердечком и входит в больничную комнату.

– Алекс… – тихо зовёт, – Алекс, твой кофе.

Он поднимается, принимает из её рук стакан и на время застывает, словно пытаясь окончательно проснуться. Затем совершает резкое движение, и вот уже его щека прижата к животу жены. Он обнимает её обеими руками, с силой вдавливая в себя. Она зарывает пальцы в его волосы и делает это с такой нежностью, что он стонет.

– А твой кофе… где? – внезапно спрашивает её.

– Выпила.

Он переводит взгляд на меня, и выражение его лица из страдающего трансформируется в железную маску.

– Выпила, говоришь…

Отец спокойно возвращает жене свой кофе, поднимается, снимает со спинки кровати пиджак. Я тоже поднимаюсь.

– Через час в офисе, в моём кабинете, – назначает.

Sia – Angel By The Wings (from the movie "The Eagle Huntress")