– Ты ужасно добрый, Карл, залез и снял мою кису, – сонно пробормотал он. – Когда я вырасту, тоже буду помогать маленьким мальчикам с котятами.

Не успела повозка перевалить за первый холм, как Эмиль и его котенок уже крепко спали. Зимний день затухал, хотя не было еще и пяти часов. Дорога вела на юго-запад, где на свинцово-сером горизонте мерцала полоса бледного, водянистого света, освещая два печальных молодых лица – девушки, с болью и растерянностью глядящей в будущее, и юноши, чей невеселый взгляд, казалось, уже устремлен в прошлое. Городок за их спинами растворился, словно мираж, затерялся среди холмов, и суровая морозная прерия раскрыла путникам свои объятия. Между редкими фермами пролегали многие мили. На горизонте то тут, то там возвышались одинокие ветряные мельницы, а крытые дерном домишки прятались в лощинах. Бескрайняя земля душила своим величием жалкие ростки человеческой цивилизации, пытавшиеся пробиться на угрюмых просторах. Именно она вынуждала губы юноши горько кривиться при мысли о том, насколько ничтожны попытки человека оставить хоть какой-то след на этой земле, предпочитающей в одиночестве лелеять жестокую мощь и своеобычную, дикую, бесконечно печальную красоту.

Повозка тряслась по ледяной колее. Друзья были, против обыкновения, молчаливы, словно мороз сковал их сердца.

– Лу и Оскар поехали за дровами? – наконец спросил Карл.

– Да. Почти жалею, что отпустила – очень уж холодно. Но мать места себе не находит, когда запасы дров подходят к концу. – Александра откинула волосы со лба и вздохнула. – Не представляю, что с нами станется, Карл, если отец умрет. Даже думать боюсь. Лучше бы нам уйти вместе с ним.

Впереди показалось норвежское кладбище, заросшее пожухлой травой, за которой даже не различить ограды. Карл видел, что Александра нуждается в поддержке, да что тут скажешь?

– Конечно, – продолжала она, совладав с дрожью в голосе, – мальчики сильные и упорно трудятся, только мы всегда так полагались на отца, что теперь я не представляю, как жить дальше. Будто бы и незачем.

– А отец понимает?

– Думаю, да. Целыми днями лежит и считает на пальцах – пытается понять, что нам оставит. Его утешает, что мои куры несутся даже в мороз и это дает нам небольшой доход. Отвлекать бы отца от таких мыслей, да только сейчас у меня почти не остается времени, чтобы побыть с ним.

– По-твоему, его развлечет, если я принесу свой волшебный фонарь?

Александра оживилась.

– Ах, Карл, неужели ты его купил?

– Да, лежит в соломе – не заметила ящик? Все утро проверял в аптеке, работает превосходно – показывает большие красивые картинки.

– Какие?

– Сцены охоты в Германии и смешные сюжеты с Робинзоном Крузо и каннибалами. А еще я хочу сам расписать несколько стеклянных пластинок по сказкам Андерсена.

Александра приободрилась. В тех, кому пришлось рано повзрослеть, остается немало детского.

– Обязательно приноси, Карл! Не терпится посмотреть, и отец наверняка обрадуется. Картинки ведь цветные? Тогда ему точно понравится – он любит календари, которые я привожу из города. Жаль, их немного… Тебе ведь пора здесь свернуть? Спасибо, что составил компанию.

Карл натянул поводья и с сомнением посмотрел в черное небо.

– Уже совсем стемнело. Лошади, конечно, найдут дорогу домой, но зажгу-ка я фонарь – вдруг тебе пригодится.

Он забрался в повозку и, с головой накрывшись пальто, принялся разжигать огонь. С десятой попытки фонарь загорелся, и Карл примостил его перед Александрой, прикрыв одеялом, чтобы свет не слепил.

– Погоди, найду свой ящик… А вот и он. Спокойной ночи, Александра! Постарайся не тревожиться. – С этими словами Карл спрыгнул на землю и побежал через поля к ферме Линструмов. – Эге-гей!.. – крикнул он на прощанье и скрылся за холмом в песчаной лощине, а ветер эхом завыл ему в ответ.

