Только после этого из машины выбрался сам Вальков. Медленно, как человек, которому все и так обязаны. Недовольно поморщился на солнце, будто оно светит без его ведома, одёрнул дорогой легкий пиджак и направился к подъезду в окружении охраны.

Просторный лифт мягко принял всех троих и пополз вверх. Тишина, только еле слышное глухое гудение. Дзинь. Двери разошлись на нужном этаже. Вышли.

– Ждите здесь, – коротко бросил Вальков и кивнул на лестничную площадку.

– Квартиру проверить? На всякий случай? – уточнил один из охранников.

– Ты глухой?! – рявкнул Валет. – Ждать здесь!

Настроение у него было паршивое. Уже несколько дней его терзало гнетущее чувство – будто за ним кто-то идёт. Не конкуренты, которых он в девяностые гасил без колебаний. Не бывшие «пехотинцы», которых потом кинул, когда уходил в тень, зачищая хвосты. Это было другое. Он не мог толком объяснить – кто именно и зачем. Но нутром чуял: за ним пришли. Кто-то, кто помнил. Кто-то, кто не простил. И почему-то он был уверен – этот враг будет самым опасным. Самым упрямым. Самым лютым.

Валет позвонил в дверь, обитую толстой кожей с латунными гвоздиками – смотрелась она в новостройке, как старинный сундук в супермаркете. Через несколько секунд глазок затянула тень, а после щёлкнул замок.

– Привет, – слабо улыбнулся Вальков. – Как договаривались… я приехал.

– Проходите, Герман Сильвестрович, – отозвался бархатистый женский голос – слишком правильный, выверенный, словно актриса читала по роли. Ни жизни, ни будничности – а сцена из фильма.

Вальков шагнул внутрь. Хозяйка закрыла за ним дверь, плавно, без звука.

– Опять кошмары? – спросила она, уже в коридоре.

– Да… сам не пойму, – отмахнулся Валет, оглядываясь. – Раскинешь карты?

– Пойдёмте… Посмотрим, что за тень стоит за вашей спиной.

Квартира напоминала не городское жильё, а лавку чародейки. Пол устлан восточным ковром, в воздухе – аромат полыни и чего-то терпкого.

Вошли в комнату. Окна плотно зашторены тяжёлыми бархатными портьерами, свет идёт от десятка свечей в бронзовых подсвечниках. На стенах – гравюры с символами, которые можно принять за старинные или просто модные. По полкам – вычурные железные банки с зеленым налетом, что внутри – неизвестно. Стопка книг с потёртыми корешками: «Ключ Соломона», «Оракул теней», «Сумеречная астрология».

Посреди комнаты два одинаковых кресла напротив друг друга, с изогнутыми ножками. Они были словно выдернуты из старинной фотокарточки: потемневшее дерево, резные подлокотники в виде змеиных тел, сиденье и спинка – обиты тускло-вишнёвой парчой с вытертым узором. А между креслами стоял маленький круглый столик, покрытый чёрной скатертью с вышитой пентаграммой.

– Садитесь, Герман Сильвестрович, – гадалка плавно присела напротив, вытаскивая карты. – Сейчас всё станет яснее… Или, наоборот, туманнее. Как пойдёт.

– Уютненько у тебя тут, – хмыкнул Вальков, оглядываясь. – И одновременно жутковато. Сколько раз был – никак не привыкну.

Вальков откинулся со вздохом на спинку, поёрзал, поводил глазами, будто искал что-то.

– У тебя есть выпить? – облизнул он пересохшие губы. В последнее время он крепко налегал на алкоголь, нервы играли скрипкой без смычка.

– Нельзя, Герман Сильвестрович, – мягко, но твёрдо ответила гадалка. – Перед сеансом спиртное закрывает потоки. Алкоголь мутит восприятие, размывает границы между правдой и вымыслом. Душа становится глухой, лживой. Даже карты это чувствуют – путаются, уводят не туда. А мне нужны вы – настоящий. Незамутненный, настроенный. Иначе говорить мы будем не с судьбой, а с демонами.

– Ладно… Черт с этой выпивкой… давай уже, вещай, Ванга.

Гадалка ничего не ответила, только слегка улыбнулась уголками губ. Пока Вальков еще что-то бубнил, её тонкие пальцы извлекли из-под столика старую колоду.

