– Подозрительно прежде всего то, что все смерти концентрировались по территориальному признаку, а именно в домах номер три и семьдесят восемь по улице Ленина и номер четырнадцать, шестнадцать и двадцать по Первомайской. Умирали молодые мужчины и женщины без хронических заболеваний. Также не было обнаружено следов борьбы и вообще насильственной смерти. Они просто засыпали вечером, как обычно, а утром родственники находили их в мертвом состоянии.

Вскрытие ничего не прояснило. Написано «внезапная остановка сердца», так что и дела заводить не стали. А надо бы!

Я подозревал одно время эпидемию, неизвестную современной медицине, но почему тогда после семнадцати смертей всё внезапно прекратилось? Загадка!

Еще есть версия отравления редким ядом. Это было бы замечательно! Вдруг у нас здесь живет диверсант? Он испытывал новое секретное оружие, а теперь готовит зловещую операцию – отравление городской системы водопровода… Или нет, погибшие сами могли быть членами диверсионной группы! Оказавшись под угрозой провала, они приняли яд и…

– Какая чушь! – не выдержал профессор. Он потряс своей великолепной среброкудрой головой. – И какая опасная чушь! Завтра ты этой фантазией поделишься с коллегами, а послезавтра кто-нибудь ею воспользуется, и начнется: тот посмотрел косо – значит, шпион! Этот улыбнулся криво – вредитель… Диверсант! Полгорода у вас вредителей будет!

Алик смутился. Не обиделся нисколько, а только разом застыдился своей откровенности и еще чего-то, о чем смутно догадывался и из-за чего никогда не рассчитывал на родственную близость в общении с Серафимом Львовичем.

Оба молчали. Алик, неудобно спрятав грязные сапоги под табурет, рассматривал натекшую с них лужицу. Профессор сопел и делал вид, что читает. Ему уже было немного совестно перед племянником – и то правда, живет в его доме, гоняет Алика на почту с телеграммами, в магазин за папиросами… Нет, нельзя так – ясно ведь, что не со зла тот, а по глупости и детской мечтательности.

– Ты бы, Алик, – заговорил Серафим Львович как можно примирительнее, – ты бы начал свое расследование с работы над источниками. Посмотри в архиве, не было ли похожих случаев в последние годы… Может быть, это нечто природное… Аллергическое там или пищевое… У соседей бы расспросил, что да как.

Сержант просветлел. И без того юное его лицо расплылось в совсем уж детской улыбке.

– Ух ты! А я ведь и не подумал! Точно, с архива и опроса свидетелей надо начинать… Я прямо завтра пойду… По всем правилам чтобы… Это самое…

Серафим Львович довольно хмыкнул:

– То-то же… Учитесь, молодой человек!

⁂

Это было в субботу. А уже во вторник, когда профессор страдал от мигрени, вчитываясь в текст рукописи, из-за которой, собственно, и оказался в Каинске, к нему, а вернее к себе, ворвался запыхавшийся и радостно возбужденный Алик.

– Серафим Львович! Они и раньше уже умирали! Десять лет назад! И двадцать! Может, и еще раньше, но мне доступа к тем архивам не оформили. Вот, смотрите…

Профессор, хоть и считал инцидент давешний как бы исчерпанным, не произнес обычного «мнэу…» и даже как-то заинтересованно поднял брови, отчего массивные его очки, наоборот, сползли вниз.

– Я искал похожие случаи. Уже и решил, что не было такого – в картотеке у нас все расписано: кто от старости умер, кто от болезни, а кого убили… Прямо обидно стало, до чего все незагадочно! И тут вдруг пожалуйста – двенадцать смертей за два дня! В другом, правда, районе, но опять же – концентрация территориальная налицо!.. Я выписки сделал – почитайте. Потом уж я рыл, прям как Пинкертон, – каждую бумажку перечитывал. И опять ничего! Целых десять лет! И вдруг раз – семь трупов! Да в одном доме! Да за один день! Ну это же неспроста, а? Только вот кто же так отчеты пишет, а? Никакой фантазии, никаких тебе мыслей по поводу! Одно только: такой-то такойтович ничем не болел, а потом взял и умер! Толку от этих архивов!

