Поблизости не было ни одного экипажа, и объект слежки благополучно ушел от наблюдения. Злой как черт Алексей Николаевич вернулся в «Контан», но не обнаружил там ни своего помощника, ни предполагаемого германца. Ему оставалось только отправиться домой.

На квартире статский советник первым делом выпил для сугреву пару рюмок водки. После чего приволок стул в коридор и уселся возле телефонного аппарата. Он начал чистить канал ствола браунинга, браня под нос фартового с Марсова поля, добавившего ему работы. А сам ждал сведений от помощника, и не обманулся. Через сорок минут раздался звонок. Лыков снял трубку и услышал голос Азвестопуло:

– Шеф, это вы?

– Да. Говори.

– Я проследил бритого до гостиницы «Митава». Действительно, русскоподданный немец, звать Теодор Генрихович Веделе. Проживает постоянно в Москве, комиссионер по бурому и коксующемуся углю. Завтра наведу о нем справки и в полиции, и в контрразведке. А у вас как?

– Обдурил меня фартовый, – пожаловался Лыков. – Умчался на вейке^[8], даже рукой не помахал.

– И?

– Утром проверю его по картотеке. Спи, ты молодец. В отличие от меня…

– Шеф, не расстраивайтесь. Вспомните, какая была утка маренго!

– Только ею и утешаюсь. Приходи завтра пораньше, будем вместе искать этого прохвоста.

На другой день розыски фартового не задались с самого начала. Опознать его можно было лишь по фотокарточке, а как отыскать такую в огромном архиве Департамента полиции? Сотни тысяч сигналитических карточек! К вечеру Азвестопуло добавил огорчений. Теодор Веделе был хорошо известен контрразведке по подозрению в шпионстве. Вроде бы его неотступно водят по Первопрестольной филеры охранного отделения. А он ужинает в Петрограде на Мойке… Шпиц-команда^[9] департамента помчалась в «Митаву», но германец успел съехать. Коридорный сообщил, что в шесть часов утра к нему явился знакомый, и через пять минут оба покинули гостиницу. Судя по описанию, этот человек и был тем уголовным, который вчера так ловко провел Лыкова.

Прибыли криминалисты и долго снимали отпечатки пальцев. Коридорный между тем вспомнил, что за последнюю неделю утренний гость приходил к германцу трижды и сиживал подолгу. Алексей Николаевич загорелся: парень не мог не наследить, сейчас его идентифицируют по пальчикам! Однако криминалисты развели руками: весь номер в отпечатках лишь одного человека, видимо постояльца Веделе. Других отпечатков нет. Точнее, они есть, но необычные: без папиллярных линий. Жировой след имеется, а рисунка на нем не видно. Криминалисты предположили, что, войдя в номер, фартовый надевал на руки резиновые пальцы, которые используют доктора и провизоры. Так в последнее время нередко поступали воры, начитавшись в газетах про успехи дактилоскопии.

Азвестопуло расстроился, а его шеф, наоборот, обрадовался:

– Едем обратно на Фонтанку, у меня есть идея.

Они вернулись в департамент и сразу же спустились в подвал, где хранилась картотека. Алексей Николаевич обратился к Вилодаки:

– Александра Андреевна, нужна ваша помощь.

Вилодаки служила в регистрационном бюро Департамента полиции под началом знаменитого Салькова. Она вместе со второй дамой, вдовой губернского секретаря Зверевой, отвечала за картотеку дактилоскопических оттисков. Трудолюбивая женщина, личная почетная гражданка, награждена золотой медалью на аннинской ленте «За усердие». Большой знаток всякой дряни!

– Слушаю вас, Алексей Николаевич.

– Напомните, пожалуйста, сколько у нас в картотеке числится лиц, не имеющих на коже своих пальцев папиллярных узоров? Помнится, только один?

– Точно так, – подтвердила чиновница. – Это очень редкое заболевание, не больше случая на миллион. И очень удобное для преступного элемента.

Азвестопуло разинул рот:

– Э! Вы о ком говорите? Есть такие ребятишки, у которых гладкие пальцы?

Вилодаки была замужем за греком, потому симпатизировала Сергею, и ответила вежливо:

– Есть. Это уникальное исключение. Вся ладонь гладкая, представляете? Можно воровать, убивать, а по отпечаткам полиция тебя никогда не найдет^[10].

