Уилла Сиберт Кэсер: О пионеры!

Willa Sibert Cather

O Pioneers!

© Харитонова С., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

«…к тем нивам колосистым

с пшеницей золотою

да с житом серебристым…»

Адам Мицкевич (пер. Л. И. Пальмина)

Памяти Сары Орн Джютт, чье творчество наполнено тонкой красотой и неизбывным совершенством

Весна в прериях

Вечерняя равнина

Всегда безмолвна, изобильна и сурова.

На много миль лишь пашня свежая,

Тяжелая и черная, могуча и строга.

Растет пшеница, и восходят сорняки.

С натугой пашут кони, и устали люди.

Пустые длинные дороги,

Зловещие огни заката блекнут,

И небо вечно безответно.

А молодость всему наперекор

Пылает дикой розой

И песней жаворонка вьется над полями,

Сияя в сумерках звездой.

С невыносимой сладостью,

С неутолимой жаждою

И яростным желанием

Все молодость поет

Устами тишины

В землистых сумерках.

Уилла Сиберт Кэсер (пер. Светланы Харитоновой)

Часть I. Дикий край

I

Январским днем тридцать лет тому назад маленький городишко Хановер отчаянно сопротивлялся ветру, грозившему сдуть его с плато Небраски. Мелкие снежинки туманом вились вокруг горстки унылых приземистых строений, случайным образом разбросанных посреди серой прерии под серым небом. Иные дома, казалось, наспех построили за ночь, и все они были открыты ветрам, ничуть не походя на основательные жилища. Некоторые независимо держались в стороне, словно не желали иметь ничего общего с соседями.

Главная улица – глубокая заледеневшая колея – вела от низкого кирпичного вокзала и зернового элеватора на северной окраине города до дровяного склада и лошадиного пруда на южной. По обе стороны дороги неровной вереницей тянулись бревенчатые здания – магазины, два банка, аптека, лавка, торгующая кормами, салун и почтовое отделение. В два часа пополудни тротуары, покрытые серым утоптанным снегом, пустовали. Торговцы, вернувшись с обеда, попрятались за окнами, изукрашенными морозными узорами. Дети были в школе, и по улицам ходили лишь немногочисленные приезжие – сурового вида фермеры в шубах и натянутых до самого носа шапках. Некоторые взяли с собой жен, и время от времени то тут, то там мелькали фигуры в красных и клетчатых шалях, спешащие из одного теплого магазина в другой. Вдоль улицы на привязи стояли, подрагивая под теплыми попонами, лошади-тяжеловозы, запряженные в фермерские повозки. На вокзале было безлюдно – следующий поезд ожидался лишь вечером.

На тротуаре перед одной из лавок сидел маленький шведский мальчик лет пяти и горько плакал. Длиннополая черная шуба делала его похожим на старичка. Коричневое фланелевое платье, севшее от многократной стирки, открывало обтянутые чулками ноги в грубых башмаках с подбитыми медью носками. Из-под шапки, натянутой на уши, выглядывали обветренные, красные от холода нос и щеки. Немногочисленные прохожие не замечали тихо плачущего ребенка, а он не решался остановить кого-нибудь или зайти в магазин и попросить о помощи – только сжимал руки в чересчур длинных рукавах и, всхлипывая, причитал:

– Киса, кисонька моя замерзает!

На вершине телеграфного столба, отчаянно вцепившись в него когтями, жалобно мяукал дрожащий серый котенок. Старшая сестра оставила мальчика ждать у магазина, пока сама пошла к доктору, и в ее отсутствие пес загнал котенка на столб. Впервые очутившись на такой высоте, зверек оцепенел от ужаса, а его маленький хозяин совсем растерялся в незнакомом месте, совсем не похожем на привычную ему ферму. Здесь жили нарядные люди с каменными сердцами, и мальчику от робости и стеснения хотелось спрятаться, чтобы никто над ним не посмеялся. Впрочем, сейчас он был так несчастен, что чужие насмешки его не заботили.