Карты были затёртые, с местами «махровыми» краями и пожелтевшим рисованным кантом – видно, далеко не новьё. На рубашке тиснение: выцветший рисунок солнца. Колода выглядела «настоящей», хорошо поработавшей – не из тех, что блестят глянцем в лавках эзотерики. На лицевой стороне вместо привычных игральных мастей – рисунки с лёгкой сепией времени, выглядели – будто сделаны вручную. Волки, вороны, лилии, замки, звёзды… Всё это смотрелось тревожно и завораживающе.

Гадалка тасовала неспешно, будто шепча и переговариваясь с каждой картой. Закончив, провела ладонью над колодой, словно сдувая с неё невидимую пыль. Затем вытянула три карты, разложив веером перед собой. Они легли на черную скатерть столика, как будто сами выбрали свои места.

– Первая – прошлое… – проговорила она почти шёпотом, переворачивая карту. – На ней – «Башня». Старая, одинокая, треснувшая по основанию. Гром ударил в вершину, обрушив флаг. Символ разрушений, старых грехов, неотмоленных долгов.

Вальков фыркнул.

– Ну, с прошлым у меня всё ясно.

Гадалка перевернула вторую карту.

– Настоящее… Видишь Тень?

На рисунке была человеческая фигура, стоящая в темном проеме. Лица не видно, только тень под глубоким капюшоном.

– Что там?

– Кто-то уже близко, – тихо ответила она. – Совсем рядом. На пороге.

Вальков приподнялся, будто хотел встать, но передумал. Улыбка сошла с его лица, сменившись тревожным напряжением. Прокашлялся в кулак.

– Кто?

Она медленно положила третью карту. Будущее.

– «Суд», – проговорила гадалка. На картинке – весы. На одной чаше – окровавленный кинжал, на другой – черная роза.

– Ну?! – Вальков заламывал пальцы. – Что там? Говори… Какой еще, на хрен, суд? Ну сужусь я с партнерами, бывает.

– Он тебя найдёт, – вдруг проговорила гадалка. – У него в руках правда. И она сильнее, чем твои деньги.

– Ты что несёшь?! – воскликнул Вальков. – Ерунду не городи! Кто найдет? Кто меня может…

– Я этого не вижу.

– Твою мать… И я на это ведусь!

Он вскочил, но снова сел под её взглядом, даже голову как-то неловко повернул – склонить не мог, но всё же.

– Это говорят карты, – спокойно пожала плечами гадалка. – Я всего лишь проводник. Передаю то, что приходит.

Она указала пальцем вверх, а потом – вниз:

– Оттуда или оттуда.

Голос её стал ниже, почти шепчущим, но с такой тенью в интонации, будто под полом, куда она указала, скрывалась бездна.

– Что делать-то? – облизал пересохшие губы Вальков. – У меня выборы, у меня стройки на носу… Мне сейчас не до этих твоих загадок-шарад, мать их!

– На сегодня всё, – спокойно, почти отрешённо произнесла гадалка, убирая ладони со стола. – Карты молчат. Приходи в другой раз.

Вальков недовольно скривился, тяжело выдохнул и, не глядя, достал из бумажника несколько пятитысячных купюр. Щелчком пальцев отправил их на столик:

– Сдачи не надо. Может, к следующему разу твои карты поумнеют и научатся говорить больше по делу.

Она не обиделась. Даже не моргнула. Ровным, выученным движением собрала, будто смахнула деньги, словно это были не купюры, а магическая пыль. Бумажки исчезли где-то в складках её просторного одеяния, словно утонули в рукаве фокусника.

Вальков встал и уже направился к двери, но на полпути остановился. Что-то соображал. Потом полез во внутренний карман, достал помятую фотокарточку и вернулся.

– Слушай… – произнёс он, слегка склонив голову набок. – Если на меня твои карты не говорят – может, хоть на него заговорят?

Гадалка протянула руку, взяла карточку и взглянула. На фото – молодой парень в форме лейтенанта МВД.

– Кто он? – пробормотала гадалка, не отрывая взгляда от снимка.

Голос ее незаметно дрогнул.

– А вот это ты мне и расскажи, – сказал Вальков и снова сел в кресло, на этот раз резко и более нервно.

Глава 5

Через окошко дежурки Ляцкий громко спорил с какой-то дамой в странном многослойном одеянии. Та доказывала, что соседи её травят особыми волнами – пускают их через стену и по ночам «режут пространство». Майор, уставившись на неё, как на стоп-кран с отломанной ручкой, чуть ли уже не христом-богом отказывался принимать заявление.