Александра продолжила путь в одиночку. Вой ветра заглушал стук колес, и лишь свет фонаря, прочно стоящего у нее между ног, отмечал движение повозки все дальше и дальше в темноту.

II

На одном из холмов посреди ветреной пустоши примостился невысокий бревенчатый дом, где умирал Джон Бергсон. Ферму Бергсонов найти было проще других – она возвышалась над мелководной мутной речушкой, Норвежской протокой, которая то текла, то стояла прудом на дне извилистого ущелья с крутыми порожистыми склонами, заросшими кустарником, тополями и карликовыми ясенями. Речушка выделяла окрестные фермы среди прочих, прячущихся в низинах посреди пустоши. Обычное жилье в этих краях – землянки, сливающиеся с дерном, из которого выросли. Ведущие к ним дороги едва различимы в густой траве, обработанные человеческой рукой поля теряются на ее фоне, и прорезанные плугом следы – не глубже тех жалких царапин, что оставили на стенах пещер доисторические люди, а может быть, ледники.

За одиннадцать долгих лет Бергсон почти не оставил отпечатка на дикой земле, которую приехал покорять. Она сохранила свой необузданный нрав, и никто не сумел разгадать загадку ее ярости. Дух места был враждебен к людям и приносил одни неудачи. Об этом размышлял больной, отдыхая после визита врача, которого накануне пригласила из города Александра. За окном расстилались неизменно серые унылые пространства. Бергсон знал каждый холм, каждую низину отсюда и до горизонта. К югу лежали его распаханные поля, к востоку – конюшни, загон для скота, пруд, а за ним – трава, трава, трава.

Одну за другой вспоминал он постигшие его неудачи. Однажды зимой, в буран, околел весь скот. Следующим летом пришлось пристрелить тягловую лошадь, которая сломала ногу, споткнувшись о нору луговой собачки. Другим летом от холеры передохли все собаки, а ценный жеребец умер от укуса змеи. Раз за разом случался неурожай. Бергсон потерял двоих сыновей, родившихся после Лу и до Эмиля, а это не только горе, но и расходы – сначала на лечение, потом на похороны. Теперь, едва выбравшись из долгов, он и сам оказался на пороге смерти – в сорок шесть, когда еще жить бы и жить.

Первые пять лет жизни в этом краю Джон Бергсон погружался в долги, следующие шесть – выбирался из них, и теперь, расплатившись по займам, остался с тем же, с чего и начинал, – с землей. В его владении находились ровно шестьсот сорок акров, из которых триста двадцать составляла его собственная ферма на участке, полученном по закону о лесе^[2], а другую половину – ферма младшего брата, который сдался и уехал в Чикаго, где теперь работал в модной пекарне и был видным атлетом в шведском спортивном клубе. Этот участок служил пастбищем – в хорошую погоду сыновья выгоняли туда скот.

Бергсон питал старосветское убеждение в том, что земля ценна сама по себе, однако здесь она походила на необъезженную лошадь, которая мечется и крушит все вокруг, никому не даваясь в руки. И все же он верил, что тайну прерии можно разгадать – просто никто пока не научился обращаться с ней правильно. Бергсон часто обсуждал эту мысль с Александрой. Соседи понимали в фермерстве еще меньше него: многие из них в жизни не занимались земледелием, пока не получили здесь участок, а в родных краях были мастерами – портными, слесарями, столярами, сигарщиками и тому подобное. Сам Бергсон когда-то работал на верфи.

Теперь, прикованный к постели, он размышлял об этом постоянно. Он лежал в гостиной, рядом с кухней, и целыми днями, пока там кипела готовка, стирка и глажка, глядел на потолочные балки, когда-то выструганные собственными руками, да на скот в загоне. Вновь и вновь пересчитывал стадо по головам и прикидывал, сколько веса наберут волы к весне, – это отвлекало. Часто он звал Александру, чтобы обсудить с ней хозяйство. Та начала помогать отцу, когда ей не исполнилось и двенадцати, и чем старше становилась, тем больше Бергсон полагался на ее здравые суждения и изобретательность. А вот сыновья, хотя им было не занимать трудолюбия, удручали его своей несообразительностью. Только Александра читала газеты, следила за рынками и училась на ошибках соседей. Лишь она всегда могла сказать, сколько стоит откормить вола, а вес борова определяла на глаз точнее, чем сам Бергсон. Лу и Оскар были предприимчивы, однако так и не научились работать с умом. Александра же умом напоминала ему собственного отца.