– Э нет, Алик! Ты не прав! Архивы – это основа исторической науки! И хорошо, что ведутся записи именно так, строго, без всякой отсебятины… Вот скажи, что ты знаешь об Адаме и Еве?

– Ничего.

– Что, прям ничегошеньки? – Профессор вдруг почувствовал себя на экзамене и с притворной досадой всплеснул руками, как обыкновенно делал в университете, наметив из числа студентов очередную жертву.

Алик тоже почувствовал себя на экзамене и стал вспоминать всё, что знал со слов бабушки. А знал он, оказывается, немало, и довольно связно поведал Серафиму Львовичу историю изгнания первых людей из райского сада за съеденное без спросу вшивое яблочко.

– Ну, в целом близко к тексту, – похвалил профессор. – А знаешь ли ты, что для настоящего ученого этот миф – важный исторический документ, подтверждающий последние данные па-ле-о-кли-ма-то-ло-ги-и?

Алик помотал головой.

– Начнем с того, что древнему человеку категория времени вообще была непонятна. Возьми любую народную сказку. Как там описывается время? Долго ли, коротко… Давным-давно… В лучшем случае люди знали слова «вчера», «сегодня» и «завтра». А теперь представь первобытных людей, живущих в Африке и испытывающих на себе последствия меняющегося климата… Реки мелеют, деревья постепенно засыхают… На место густых лесов приходят саванны… Представил?

Алик кивнул и даже глаза зажмурил, чтобы лучше представить несчастных первобытных людей.

– Разве мог древний шаман, не используя категорию времени, объяснить своему племени, почему еды и воды становится все меньше? Ведь живы еще были старики, которым в детстве рассказывали, что здесь было, например, полноводное озеро, по берегам которого высились тенистые пальмы, а ныне есть только пересыхающая лужа, поросшая камышом? Нет, Алик. Категорически не мог шаман дать рационального объяснения! И поэтому родилась легенда, что когда-то жили люди в раю, не знали ни голода, ни жажды, а потом за какой-то грех – заметь, повод буквально высосан из пальца! – всемогущий бог прогнал их и теперь они вынуждены в труде добывать себе пропитание. Так движение во времени превратилось в движение в пространстве! С этой точки зрения, – Серафим Львович сделал внушительную паузу и добавил саркастическую нотку в свою импровизированную лекцию, – евреи действительно «избранный народ», потому что сохранили память об этом событии для нашего научного архива!

– Или бог избрал их, чтобы они сохранили эту память и рассказали потом ученым! – воскликнул Алик, пораженный внезапной догадкой.

– Какой бог? Ты что? Бога нет! – Строгий профессор погрозил пальцем начинающему историку.

– Нет, ну это я так, гипотетически, – стушевался Алик.

– Ну хорошо, что-то мы отвлеклись. – Серафим Львович отложил фотографические снимки рукописи и принялся за Аликовы выписки. По сравнению с причудливой каллиграфией столетней давности почерк Алика радовал своей аккуратной округлостью и незатейливостью.

– Итак, – тоном опытного преподавателя продолжил Барский, – перед нами список из девятнадцати фамилий с указанием годов рождения, а также времени и места смерти. В анамнезе – никаких хронических заболеваний…

– А ведь я помню… – перебил профессора Алик. – Я помню, как десять лет назад слухи по городу пошли про эпидемию. А еще про вурдалаков… Говорили, мол, хоронить их надо по-особому, чуть не сжигать… И сожгли бы, да милиция вовремя вмешалась. Кто же это говорил?.. Соседка наша, что ли? А какая?.. Эх, забыл уже!

Серафим Львович, вполуха слушая воспоминания, быстренько вырвал из блокнота лист и начертил на нем табличку.

– Что мы имеем в качестве объединяющих признаков? Возраст – от двадцати до двадцати девяти лет. Хорошее здоровье. Район. Обстоятельства смерти. Время… Да уж, не будь я ученым, и сам бы заподозрил некий вампиризм. Чего уж взять с народа! Подумать только – в двадцатом веке чуть до охоты на ведьм дело не дошло! А в этом году что? Были подстрекатели? Ну, призывал кто-нибудь жечь трупы?

