Она вошла в парадную старого здания, в котором жила, и тут поняла, что потеряла или забыла дома ключи от квартиры. Теперь придется до вечера ждать маму, пока та не придет с работы. Оля присела на ледяной подоконник в подъезде и уставилась в промерзшее окно. На лестничной клетке приоткрылась дверь, и на площадку вышла Олина новая соседка – пожилая женщина в темном платье.

Позже, сопоставляя, Оля подсчитала, что Вере Павловне тогда и шестидесяти не было. Какая уж пожилая? Впрочем, когда тебе десять лет, все, кому больше тридцати, кажутся тебе людьми серьезного возраста.

Увидев соседку, которая недавно переехала в их дом, Оля кивнула: здрасте.

– Здравствуй! Давай знакомиться! – предложила соседка. – Меня зовут Вера Павловна, а тебя?

Узнав, что Оля потеряла ключи, женщина пригласила девочку к себе: идем пить чай, это лучше, чем сидеть в холодном подъезде.

Оля оглядывалась по сторонам – квартира Веры Павловны была скромной, без затей. Ничего лишнего: много книг и старых черно-белых фотографий, репродукций русских художников на стенах.

Вера Павловна поставила чай. Оля, все еще не выходя из состояния насупленной печали, молчала. Хозяйка расставляла на столе чашки, разливала в розетки сливовое варенье и чему-то улыбалась. За окном шел снег, такой густой, что казалось, будто кто-то затянул город белой завесой.

Вера Павловна посмотрела в окно и произнесла:

Первый зимний дождь.

Обезьянка – и та не против

Соломенный плащик надеть…

Оля представила эту обезьянку и невольно рассмеялась: вот идет по Фонтанке обезьяна в соломенном плаще, ну дела! Сегодняшняя тройка, ссора с Васей стали тускнеть, как будто теряться в метели, а настроение, словно бы Вера Павловна тихонько подкрутила какой-то нужный рычажок в правильную сторону, улучшаться. Увидев в комнате банки с чернилами и листы бумаги, испещренные буквами, Оля подошла к столу. Вера Павловна протянула девочке старую перьевую ручку, обмакнула перо в чернильницу и предложила Оле попробовать написать какую-нибудь фразу, ну хотя бы изобразить точку.

Лист бумаги был белый, как снег за окнами, как белое полотно Фонтанки. Оля взяла перо и коснулась им бумаги. На белом снегу листа появился черный знак, похожий на какой-то птичий след.

Вера Павловна в это время написала что-то на своем листе и протянула его Оле. «Не стоит обижаться на мир, когда в нем столько прекрасного!» – прочла Оля. Она поняла намек, но ее поразило другое.

– Какой у вас красивый почерк! А где вы так научились?

Вера Павловна рассказала, что уже много лет увлекается каллиграфией – искусством красивого письма, и этому умению ее когда-то давно научил человек, с которым она познакомилась в северной экспедиции, где работала топографом.

В тот день Оля и не заметила, как наступил вечер – мама, должно быть, уже пришла с работы, а значит, можно было бы вернуться домой. Но Оля так хотела научиться ставить точку восемью способами, о которых ей рассказала новая знакомая, что забыла обо всем на свете.

После той зимы пришла другая и – следующая со своими снегопадами. Зимы сменяли друг друга, звенели весенние капели, над Петербургом вставали белые ночи, золотели и краснели осенние клены – Оля росла. И так получилось (настоящая удача – встретить человека, под присмотром которого ты сможешь расти в полную силу своей души), что Вера Павловна всегда была рядом.

Завязалась дружба. Всякий раз в состоянии «унылой печали», как в тот сумрачный день их знакомства, Оля приходила к Вере Павловне за напоминанием о том, что глупо злиться на мир, когда в нем столько прекрасного.

«Прекрасным» Вера Павловна делилась щедро – она научила Олю искусству «красивого письма», привила ей любовь к каллиграфии, поэзии и к долгим прогулкам, во время которых они разговаривали обо всем на свете.