Отец Джона Бергсона был кораблестроителем, человеком влиятельным и довольно богатым. На склоне лет он женился во второй раз на женщине из Стокгольма – намного его моложе и с небезупречной репутацией. Последняя безумная страсть, отчаянная попытка сильного человека сбежать от старости. Жена принялась сорить деньгами и всего за несколько лет подточила безупречную честность старого Бергсона. Он ввязался в спекуляции на бирже, потерял не только свое состояние, но и средства, доверенные ему бедными моряками, и умер опозоренным, не оставив детям ни гроша. И все же большую часть жизни это был умный и предприимчивый человек, который поднялся от простого моряка до владельца небольшой верфи, полагаясь исключительно на свою прозорливость и талант. Джон Бергсон видел его былую силу воли и прямоту ума в своей дочери. Естественно, он желал бы обнаружить эти качества прежде всего в сыновьях, однако выбирать не приходилось. Целыми днями лежа в постели, он научился принимать положение дел как есть и радоваться, что хотя бы кому-то из своих детей может поручить заботу о семье и о земле, завоеванной таким трудом.

Сгущались зимние сумерки. Миссис Бергсон зажгла на кухне лампу, и сквозь щели в двери, будто издалека, в гостиную сочился свет. Больной с трудом перевернулся и посмотрел на свои исхудалые, бессильные руки. Незаметно для себя он утратил волю к жизни, сдался и теперь желал лишь одного – скорее упокоиться глубоко в земле, где его не потревожит плуг. Он устал совершать ошибки и был рад оставить свою тяжелую ношу в сильных руках Александры.

– Dotter, – тихо позвал Бергсон. – Dotter!^[3]

Раздались быстрые шаги, и в дверном проеме возникла высокая стройная фигура, освещенная сзади светом лампы. Бергсон подмечал молодую легкость и силу движений дочери, однако не завидовал им и не хотел вернуть себе. Финал слишком хорошо известен, чтобы начинать сначала.

Александра помогла отцу сесть, подложила под спину подушки и назвала его старым шведским именем, как звала в детстве, когда приносила обед на верфь.

– Позови братьев, дочь, я хочу с ними поговорить.

– Они только вернулись с реки и кормят лошадей. Позвать их сейчас?

Бергсон вздохнул.

– Нет, нет. Подожди, пока закончат. Александра, тебе придется всеми силами помогать братьям. Все ляжет на твои плечи.

– Я сделаю все что смогу, отец.

– Не дай им разочароваться и все бросить, как дядя Отто. Я хочу, чтобы они сохранили землю.

– Мы сохраним ее, отец. Мы никогда не отдадим землю.

Заслышав тяжелые шаги на кухне, Александра выглянула и поманила братьев – двух рослых юношей семнадцати и девятнадцати лет. Когда они встали в изножье кровати, отец пытливо вгляделся в их лица, едва различимые в темноте, и сказал себе: «Они все те же. Я в них не ошибался». Силуэт с квадратной головой и тяжелыми плечами – это Оскар, старший из братьев. Младший, Лу, сообразительнее, но слишком переменчив.

– Мальчики, – устало проговорил Бергсон. – Я хочу, чтобы вы вместе хранили землю и слушались сестру. С тех пор как слег, я много говорил с ней, и она знает мою волю. Я не желаю, чтобы мои дети ссорились, а поскольку дом один, глава семьи тоже должен быть один. Александра старшая и будет соблюдать мои наказы. Она сделает все, на что способна, а если и натворит ошибок, то куда меньше моего. Когда вы женитесь и захотите каждый жить своим домом, поделите землю по справедливости, как решит суд. Но в ближайшие годы вам придется тяжело, поэтому держитесь вместе и повинуйтесь Александре, а она будет вести хозяйство по своему лучшему разумению.