Наконец забрезжил луч надежды: на улице показалась старшая сестра, и мальчик бросился к ней, громыхая тяжелыми башмаками. Высокая, крепкая девушка шагала быстро и уверенно, как человек, точно знающий, куда направляется и что будет делать. На ней было длинное мужское пальто (которое она носила совершенно естественно, словно молодой солдат) и круглая плюшевая шапка, повязанная платком. Ясные синие глаза серьезно и задумчиво глядели вдаль, не видя ничего вокруг, и мальчику пришлось потянуть сестру за рукав. Она встала как вкопанная, пробудившись от дум, и наклонилась к заплаканному брату.

– Эмиль, что же ты? Я велела тебе ждать в магазине и не выходить. Что случилось?

– Сестричка, они выгнали мою кису, а пес загнал ее вон туда. – Выпростав руку из длинного рукава, мальчик указал на столб, где дрожало несчастное создание.

– Ах, Эмиль, я ведь предупреждала: не надо ее с собой брать – добром не кончится! Зачем только ты меня упросил?.. Впрочем, и я хороша. – Подойдя к столбу, Александра вытянула руки и стала звать котенка, но тот лишь жалобно мяукал, подергивая хвостом. – Нет, сама она не слезет, кому-то придется ее снять. Я видела в городе повозку Линструмов, попробую разыскать Карла – вдруг он сможет. Только перестань плакать, иначе я никуда не пойду. Где шарф – забыл в магазине? Не важно, постой-ка смирно, я тебя укутаю.

Она сняла с себя коричневый платок и повязала брату на шею. В этот момент из лавки вышел, направляясь в салун, обтрепанный тщедушный коммивояжер, да так и замер, с глупым восхищением уставившись на непокрытые волосы Александры – две толстые блестящие косы, уложенные вокруг головы на немецкий манер, в облаке выбившихся из прически рыжевато-соломенных завитков. Вынув изо рта обслюнявленную сигару, он с невинной глупостью воскликнул:

– Бог мой, девушка, вот это волосы у вас!

Закусив нижнюю губу, Александра метнула на него яростный взгляд, достойный амазонки, чересчур суровый в этих обстоятельствах. От неожиданности коммивояжер вздрогнул, уронил сигару и на нетвердых ногах поспешил в салун, подгоняемый ледяным ветром. И раньше его робкие заигрывания встречали отпор, но никогда – такой безжалостный. Теперь он чувствовал себя униженным, обманутым, использованным, и рука дрожала, поднося к губам первый стакан горячительного. Целыми днями ходишь от двери к двери, трясешься в холодных и прокуренных грязных вагонах от одного унылого городишки к другому… Такой ли это грех – при виде красивого создания хоть на мгновение ощутить себя мужчиной?

Пока несчастный коммивояжер запивал свое потрясение, Александра поспешила в аптеку, рассчитывая найти там Карла Линструма. И точно – стройный узкоплечий юноша лет пятнадцати стоял у прилавка, листая цветные литографии, которые хановерский аптекарь закупал для дам, увлекающихся росписью фарфора. Выслушав просьбу подруги, Карл отправился вместе с ней к телеграфному столбу, возле которого по-прежнему сидел Эмиль.

– Придется лезть наверх. Думаю, на станции найдутся шипы, чтобы надеть на ноги. Ждите здесь! – И Карл, сунув руки в карманы, убежал навстречу северному ветру.

Вскоре он вернулся, и Александра спросила:

– А где же твое пальто?

– Оставил в аптеке – все равно на столб в нем не полезешь, – пожал плечами Карл. – Если упаду – лови, Эмиль!

Александра с тревогой следила за раздетым другом: если уж внизу такой мороз, то что там говорить о высоте. Котенок держался крепко, Карлу пришлось влезть на самый верх и отцепить его силой. Спустившись, он вручил спасенного плачущему хозяину и открыл перед ним дверь магазина.

– Ступай, Эмиль, погрейся. Послушай, Александра, а не поехать ли мне с вами? Помогу править лошадьми. Холодает с каждой минутой. Ты посоветовалась с доктором?

– Да, завтра приедет. Только он сказал, что отец уже не поправится…

Губы Александры дрожали. Она смотрела вдаль, собираясь с силами, чтобы взглянуть в лицо беде, которую нужно одолеть, несмотря на боль, и ветер яростно трепал полы ее тяжелого пальто.