– Обратитесь к экстрасенсу, гражданочка, – тряс он сборником сканвордов. – Вон, в газетке, на четвёртой странице, указана баба Зина из Орла – работает по фотографии. Может, поможет…

Я прокрался мимо. Ляцкий меня не заметил. Постовой в коридоре тоже глазом не повёл – у него правило: если человек пикает своим пропуском и на нем нет погон от подполковника и выше, мозг его по умолчанию игнорирует. Рефлекс.

Проскочил было к УГРО, но не тут-то было – из-за угла вынырнул начальник кадров Зуев. Как всегда, словно из воздуха материализовался.

– Яровой! – окликнул он, перегородив мне дорогу. – Ты когда мне тетради на проверку принесёшь?

– Принесу, Владимир Ильич, я ж на больничном, – кивнул я, изобразив лицо настоящего штабиста.

– На больничном? – подполковник прищурился. – Та-ак. А почему в кадры не доложился?

– Так вот и иду, докладываться, ага…

Не знал я, что нужно было отдельно отзваниваться. Раньше же просто сообщал начальнику подразделения, а потом, когда выходил – приносил в кадры справку из медсанчасти о выздоровлении. Больничный у нас без этих общепринятых бумажек проходил – свой бланк, попроще, с ведомственными штампиками и печатью.

– В следующий раз и рапорт на тебя накатать могу, – сухо добавил Зуев. – За несоблюдение регламента.

Я только плечами пожал. А про себя подумал: «Пишите, Шура, пишите… Мне бы ваши заботы».

– А физо ты как сдавать собираешься? – не отставал Зуев. – У нас срез по полугодию на носу.

– Как-нибудь сдам, – заверил я.

– В прошлый раз три пересдачи у тебя было, – с упрёком напомнил он. – Я тебе ещё зачёт поставил, глаза закрыл. В этот раз номер не пройдёт.

Вот докопался… Зачёт за великую услугу считает. Не понравилось ему тогда, как я с ним и с Мордюковым в больничке зубоскалил, отбрил их к чертям. Злопамятный, паразит.

– Сдам, обязательно, – заверил я и обрулил его, направляясь дальше.

– Куда это ты? – нахмурился он.

– Болеть, – кинул я через плечо.

Подполковник опешил. Видно, не ожидал. Привык, что личный состав перед ним мнётся, слушает его высказывания в коридоре, застыв по стойке смирно. Поймает кого-нибудь и начинает грузить, смакуя собственную значимость. То у него «распоряжение из главка», то «приказ по линии», то «нарушение дисциплины». Вечно прикрывается бумажками, как бронежилетом.

А тут я просто срулил. Сам. Не дожидаясь, пока разрешит. Но это дело такое – пусть привыкает. Не велика птица павлин. Если уж я Мордюкова прижал, то с Зуевым как-нибудь тоже справлюсь. Хотя с кадровиками сложнее – у них вся сила в бумаге. В этих распоряжениях и приказиках, что душат любого и от работы отвлекают.

* * *

Вот и кабинет Кобры. Дверь была приоткрыта, я толкнул – вошёл.

В начальственном кресле на колёсиках вместо Кобры, как бы это ни было противоестественно, вальяжно развалился Шульгин. Болтал себе по мобильному, посмеиваясь, явно не по служебным делам.

Хотя мы с ним, вроде бы, и вступили на тропу перемирия, всё равно Николай был мне как-то… чужероден.

– Привет, – кивнул я.

– Здорово, – увидев меня, он нахмурился, в трубку коротко бросил: – Я перезвоню.

И сбросил звонок.

– Ну что, Николай, – я сел напротив, за приставной стол. – Как у нас дела с информацией по Егорову? Я тебе говорил пробить.

Шульгин скривился в усмешке, покачивая ногой:

– Я тут подумал, Яровой… Ты слишком много на себя берёшь.

– А поподробнее? – прищурился я.

Ещё и бунт на корабле? Не вовремя…

– Разводишь ты меня. Мутишь какую-то хрень, сам на больничном, а меня впутываешь. Если что – я крайним буду. Такой был расклад? Так вот – всё. Я больше тебе не помощник.

Он положил на стол смартфон и сцепил пальцы рук.

– Ладно, фиг с тобой, – махнул я рукой. – Дай мне расклад по Егорову – и разбежались.