Я не упомянул, что Габриэль назвала меня Тофером. Позже сообразил, что мог бы придумать себе новое имя, поскольку был пустым местом – это ощущение казалось одновременно головокружительным и странно освобождающим. Поскольку я сам себя уничтожил, мог и придумать себя сам. Что ж, я бы создал совершенно нового Кристофера Руби. Просто сделал бы его менее застенчивым.

– Что ж, Крис, на Кали считается, что бог-дьявол Уггиуту создал всю вселенную. Есть различные группы, которые верят в разные вещи, как и в любой религии, но большинство согласно с тем, что Уггиуту создал, по крайней мере, калианцев и подобных им. Некоторые говорят, что саму вселенную он не создавал. Другие говорят, что вселенная, в которой мы все обитаем, – это живое существо, даже громаднее Уггиуту. Третьи говорят, что Уггиуту был всего лишь одним из богов, пришедших в эту вселенную из другой. Этих верующих называют сектой Дальних богов.

– А к какой секте принадлежите вы?

Она улыбнулась.

– Я агностик.

– А я атеист.

– Ну, вам не следует полностью закрывать глаза на тайны вселенной. Человек с Земли по имени Джон Мьюир в 1869 году нашей эры сказал: «Когда мы пытаемся выделить что-то само по себе, мы обнаруживаем, что оно связано со всем остальным во вселенной».

– Очень хорошо. У вас замечательная память.

– У меня замечательный имплантат памяти – «Мнемозина-998».

– А. Это может пригодиться в школе? Или на работе?

– На работе. Я окончила ПУ. Мне двадцать два. – Она понимающе улыбнулась. Догадалась, что я хотел узнать. Я почувствовал себя еще более неловко.

– Так вы говорили, что Уггиуту рассеял человекоподобные расы по всем галактикам…

– Да. Вот почему земные люди, чум, тиккихотто и некоторые другие так сильно напоминают калианцев. Как еще мы все могли бы оказаться такими гуманоидными? Каковы шансы? Каждая из разбросанных рас адаптировалась к разным условиям окружающей среды, но…

– А как же эволюция?

– Ее направлял Уггиуту. Руководил ею. Когда я говорю, что он засеял планеты, то не имею в виду, что он поселил калианских Адама и Еву здесь, чумских Адама и Еву там, полностью развитых…

– А-а-а…

– Я просто пересказываю мифы. Это не значит, что я подписываюсь под ними.

Я кивнул и, стараясь не обращать внимания на удивительную внешность этой девушки, стал переваривать то, что она мне рассказала. Один кусочек истории не растворялся, застрял в мозгу осколком кости.

– Это Культ Других богов…

– Дальних богов.

– Кто-то верит… кто-то верит, что была война между двумя расами богов? Расой, которая, возможно, называется Чужими или Древними… и другой расой, победившей их, – Старшими Богами или Старейшинами?

– Да, да, что-то в этом роде. Дальние Боги действительно сражались с расой божеств, их называли Безымянными, или Богами-тенями, потому что ни у одного из них нет изображения, идола или имени. Усыпив Уггиуту и его братьев, похоронив их и погрузив в кому, Безымянные, видимо, бесследно покинули нашу вселенную.

Я снова кивнул.

– Значит, вы слышали эту историю раньше?

– Я читал что-то подобное в другой книге. Не калианскую версию, но очень похожую. Слишком похожую…

– Многие религиозные сюжеты повторяются. Они часто связаны с борьбой за небесную власть. С битвами между богами. Боги вершат судьбы своих подданных. – Она пожала плечами.

Я хмыкнул в знак согласия, но не торопился отвергать сходство между этой версией мифа об Уггиуту и вычитанным в «Некрономиконе». Совпадения ли привели меня к Рабалю, в читальный зал калианцев, к Салит, а теперь и к этой информации? Или это была судьба? Я вспомнил фразу Джона Мьюира, которую только что процитировала Салит. Все взаимосвязано… некая закономерность…

– Одной из моих любимых историй с детства была про Зуль и черный храм. Это пример веры в то, что Уггиуту все еще с нами, несмотря на то, что он спит под чарами Богов-теней. Он может влиять на нашу жизнь через свои сны…

– А во что верят те, кто не разделяет идею войны с Богами-тенями?