– Впервые слышу, – признался коллежский асессор. – Эвона как… Потому мы и не нашли в номере пальчиков гостя?

– Думаю, это был он, – кивнул Лыков.

– Да кто, скажите, наконец!

Александра Андреевна полезла в самый нижний ящик и вынула оттуда регистрационную карточку с прикрепленными к ней фотографиями в двенадцати позах:

– Знакомьтесь: рецидивист Павел Главанаков по кличке Пашка Бравый.

– Узнаю! – вскричал грек. – Ей-богу он, маттоид из ресторана. Ах, стервец. И какая у него специальность?

– Убийства, – тихо ответила женщина.

Сыщики понурились. Вилодаки глянула в карту и продолжила:

– Осужден Петербургским окружным судом в тысяча девятьсот двенадцатом году к бессрочной каторге за три разбоя, сопровождавшиеся человеческими жертвами. Сбежал с этапа, с тех пор находится в розыске. Очень опасный.

– Еле-еле Филиппов^[11] его поймал, – продолжил Алексей Николаевич. – Трупы есть, четверых он зарезал, гадина. А отпечатков пальцев нет. Только агентура и помогла.

Он взял Сергея за рукав и повернул к двери:

– Акт дознания и судебное дело мне на стол срочно. Ступай в ПСП, поговори с теми, кто вел дознание. Также и с осведомительной агентурой, которая его выследила. Подельники, барыги, любовницы, приятели, родня – все, что есть. Фотопортреты размножить, раздадим их постовым городовым. Пусть сделают двести штук.

– А вы куда? – спросил коллежский асессор.

– Пойду признаваться Брюну, как я упустил очень опасного человека. А ты – шпиона.

Брюн-де-Сент-Ипполит, директор Департамента полиции, не сильно симпатизировал Лыкову. Но, как человек порядочный, подытожил рассказ сыщика так:

– Бывает с кем угодно. Один, ночью, на пустых улицах – такую слежку вести трудно. Не вините себя. Мог и пырнуть в подворотне…

– Я держал это в голове и дистанцию взял почтительную. Вот и упустил.

Действительный статский советник махнул рукой:

– Зато теперь мы знаем, что Главанаков в столице. Поднимаем всех, будем ловить.

– Он был в столице, – поправил начальника сыщик. – И наверняка уже покинул ее. Видимо, преступник заметил мое неуклюжее филирование, оторвался, а рано утром нагрянул к сообщнику и увез его прочь. Где их теперь искать?

– Главанаков ведь в циркулярном розыске?^[12]

– Да, с тысяча девятьсот двенадцатого года, со дня побега. Вы ведь знаете, Валентин Анатольевич, как это обычно бывает. Когда человек попал в горячие списки, его первое время ловят весьма энергично. Все на ушах стоят! Но если сразу не изловили, постепенно о злодее забывают. Новые герои появляются, и фокус переводят на них.

– Мы напомним, – погрозил кулаком неведомо кому директор. – Заново фокус наведем. Тут еще германский шпион. Безобразие! Двое негодяев в центре Петрограда спокойно угощаются в первоклассном ресторане. Так не годится. Подключайте контрразведку, а я доложу Владимиру Федоровичу.

Товарищ министра внутренних дел генерал-майор СЕИВ^[13] Джунковский одновременно командовал Отдельным корпусом жандармов и курировал полицию.

Вечером вместо того, чтобы идти домой, Лыков засел в своем кабинете с окном на внутреннюю тюрьму департамента. Он разложил перед собой загадочные шнуры, которые отыскались в номере Веделе. Их было три: черного цвета, зеленого и синего, и на каждом красовались узлы. Больше всех – на зеленом, под две сотни. Дальше шел черный, там счет шел на десятки, а наименьшее количество узлов имелось на синем шнуре.

Статский советник начал перебирать добычу, морща лоб и напевая под нос что-то унылое. Азвестопуло, собравшийся уже уходить, сел напротив и тоже сделал задумчивое лицо. Так длилось долго, и вдруг Алексей Николаевич сменил минорную мелодию на мажорную. Он пересчитал узлы на черном шнуре и ухмыльнулся:

– Попались.

– Кто и куда? – не понял грек.