– Да нет вроде. Старух-то почти не осталось уже, а молодежь наоборот – физкультурой стала активнее заниматься, закаляться. Это так в поликлинике советовали. На случай эпидемии. Хотя… Вру! Были опять слухи насчет смертей. Кто распускал – не установлено, но в этот раз предлагали осиновым колом трупы протыкать. Тьфу!

– Этого я и боялся. Потому и сердился на тебя в прошлый раз. Понимаешь, Алик, ведь любые нездоровые фантазии на тему сверх– или противоестественных причин смерти могут спровоцировать вспышку насилия. Хорошо, что между этими случаями прошло десять лет и люди успели подзабыть обстоятельства. А представь, если следующая якобы необъяснимая смерть случится завтра? Ну, кто первый начнет охоту? Милиция – на шпионов или бабки – на ведьм? Толпы начнут ходить по городу с осиновыми кольями, святой – хе-хе – водой, а ты с коллегами будешь устраивать засады по подворотням! И будет у вас полгорода шпионов и полгорода вурдалаков… И это не считая вредителей, оборотней и прочих фольклорных персонажей!

Алик слушал профессора в полнейшем оцепенении. Таких страстей в его дымно-мерцающих мечтах не было.

– Послушай, Алик. Наш с тобой долг – мой как ученого и твой как стража порядка – расследовать это дело со всей объективностью и докопаться до истинной причины смертей! Завтра же утром мы пойдем к твоему начальству, и я буду настаивать на создании следственной группы с привлечением ведущих специалистов области, а то и всей страны! Мы установим факты и развеем нелепые домыслы… Думаю, – добавил Серафим Львович, многозначительно подняв указательный палец, – думаю, тебя, как проявившего бдительность, обязательно должны отметить. Может быть, даже наградить…

– Н-н-н-не н-н-надо, – пролепетал Алик.

– Твоя скромность похвальна…

– Нет! Не надо к начальству! Меня ж засмеют, Серафим Львович, пожалейте! Капитан скажет, что я с ума сошел. Да меня в тот же день из милиции… Ой! – Алик вжал голову в плечи, осознав, какое лихо было им разбужено.

Нет, не зря Серафима Львовича боялись все сибирские аспиранты и даже кандидаты исторических наук. Следующие полчаса он гремел – голос его, привыкший к акустике университетской аудитории, драматически взлетал к низенькому потолку и, не растратив силы ничуть на этот подъем, отскакивал от стен комнаты. Дрожали стекла, жарче пылали дрова, воздух сгущался вокруг бедного маленького сержанта, а великий и ужасный профессор Барский все не утихал и сыпал новыми упреками в трусости, равнодушии, отсталости, эгоизме и, наконец, в дилетантизме. И вот в миг, когда казалось уже, что сами стены дрогнут под напором голоса и падут, Алик заплакал. Навзрыд, взахлеб заплакал, как умеют это делать только маленькие дети и… выпускники средней школы милиции.

Серафим Львович, выросший к этому моменту до потолка, замолк, прислушиваясь к новому, неуместному звуку. Он взглянул с высоты на скорчившуюся на табурете фигурку и тут же принял земные размеры, изрядно при этом стушевавшись.

Все сибирские аспиранты и даже кандидаты наук знали, что профессор грозен, но отходчив. Узнал об этом теперь и Алик. Вовсе не хотел Серафим Львович пугать племянника, но так уж получалось, что любой намек на научное малодушие превращал его в монстра. Всю свою жизнь Серафим Барский боролся за науку и спуску не давал никому…

Однако ж и человечность была ему свойственна, а потому от обвинений он перешел к увещеваниям, а там и к утешениям. Сам – небывалый случай – налил Алику чаю и даже как-то неловко погладил зареванного сержанта по плечу.

Когда страсти улеглись, а в самоваре поспел свежий кипяток, родственники пришли к согласию: было решено вести расследование пока вдвоем, неофициально, с тем чтобы по получении значимой информации немедленно обратиться за помощью в соответствующие органы. На том и разошлись.