– В то, что он бодрствует и непобедим… но находится далеко, за кулисами, как ваш христианский бог.

– Так, а что там за история с Зуль?

И снова сверкнули белые зубы между темными губами.

* * *

Зуль и Черный храм

«Зуль Тубал-Зу была девушкой, красота которой превосходила обе луны, но язык у нее был такой же черный, как и волосы. Когда Зуль исполнилось десять лет, ее волосы повязали первым тевиком, но ее язык тоже следовало бы подвязать или спрятать. Ибо, когда волосы, свисавшие до самого мягкого места, подстригали, чтобы они лучше укладывались под мерцающий тевик, мать случайно дернула эту завесу цвета черного дерева, и Зуль выругалась. Мать упала без чувств, а слуги схватили вспыльчивую девочку и потащили в ее комнату на ферме, где отец разводил прекрасное стадо глебби.

Прошло три года, и Зуль подчинилась закону молчания, который приняла вместе с тевиком – разговаривала лишь в доме своего отца, вне посторонних глаз и всегда уважительным тоном, как подобает ребенку на пороге взрослой жизни. Но когда подошло время, и Зуль, проснувшись однажды, обнаружила, что стала женщиной, скоро выяснилось, что все последние годы ее черный язык просто пребывал в спячке, подобно дурбику, ожидая возможности снова извергнуть свой яд.

Ведь когда Зуль получала Вены Уггиуту…»

– Что? – спросил я.

– Наши шрамы. Они называются Вены Уггиуту. Показывают, что он присутствует в нас и что мы несем на себе его печать. Что мы принадлежим ему.

– Но он же и людьми владеет?

– Конечно. Но я думаю… Я думаю, людям не нравится, когда им режут лица.

«…когда Зуль получала Вены Уггиуту, то от прикосновения лезвия испустила такое ругательство, которое заставило бы упасть в обморок самого сильного пастуха с фермы ее отца. Но жрецы крепко держали девочку и, несмотря на вопли и рыдания, завершили свое дело, стыдясь того, что приходится пачкать ножи кровью подобного создания. Один жрец даже предложил облегчить бремя отца Зуль, родившего такого ужасного ребенка, и использовать нож иным способом, но отец извинился и ответил, что верит в то, что дочь еще не безнадежна.

Тем не менее, теперь, когда она достигла брачного возраста, отец Зуль сильно тревожился и надеялся, что дочь не опозорит семью будущего мужа и не навлечет тем самым бесчестие на свою собственную.

Когда шрамы зажили, Зуль вернулась к молчанию и трудам на ферме. Однажды утром она верхом на спине глебби вела стадо из двенадцати животных в самый отдаленный уголок земель своего отца в поисках свежих пастбищ. Ей такое запрещали, поскольку ферма находилась на краю Внешних Земель и только самые опытные пастухи отваживались сюда оправляться. Но уже много дней не было дождей, и зелень, которую так любили глебби, стала редеть, а потому Зуль посчитала, что, забыв о приказе отца, сделает ему одолжение. И все же прекрасно понимала, что для ослушания не было никакой веской причины.

На фоне бледно-серого неба вырисовывались темно-фиолетовые горы Внешних Земель, и их силуэты наводили Зуль на мысли о некоем сказочном городе замков. Ее посетило сильное искушение оставить стадо пастись и поехать верхом на своем глебби к подножию гор, к тому месту, где они резко вздымались из мягкой земли. Однако хотя бы перед этим порывом она смогла устоять. Ибо знала, что во Внешних Землях сны Уггиуту вились по скалам, скользили по утесам, стенали и завывали в обличье черных ветров.

Но все же она пригнала стадо почти к самому подножию гор Внешних Земель. И в глубокой, холодной тени этих вздымающихся пурпурных вершин обнаружила здание, которое раньше и сама не видела, и не слышала, чтобы о нем рассказывал отец. Оно было слишком большим для сарая или амбара-хранилища и совсем не походило на жилище. Подъехав ближе, Зуль увидела, что здание – черное, с восемью шпилями – это храм демона/бога Уггиуту.

Зуль восхитилась этой торжественной красотой. Она видела храмы в деревне и в городе, когда сопровождала свою семью на рынок, но будучи женщиной, никогда не переступала порог этих блестящих черных домов молитвы.