– Скажи, Сергей, кому из военных присвоен черный цвет мундирного прибора?

– Артиллеристам и саперам.

– Верно. А синий?

– Кавалерии.

– Зеленый?

– Пехоте.

– Молодец. Теперь вопрос потруднее: сколько пушек у нас в артиллерийской бригаде?

– Э-э… черт ее знает. Сто?

– Загнул, – продолжал веселиться статский советник. – Уточняю: в бригаде два дивизиона, в каждом по три батареи, а в батарее по шесть орудий. Сколько получается?

– Тридцать шесть.

– А теперь пересчитай узлы на черном шнуре.

Помощник сосчитал и воскликнул:

– Тридцать шесть!

– Сообразил? Это результат наблюдений за железнодорожными перевозками. Агент сидел где-то на полустанке и считал идущие в сторону фронта поезда. Пехоту перевозят в теплушках по сорок человек…

– Точно, там еще написано: «Сорок человек, восемь лошадей», – вспомнил помощник.

– Именно. И муды^[14], в смысле пехоты, у нас в армии больше всех. Посмотри, сколько узлов на зеленом шнуре: две сотни с лишком. Один вагон – один узел. Получается восемь тысяч солдат, неполная дивизия.

– Черные узлы – значит, мимо проехала артиллерийская бригада, – подхватил коллежский асессор. – Пушки везут на открытых платформах, сосчитать их легко. Но почему так мало отмечено конницы?

– А она почти вся заранее стояла на границе, – пояснил Алексей Николаевич. – Таков был план мобилизации. Пока еще из отдаленных окраин приедут в пехотный полк запасные. На это время врага должна сдерживать кавалерийская завеса. Ведь у германцев срок мобилизации двенадцать дней! У австрийцев – восемнадцать. А у нас помнишь сколько? С ратниками – сорок два дня!

– Однако… – возмутился помощник. – Это из-за наших расстояний?

– Да, и из-за слабой железнодорожной сети. Германцы так и рассчитывали: пока русские собираются с силами, сокрушить Францию, а потом всеми корпусами обрушиться на нас. Кайзер Вильгельм сказал: «Обед у нас будет в Париже, а ужин – в Петербурге». И ведь чуть не получилось!

Сыщики помолчали. Действительно, в августе Париж едва не пал. И русским пришлось ускорить неподготовленное из-за спешки вторжение в Восточную Пруссию, чтобы спасти союзника. Немцы оказались вынуждены срочно отослать туда с Западного фронта два корпуса. В результате армия Самсонова была разгромлена, сам генерал пустил себе пулю в висок. Другая армия, Ранненкампфа, понесла большие потери и ретировалась обратно за нашу границу. Но Париж устоял…

Сергей разглядывал шнуры, даже понюхал их.

– Мазутом пахнут… Мы не сможем найти этого наблюдателя. Мало ли у нас полустанков.

– Завтра утром бери их в охапку и неси на Знаменскую. Пусть ребята начинают искать Веделе. А мы примемся за Пашку Бравого.

На Знаменской набережной размещалось контрразведывательное отделение штаба Петроградского военного округа.

Сыщики надели пальто и отправились по домам. Расставаясь, Лыков сказал помощнику:

– Дело дрянь. Фартовые сговорились со шпионами. Мне надо встретиться с Рудайтисом.

Илларион Рудайтис, он же в прошлом налетчик Ларька Шишок, а сейчас успешный промышленник Вырапаев, был главой преступного мира Петрограда. Тем, кто в среде блатных называется «иван иваныч». Кличка у Рудайтиса была подходящая: Сорокоум. Только что Лыков с Азвестопуло спасли от верной гибели его брата, вытащили из колымских гор, где страшный Сашка Македонец уже приговорил Михаила к смерти. Теперь Сорокоум считал себя их должником. На это сыщик и рассчитывал.

Как всегда, для того чтобы договориться о встрече с «иван иванычем», Лыков телефонировал его адвокату Аванесяну:

– Сурен Оганесович, мне нужен ваш набольший. Срочно!

– Господин Вырапаев сейчас в Москве.

– Когда он вернется?

– Завтра ночью.

– Передайте ему мою просьбу, хорошо? Буду ждать вашего звонка.

Лыков разъединил телефонную связь с присяжным поверенным и спросил жену: