Оскар обычно высказывался последним, но теперь, как старший, ответил прежде брата:

– Да, отец. Все было бы так и без твоего наказа. Мы будем трудиться вместе.

– И будете слушаться сестру, и останетесь ей хорошими братьями, а матери – хорошими сыновьями? Вот и славно. Пусть Александра больше не работает в поле – в этом нет нужды. Когда потребуется помощь, наймите работника, а ее заработки на яйцах и масле с лихвой окупят расходы. Жаль, что я не понял этого раньше. Старайтесь с каждым годом распахивать все больше земли. Кукуруза – хороший корм для скота. Продолжайте чередовать поля и всегда запасайте больше сена, чем требуется. Не жалейте времени на помощь матери в саду и огороде. Она всегда о вас заботилась и сильно тоскует по родине…

Вернувшись в кухню, братья молча сели за стол и на протяжении всего ужина не поднимали от тарелок покрасневших глаз. Ели мало, хотя весь день работали на морозе, а на ужин был кролик в подливке и пироги с черносливом.

Джон Бергсон выбрал в жены хорошую хозяйку, пусть и не своего круга. Миссис Бергсон, крупная светлокожая женщина, грузная и медлительная, как ее сын Оскар, одним своим присутствием создавала уют – возможно, потому, что сама к нему вечно стремилась. На протяжении одиннадцати лет она упорно вела быт и поддерживала порядок в условиях, которые этому совсем не способствовали. Миссис Бергсон хранила непоколебимую верность старым привычкам, и ее неустанные заботы немало помогли семье сохранить порядок и порядочность в незнакомой обстановке. То, что Бергсоны жили в бревенчатом доме, было полностью заслугой матери – она и слышать не желала о землянках. Миссис Бергсон скучала по рыбным блюдам родной страны, поэтому каждый год дважды за лето посылала сыновей на реку в двадцати милях от фермы удить сомов. А когда дети были еще маленькими, засовывала их всех в повозку (малыша прямо в колыбели) и ехала рыбачить сама.

Александра часто говорила: попади мать на необитаемый остров – возблагодарит Господа за освобождение, разобьет сад и начнет консервировать. Миссис Бергсон была одержима консервированием. Грузная на вид, она весьма проворно двигалась по кустистым берегам Норвежской протоки, словно зверь в поисках добычи, собирая лисий виноград и дикие сливы. Из безвкусного дикого физалиса она варила желтое варенье, добавляя для аромата цедру лимона, и делала липкую темную пасту из садовых томатов. Однажды она попробовала законсервировать даже горькие земляные сливы и с тех пор всякий раз сетовала при виде этих крепких бронзовых плодов: «Какая досада!» Сварив все мыслимые варенья, джемы и пасты, она принималась мариновать, и расходы на сахар для заготовок временами пробивали серьезную брешь в семейном бюджете.

Миссис Бергсон была хорошей матерью и все же с облегчением встретила взросление детей: наконец никто не мешается на кухне! Она до конца не простила мужа, увезшего семью на край света, но раз уж так вышло, желала без помех воссоздавать старую жизнь на новом месте, насколько это возможно. Главное, что в погребе лежит окорок, на полках стоят банки с соленьями, а шкаф полон выглаженного белья. Неопрятность соседей миссис Бергсон не одобряла, а те считали ее гордячкой. Как-то раз по дороге на речку она заглянула к миссис Ли, и почтенная дама была вынуждена спрятаться на сеновале, лишь бы миссис Бергсон не застала ее босой.

III

Однажды воскресным днем в июле, через полгода после смерти Джона Бергсона, Карл Линструм сидел на кухне, замечтавшись над иллюстрированной газетой, когда услышал стук колес. То была четырехместная повозка Бергсонов, в которой они обычно выезжали кататься, а не работать. На передней скамье сидели Оскар и Лу в воскресных костюмах и шляпах, на задней – Александра и сияющий от гордости Эмиль в новых штанишках, перешитых из отцовских, и рубашке в розовую полоску с широким воротником в рюшах.

Оскар придержал лошадей и помахал Карлу. Тот схватил шляпу и припустил бегом через дынную грядку.

– Хочешь с нами? – крикнул Лу. – Мы едем к сумасшедшему Айвару за гамаком.

– Конечно! – запыхавшись, ответил Карл и плюхнулся на сиденье рядом с Эмилем. – Всегда хотел посмотреть на пруд Айвара – говорят, самый большой в наших краях. Эмиль, не боишься ехать к Айвару в новой рубашке? Вдруг он захочет ее себе и отберет?

Мальчик улыбнулся во весь рот.

– Страшно боялся бы, если бы не братья. Карл, а ты слыхал, как он воет? Говорят, иногда ночью он бегает по прерии и воет от страха, что Господь его покарает.

Лу подмигнул Карлу и спросил:

– А что ты будешь делать, Эмиль, если окажешься в прерии совсем один и вдруг увидишь Айвара?

Эмиль испуганно вытаращил глаза.

– Может, спрячусь в барсучьей норе… – неуверенно предположил он.

– А если не найдешь барсучьей норы? – настаивал Лу. – Побежишь?