От Невы до Фонтанки, вдоль по Мойке, а потом долго идти по извилистому каналу Грибоедова и вести беседы об архитектуре, графичности Петербурга (ты только посмотри, Оленька, какой сегодня серебряный день и как снег подчеркивает архитектонику города), о геологоразведочных экспедициях, в которых Вере Павловне когда-то довелось побывать. Оля особенно любила слушать истории, связанные с путешествиями своей старшей подруги; Вера Павловна, топограф по образованию, много лет проработала в экспедициях в самых разных точках страны – в Приморье, на Камчатке, на Таймыре, на Кольском полуострове.

Умный, замечательный рассказчик, она делилась воспоминаниями о Севере, о своих друзьях по экспедициям, о том, как в одной из них познакомилась с мужем, с которым они потом душа в душу прожили многие годы. Про то, что после смерти мужа десять лет назад она осталась одинокой, Вера Павловна никогда не упоминала и ни на что не жаловалась.

Зимой и осенью Оля с Верой Павловной часто коротали дни, занимаясь каллиграфией, летом гуляли в парках, и во все времена года Оля нередко забегала к соседке просто так – принести пирог, который испекла мама специально для Веры Павловны, или яблоки из бабушкиного сада, а Вера Павловна в свою очередь несла Оле и ее родителям что-то свое. Так и жили – делились, чем могли, заботились друг о друге, поддерживали.

Но однажды, лет десять тому назад, Вера Павловна сказала: мне больше нечему тебя научить, Оленька, а еще я уезжаю.

Она перебиралась в Москву, к своим родственникам, и, хотя Москва находится не на другой планете, Оле было грустно расставаться.

В день прощания они долго гуляли, проходили свой излюбленный маршрут вдоль Фонтанки. В какой-то миг Вера Павловна остановилась на набережной и, облокотившись на ограду моста, рассказала о понятии «нагори» – чувстве сожаления или печали о том, что уходит.

Ноябрьский снег падал в реку и тут же таял, сливался с водой. Серая река, серебряный день, усталый голос Веры Павловны – так и осталось в памяти у Оли. В тот день она впервые услышала это слово «нагори».

– Такая грусть сегодня, печаль от того, что что-то уходит. Я знаю, будет новое, возможно, не хуже утраченного, но эта печаль по уходящему такая большая и долгая, как наша Фонтанка.

После отъезда Веры Павловны Оля иногда звонила ей, пару лет назад в свой приезд в Москву навестила ее. И все это время она неизменно поздравляла старую знакомую с праздниками; вот и в этом году она собиралась позвонить Вере Павловне тридцать первого декабря – поздравить с Новым годом.

***

Оля звонила на мобильный телефон Веры Павловны, но сигнал уходил в пустоту. Ей ответили только, когда она набрала городской московский номер знакомой.

– Да, тетя Вера умерла в начале ноября. Возраст, сердце, – сказал пожилой усталый голос. – А вы Оля из Петербурга? Я вам отправил бандероль. Да, открытки, она просила вам передать. Я – ее племянник, Михаил. Она вас вспоминала, Оля. Всего вам доброго.

Оля застыла с трубкой в руках, подошла к окну. За окном шел снег. Ей хотелось написать на этом белом полотне слова любви, печали и благодарности, так много сделавшему для нее человеку.

И долго, так долго, что, если бы это письмо действительно было написано на снегу, его бы давно замело, она стояла у окна.

***

Оля забралась на подоконник и стала перебирать открытки. Почти все они были новогодние и относились к советскому периоду. Оля помнила, что прежде, в праздники, Вера Павловна всегда подписывала много поздравительных карточек своим коллегам по геологоразведочным экспедициям. В институте геологии, где она работала в последние годы, у нее было общественное поручение – поздравлять с праздниками всех многочисленных бывших и нынешних сотрудников института. Вера Павловна обычно покупала большое количество поздравительных открыток и подписывала их, при этом Оля ей иногда помогала.

«Возможно, эти открытки остались у нее с тех времен?» – предположила Оля.

Кремль, рубиновые звезды, часы, стрелки которых вот-вот сойдутся в полночи, лесное зверье и птицы, летящий на ракете Дед Мороз, старые Москва и Ленинград. «Олечка, подпиши эти открытки добрыми пожеланиями и раздай людям!» – раздался знакомый голос где-то рядом.

