Губернское зарево (страница 7)
– Сразу-то и не разглядишь. Прихожая была полна дыма, – сказала девица, и по ее телу пробежала дрожь.
– Так, продолжайте дальше, – попросил ее Воловцов.
– Городовой стал стучаться в покои хозяйки и кричать, чтобы она открыла. Но она не открывала… Тогда полицейский отошел и ударил в дверь плечом. Дверь открылась, и мы едва не задохнулись от дыма, что был в покоях хозяйки. Городовой взял стул и выбил им стекло. Дым стал быстро уходить, и мы увидели, что хозяйка лежит возле стола, и она… и ее лицо… – Квасникова закрыла лицо руками и заплакала. – Она добрая была, – глухо донеслось до Воловцова из-за ладоней. – Если я оплату за комнату задерживала, она, хоть и ругалась, но не гнала. А сын ее приедет – и погонит. Куда я пойду-у-у… – Теперь она зарыдала уже в голос.
Воловцов перегнулся через стол и погладил ее по плечу:
– Успокойтесь, Наталья Григорьевна. Никто вас не погонит. – Он посмотрел на околоточного надзирателя: – Ведь верно, господин Петухов?
– Верно, – отозвался тот.
– Ну, вот видите, – мягко произнес Иван Федорович. – Господин Петухов, как представитель власти, не позволит, чтобы вас выселили из дома невесть куда. Лишние бродяги и люди без определенного места жительства полиции тоже без надобности…
– Спаси вас Бог. – Наталья убрала ладони от лица и благодарно посмотрела на Воловцова. – И вас спаси Бог, – обернулась она к Петухову.
– Ну, вот и все. Вы свободны, – сказал Иван Федорович.
Когда Наталья вышла, Петухов, немного помолчав, произнес с явной долей уважения:
– Умеете вы допросы чинить, господин судебный следователь. Прямо мастерски…
– И вы будете уметь. Коли захотите… Теперь давайте допросим городового Еременко, а потом поговорим с врачом. Как его зовут, подскажите, будьте любезны?
– Андрей Игоревич Живаго, – ответил Петухов.
– Благодарю вас, – кивнул Воловцов. – Так вот, после снятия показаний с городового Еременко поговорим с доктором Живаго. И на сегодня хватит, как вы думаете?
– Согласен с вами, – ответил околоточный надзиратель и крикнул: – Еременко! Заходи!
Городовой Еременко верою и правдою служил на поприще правопорядка и благочиния вот уже шестнадцать лет без малого. Имел достойную награду – серебряную медаль с профилем государя императора Николая Александровича с одной стороны и надписью «За беспорочную службу в полиции» с другой. Его пост находился в самом южном конце Ямской слободы, за коей лежали луга и выгоны, принадлежащие крестьянским обществам и прочим частным лицам.
Допрос Еременко также проводил Воловцов. Дойдя до места, когда его позвал в дом Кокошиной дворник Ефимка, Иван Федорович поинтересовался:
– А вы его спросили, в чем дело?
– Спросил, – ответил Еременко.
– И что сказал дворник?
– Он сказал, что из покоев его хозяйки сочится дым.
– И вы поспешили к дому Кокошиной…
– Так точно.
– Что вы увидели, поднявшись на второй этаж?
– Жиличку Кокошиной поденщицу Наталью Квасникову, – ответил полицейский. – Она сидела и поджидала нас.
– Что потом? – задал новый вопрос Воловцов.
– Потом мы втроем подошли к двери квартиры Кокошиной и стали стучаться. Но никто нам не открывал, а дым все шел и шел…
– И тогда вы приняли решение выломать входную дверь, так? – посмотрел на Еременко Иван Федорович.
– Так точно, – снова по-военному ответил Еременко. – Вдруг Кокошина была еще жива, и ей требовалась помощь? – Он немного помолчал, потом вопросительно посмотрел на Воловцова: – А что, надо было дожидаться околоточного надзирателя господина Петухова, а затем уж ломать дверь?
– Нет, вы все правильно сделали, – успокоил его Воловцов. – Рассказывайте, что было дальше.
– Дальше мы вошли в прихожую. В ней было полно дыма, – продолжил дачу показаний Еременко. – Стали стучаться в покои хозяйки – снова молчок. Я подумал, что, коли выломали входную дверь, надо ломать и эту. И выдавил дверь в покои Кокошиной, сорвав накидной крюк…
– Значит, дверь была заперта на крюк?
– На крюк, – ответил городовой. – Я надавил, и он отвалился. Вернее, отвалилась запорная петля. Ну, мы вошли, значит. Дымина стоял – ничего не видать. И дышать было совсем невмочь. Тогда я взял стул и выбил окно…
– Что потом? – спросил Иван Федорович.
– А потом мы увидели Кокошину. Она лежала на полу вся обгорелая и никаких признаков жизни не подавала, – с печалью в голосе ответил городовой Еременко. – Я ничего не велел трогать и послал дворника в околоточный участок…
– Погодите, – перебил его Воловцов. – Наталья Квасникова ведь уже посылала Ефимку в участок.
– Значит, он побежал не в участок на Ямскую площадь, а совсем в обратную сторону, и прибег ко мне, – ответил городовой. – Но вы же видели его, господин судебный следователь. Он же это… – Еременко опять произвел уже знакомый Воловцову неопределенный жест рукой. – Чего с него такого возьмешь?