Зуль спешилась и оставила своего глебби пастись среди остальных. Затем огляделась по сторонам, но не увидела, чтобы за ней следили. «Кто, – подумала она, – узнает, если я загляну внутрь черного храма?» Окажись внутри жрец, можно выскользнуть обратно. А если он погонится за ней – заявить, что заблудилась, и воззвать о помощи. Отец ее защитит. Его любовь уже доказала в прошлом свою глупость и чрезмерную снисходительность.

И вот Зуль подкралась к главным вратам здания, которое по мере ее приближения становилось все выше и величественнее. Восемь шпилей были тонкими и отполированными, они устремляли похожие на копья острия в небо. Окон было немного. Стены выглядели гладкими, а не сложенными из блоков, так что Зуль показалось, что весь храм высечен из единого гигантского куска вулканического стекла.

В главных вратах не было дверных створок, лишь овальное отверстие, в которое Зуль заглянула, вытянув шею. Она мало что различала во мраке, хотя сквозь несколько крохотных окошек внутрь просачивался слабый свет. Зуль напрягла слух, но не услышала ни песнопений, ни музыки. Не почувствовала запаха ладана. Неужели этот храм давно покинут и заброшен?

Девушка переступила порог.

Внутри оказалось так же холодно, как зимой в амбарах ее отца. Зуль крепко обхватила руками свое юное тело. Она робко ступала по полу, который, видимо, был сделан из цельного куска обсидиановой черноты, похожей на лужу смолы, которая выглядела так, словно могла в любой момент поглотить девушку.

От главного прохода с его высоким сводом и странными поддерживающими арками ответвлялось несколько коридоров, закругленных и узких. Зуль заглянула в каждый. Как и главный, они не были ничем украшены. Зуль выбрала центральный. Выход в конце него закрывал занавес цвета черного дерева. Она потянулась к нему и обнаружила, что он кожаный и тяжелый. Зуль чуть отодвинула его, ровно настолько, чтобы заглянуть в следующий зал, не увидела там жрецов и вошла. Здесь был пандус, который поднимался по спирали высоко наверх. Несколько круглых окон пропускали туманный сероватый свет.

Зуль поднялась по спиральному пандусу. На вершине этой маленькой башни имелось большое окно, и девушка взглянула из него на пастбище, где оставила пастись своих глебби.

Там, где недавно лениво жевали зелень пухлые глебби, теперь были разбросаны иссохшие туши животных, словно умерших от голода или жажды. Сначала Зуль подумала, что видит останки стада, которое заблудилось и погибло здесь, возможно, несколько месяцев назад. Но, присмотревшись, увидела последнего живого глебби. С неба к нему спустилась огромная черная гибкая конечность с острием на конце. Она пронзила упитанного глебби и подняла его в небо. Толстые лапы забарабанили по воздуху, раздался тихий, жалобный стон. Хотя животное поднялось высоко и исчезло с глаз, Зуль догадалась, что из животного высасывались соки, как из фрукта выжимают сок. А еще догадалась, что огромная конечность, которую она видела, блестящая и черная, была одним из восьми шпилей храма.

Зуль помчалась вниз по спиральному пандусу, слезы текли по ее шрамам. Она споткнулась и упала, ее тевик частично развязался. Зуль сорвала его с головы, длинные волосы рассыпались по плечам. Она поднялась и снова побежала. Бросилась сквозь скользкую кожаную занавеску. Помчалась по узкому туннелю. Выбежала в коридор.

Главного входа не было. Но, подойдя ближе, Зуль увидела, что тот не исчез, а сжался в узкую щель.

Обезумев, она бросилась к маленькому окошку у самой земли. Но, уже приближаясь к нему, увидела, как то начало уменьшаться в размерах, сжиматься.

На пути к этому окошку она увидела сквозь него один из самых дальних шпилей. Тот извивался, подвижный и живой, как, наверняка, и остальные шпили. Уггиуту радовался жертве, которую Зуль, сама того не ведая, принесла ему.

Отверстие запечаталось и скрыло последние лучи света. Зуль погрузилась в темноту, такую же черную, как ее волосы.

И когда на следующее утро отец Зуль отправился со своими людьми на ее поиски, он обнаружил стадо из двадцати высохших глебби, гниющих у подножия запретных пурпурных гор.