Неожиданно из кипы чистых открыток выпала одна подписанная. Перевернув старую карточку со снегирем, Оля прочла на обороте:

«Женя, любимая, поздравляю тебя с наступающим Новым годом! Ты сейчас так далеко, а я здесь, на Севере, и не проходит ни дня, чтобы я не думал о тебе. Я теперь жалею о том, что не успел сказать тебе самого главного – как сильно я люблю тебя, Женя! На память долгую и хорошую шлю тебе этого снегиря! А скоро приеду и сам. Обниму тебя сто тысяч раз, Женька, и у нас всё, вот увидишь, будет хорошо!

Любящий тебя Леонид.

31 декабря 1969 года».

Незнакомый Леонид, видимо, хотел сказать этой далекой Жене так много всего, что старался вписать в небольшое пространство открытки как можно больше слов и поверх них выразить свои чувства. Оттого и писал он мелким, убористым почерком. Но это был совершенный по красоте почерк. Рассматривая его, Оля подумала, что так писать мог бы только настоящий каллиграф. Каким образом карточка затесалась в пачку неподписанных, кто такой Леонид, кому он писал, какое отношение эта открытка имеет к Вере Павловне и к ней самой, Оля совершенно не понимала.

Открытку со снегирем она пока отложила в сторону и, посмотрев на внушительную кипу чистых карточек, задумалась: как ей выполнить просьбу Веры Павловны?

***

Вася перелистнула пачку открыток:

– Конечно, я помню твою Веру Павловну, ничего себе привет из прошлого! Ну и что собираешься делать? Раздавать эти открытки?

Оля взяла принесенные официантом кофе и десерт и уже хотела было попробовать пирожное, которое всегда брала в этой кофейне, когда Вася закричала:

– Погоди, не ешь!

– Ты чего? – испугалась Оля.

– Да вот пряники же! – Вася вытащила из сумки пакет с покрытыми глазурью пряниками. – Я вчера пекла. Козули удачи!

Оля недоуменно смотрела на пряники – глазурь местами осыпалась, и в целом Васины пряничные звери получились кривоватые, у белочки одно ухо вместо двух, у зайца смазана мордочка.

– Это бракованные, – улыбнулась Вася. – В смысле, пробная партия, но я еще научусь, вот увидишь! До Нового года целый месяц!

Оля осторожно попробовала Васин пряник – ничего, вкусно, правда, можно бы… Деликатная Оля замялась.

– Соды поменьше, ага, – закивала Вася, – в следующий раз так и сделаю. Так что с открытками будешь делать?

Из всей пачки Оля пока подписала только одну карточку – любимой подруге.

Оля протянула Васе открытку, на которой изящным каллиграфическим почерком было написано:

Уж осени конец,

Но верит в будущие дни

Зеленый мандарин.

Вслед за поэтом Басё Оля приписала уже от себя: «Дорогая Вася, пожалуйста, никогда и ни при каких обстоятельствах не теряй свой природный оптимизм и чувство юмора! И пусть мой любимый зеленый мандарин получит все, о чем мечтает! Люблю, Оля».

Прочитав, Вася рассмеялась – точно, я и есть этот самый зеленый мандарин, который всегда, хоть бы ему на голову падали кирпичи неприятностей, верит в будущие дни. Спасибо, Оля.

Оля вздохнула:

– Я раздала знакомым уже штук тридцать. Но остается еще двести открыток. Ума не приложу, что мне с ними делать.

– Может, подписать и распихать по почтовым ящикам в любом подъезде? – предложила Вася.

Оля пожала плечами – распихивать поздравительные открытки, словно какие-нибудь рекламные листовки, она не хотела. Да и люди вряд ли таким открыткам обрадуются – скорее всего, выбросят их в помойку.

– На улице раздавать? – подмигнула Вася.

Этот вариант Оле тоже не нравился, он мало чем отличался от первого. Ну что она будет, как городская сумасшедшая, бросаться к прохожим и предлагать им открытки? Да и вообще люди сейчас стали подозрительными, они не верят, что им могут что-то давать бесплатно, просто так; сразу предполагают, что есть какой-то подвох, скрытое мошенничество. И в принципе «счастье даром» теперь воспринимается как кодовое слово аферистов. Хотите счастья? И большинство ответят: ну уж нет, на такую муру я не поведусь, и не считайте меня идиотом!