Карл, высокий, хрупкий и бледный юноша с темными задумчивыми глазами и сдержанными движениями, сочувственно молчал. Одиночество было ему хорошо знакомо, и в изгибе его рта, слишком чувственного для мужчины, уже читались горечь и сомнения.

Некоторое время друзья молча стояли на ветреном перекрестке, словно два заблудившихся путешественника. Наконец Карл проговорил:

– Пойду подготовлю твою упряжку.

Оставшись одна, Александра зашла в магазин – погреться перед долгой холодной дорогой и попросить запаковать покупки в ящики из-под яиц. Эмиль сидел на лестнице, ведущей наверх, в отдел ковров и готового платья, и играл с девочкой, которая пыталась соорудить на голове у котенка чепец из носового платка. Это была Мари Товески, маленькая чешка, приехавшая с матерью из Омахи в гости к дяде, Джо Товески. Смуглая, с темными кукольными кудряшками и улыбчивыми алыми губками, она привлекала внимание необычными глазами: карие с желтыми пятнышками, они напоминали самоцветы – не то авантюрин, не то колорадский тигровый глаз.

Дети в этих краях обычно носили платья длиной до щиколотки, а Мари, городской ребенок, словно сошла с рисунка Кейт Гринуэй^[1]: на ней было красное кашемировое платье с завышенной талией и широким насборенным подолом длиной почти до пола. В сочетании с капором это превращало ее в миниатюрную копию дамы прошлой эпохи. Плечи укрывала белая меховая пелеринка, и девочка благосклонно позволяла восхищенному Эмилю ее трогать.

Александре не хватило духу разлучить брата с такой красивой подружкой, и дети продолжали дразнить котенка, пока в магазин с шумом не вошел Джо Товески и не усадил Мари себе на плечи, чтобы все могли на нее полюбоваться. У самого Джо были одни мальчишки, и он обожал маленькую племянницу. Собравшиеся вокруг приятели – загорелые усатые фермеры, пропахшие алкоголем и табаком, – сыпали комплиментами и поддразнивали девочку, а та добродушно, без обиды принимала их шутки. Все были от нее в восторге: редко увидишь такого красивого и воспитанного ребенка. Заявив, что Мари пора выбрать себе милого, мужчины пытались перещеголять друг друга посулами и расписывали всяческие сладости, розовых поросят и пятнистых телят, которых она получит. Та с лукавой улыбкой окинула взглядом претендентов, нежно провела пальчиком по щетинистому подбородку дяди и заявила:

– Вот мой милый!

Все расхохотались, а Джо так крепко ее обнял, что девочка закричала:

– Перестань, дядя Джо! Мне больно!

Приятели засыпали девочку засахаренными орешками, ирисками, самодельными леденцами, и она с благодарностью поцеловала каждого в щеку, хотя не любила фермерские сладости, предпочитая шоколадные конфеты. Может быть, именно поэтому она вспомнила об Эмиле и велела:

– Отпусти меня, дядя Джо, я хочу угостить милого мальчика, с которым мы познакомились.

Разгоряченные поклонники Мари окружили детей кольцом и принялись дразнить Эмиля, пока он, вконец смутившись, не уткнулся в юбки сестры. Александра посетовала, что он ведет себя как маленький.

Фермеры уже готовились к отъезду: женщины проверяли покупки и укутывались в красные шали, мужчины покупали табак и сладости на оставшиеся деньги, хвастаясь друг перед другом новыми башмаками, перчатками и синими фланелевыми рубашками. Трое рослых чехов, шумно причмокивая, пили из фляжек крепкое спиртное с маслом корицы, считавшееся верным средством от холода. Их голоса перекрывали прочий шум, и все помещение полнилось оживленной чешской речью, а также табачным дымом, запахами мокрой шерсти и керосина.

Вошел Карл в пальто, неся деревянный сундучок с медной ручкой.

– Пойдем, я накормил и напоил твоих лошадей, – сказал он Александре. – Повозка готова.

Карл на руках вынес Эмиля и устроил его в куче сена на повозке. От тепла мальчика разморило, и все же котенка он держал крепко.