– Да, верно, растерялся наш Ефимка, – заключил Воловцов. Он оглянулся на Петухова, все ли он успел записать, и тот кивнул Ивану Федоровичу головой: мол, записывать успеваю, продолжайте. Но допрос, собственно, был уже закончен. Ради общей картины Воловцов задал городовому еще вопрос:
– А вы лично знали Марью Степановну Кокошину?
– Знал, – кивнул Еременко. – Всех домовладельцев, сдающих квартиры и комнаты внаем, нам положено знать.
– А дворника, что служил прежде, знали? – спросил Иван Федорович.
– Степана-то? – Городовой как-то странно посмотрел на следователя. – Знал, конечно. Это тоже входит в наши обязанности – знать дворников. Через них можно сведения о сомнительных постояльцах добыть, и, вообще, дворники для полиции люди оченно полезные…
– Знаю, знаю, – усмехнулся Воловцов. – Дворники – первейшие помощники полиции…
– Точно так, господин судебный следователь… – с большой готовностью подтвердил городовой и продолжил: – Ну, так вот, как запропал он, Степан-то, Марья Степановна Ефимку в дворники и взяла. Потому как на ней постояльцы и прочее хозяйство, а, стало быть, двор и прилегающую к дому территорию надлежит содержать в чистоте и полном порядке. Чего без дворников никак не можно.
– Ясно, – сказал Воловцов и улыбнулся. – Благодарю вас за столь обстоятельный рассказ. И не смею вас больше задерживать. Да, позовите к нам доктора Живаго, если он уже осмотрел труп…
Городовой доктор Андрей Игоревич Живаго оказался плотным лысоватым мужчиной, необычайно подвижным и резвым для своей солидной комплекции. Есть такая порода толстяков, которые, несмотря на полноту и одышку, везде бывают, всюду поспевают, обо всем ведают, и все их знают.
Доктор Живаго был как раз из таковых, его знали. И не только потому, что в бытность практикующим врачом он срывался из дома в ночь-полночь к больному, который жил на другом конце города, оказывал ему всяческую помощь, а ежели семья больного была бедна, еще и не брал за визит денег. Его пускали даже в мусульманские дома на женскую половину, и он осматривал женщин беспрепятственно, поскольку доверием и авторитетом пользовался безграничным.
И вот три года назад городская Дума упросила его принять должность городового врача, то есть стать официальным лицом, осуществляющим санитарный надзор за всеми учреждениями города, проводящим противоэпидемические мероприятия и судебно-медицинскую экспертизу. Полномочиями он был наделен такими, что в отдельных случаях ему позавидовал бы и полицмейстер города. А рязанский губернатор тайный советник Николай Семенович Брянчанинов считал его, ни много ни мало, своим заместителем. Конечно, не официально…
Знали доктора Живаго в Рязани еще и по иному поводу. А повод этот был прост: он приходился племянником покойному ныне почетному гражданину и купцу-банкиру, первейшему в городе благотворителю Сергею Афанасьевичу Живаго, которого на Рязани знала, вот уж точно, каждая собака!
Когда он вошел на кухню дома Кокошиной, превращенную судебным следователем Воловцовым и околоточным надзирателем Петуховым в дознавательскую комнату, то там стало будто бы светлее. Андрей Игоревич буквально излучал свет и тепло. Такие к концу жизни становились праведниками и едва ли не святыми и умирали, являя православному миру свои нетленные останки.
– Я – Живаго, городовой врач, – представился, в первую очередь, для Воловцова, Андрей Игоревич.
– Воловцов, судебный следователь, – ответил на крепкое рукопожатие доктора Иван Федорович.
– Вы из Москвы? – догадался Живаго.
– Да, а как вы…
– По вашему «аканию», – улыбнулся доктор, скорый не только в движениях, но и в речи. – Вы, представляясь, сказали: «Валавцов» и «следаватель».
– Ясно, – улыбнулся Иван Федорович.
– Итак, господа, – обратился Живаго уже к обоим служителям закона, когда осмотрел труп, – вас, надо полагать, интересует вопрос: отчего умерла госпожа Марья Степановна Кокошина?
– Именно так, – произнес околоточный надзиратель и невольно посмотрел на Воловцова.
– Так вот, спешу доложить вам, что домовладелица Кокошина Марья Степановна скончалась от ожогов, не совместимых с жизнью.
– То есть она загорелась живой? – спросил Воловцов, хотя вопрос этот был уже излишним.
– Да, она загорелась, когда была еще жива, – ответил доктор Живаго. – Более того, мною не усмотрено абсолютно никаких признаков насильственной смерти и ни малейших следов сопротивления со стороны старушки.
– Но… – хотел было что-то сказать Иван Федорович, но осекся, заметив торжествующий взгляд околоточного надзирателя Петухова. Что ж, пари ему проиграно, и следовало это признать…
– Это, конечно, мое предварительное заключение, – видя, как помрачнел московский гость, произнес Живаго. – Но вскрытие, я полагаю, покажет в легких наличие дыма, что только подтвердит мое первоначальное заключение: Кокошина еще дышала, когда уже горела. Впрочем, давайте отложим проставление точки на этом вопросе до результатов вскрытия…