– Нет, мне будет слишком страшно, – с грустью признался мальчик, нервно перебирая пальцами. – Наверное, сяду на землю и стану молиться.

Старшие рассмеялись. Оскар подстегнул лошадей.

– Он тебе ничего не сделает, Эмиль, – заверил Карл. – Айвар приходил к нам, когда наша кобыла объелась зеленой кукурузы и распухла, как бочка. Просто гладил ее, как кошку, и бормотал что-то на своем языке. Похлопывал по крупу, стонал, будто самому больно, и приговаривал: «Так-то лучше, сестрица, так-то легче».

Старшие братья рассмеялись, а Эмиль возбужденно хихикнул и посмотрел на сестру.

– Сомневаюсь, что он смыслит в лечении, – пренебрежительно заметил Оскар. – Говорят, когда у лошадей мыт, он сам принимает лекарство, а потом молится над ними.

Александра возразила:

– Это Кроу говорили, а все-таки он вылечил их лошадей. У Айвара бывают помутнения, но в другое время у него многому можно научиться. Он понимает животных. Я видела, как он усмирил корову Берквистов, когда та вывернула себе рог и в бешенстве металась по всей ферме: билась о стены, выбежала на крышу старой землянки, наполовину провалилась внутрь и отчаянно мычала. А едва примчался Айвар со своей белой сумкой, как сразу затихла и терпеливо ждала, пока он отпиливал рог и мазал спил дегтем.

Эмиль слушал внимательно и явно переживал о несчастной корове.

– А потом ей перестало быть больно?

Александра погладила братишку по голове.

– Перестало, и уже через два дня она снова давала молоко.

К обиталищу Айвара вела очень плохая дорога. Он поселился в глуши за границей округа, где кроме него жили только русские – полдюжины семей в одном длинном здании, бараке. Айвар частенько повторял: чем меньше соседей, тем меньше соблазнов. Хотя, казалось бы, недальновидно селиться в таком труднодоступном месте, если занимаешься лечением лошадей. Повозка Бергсонов тряслась по ухабистым пригоркам и поросшим травой склонам, извилистым лощинам и берегам широких лагун, где над чистой водой колыхались золотые цветки кореопсиса и дикие утки взлетали из-под колес, громко хлопая крыльями. Лу с тоской провожал их взглядом.

– Эх, надо было все-таки взять ружье! Спрятал бы в сене на дне повозки, да и все.

– Тогда нам пришлось бы солгать Айвару. К тому же он чует мертвую птицу по запаху. Узнал бы – и не видать нам гамака. Я хочу с ним поговорить, а он, когда сердится, делается как помешанный.

Лу фыркнул:

– Будто есть толк с ним разговаривать! Я бы лучше поужинал утятиной, чем слушать болтовню сумасшедшего.

– Ох, Лу, только не серди его! – встревожился Эмиль. – Вдруг он завоет?

Все снова засмеялись, и Оскар погнал лошадей вверх по осыпающемуся глинистому склону. Лагуны и красные травы остались позади. В этих краях трава была серой и короткой, лощины глубже, чем на ферме Бергсонов, а земля бугристее. Цветы исчезли – лишь в низинах росли самые стойкие и неприхотливые: аморфа, вернония да молочай.

– Гляди, Эмиль, вот и большой пруд Айвара! – воскликнула Александра.

Впереди показалось сияющее зеркало пруда в неглубокой лощине. На дальнем берегу возвышалась земляная насыпь, засаженная зеленым ивняком, а над ней в склоне холма виднелись дверь и окно – почти неразличимые, если бы не отблески солнца в стекле. Других признаков человеческого обитания вокруг не наблюдалось – ни сарая, ни колодца, ни даже протоптанной тропинки в кудрявой траве. Только ржавая печная труба, торчащая из земли, выдавала жилище Айвара, а иначе можно было бы пройти по самой крыше и не заметить. За три года жизни он оставил на глинистом берегу следов не больше, чем койот, обитавший здесь до него.

Повозка Бергсонов взобралась на холм, и стало видно: Айвар сидит на пороге своего домика и читает Библию на норвежском. Нескладную фигуру – крупный мускулистый торс на коротких кривых ногах – венчала большая косматая голова. Непричесанные седые волосы, свободно спадавшие на красные щеки, прибавляли старику с десяток лет. Он был бос и одет в чистую рубаху из неотбеленного хлопка с открытым воротом. По воскресеньям Айвар всегда одевался в чистое, хотя в церковь не ходил – не нашел себе места ни в одной из конфессий и исповедовал собственную религию. Он мог неделями ни с кем не общаться и вел календарь, чтобы всегда знать, какой теперь день. В сезон обмолота и чистки кукурузы нанимался временным работником, животных лечил круглый год, когда за ним посылали, а в свободное время плел гамаки из бечевки и заучивал наизусть главы из Библии.

Одиночество его устраивало. Айвар питал отвращение к мусору вокруг людских селений – остаткам пищи, осколкам фарфора, старым котлам и чайникам, валяющимся посреди подсолнухов. Он предпочитал чистоту и порядок дикой земли – заявлял, что в барсучьей норе чище, чем в людском жилье, и не найти лучшей хозяйки, чем миссис Барсучиха. Объясняя, за что любит свое уединенное обиталище в глуши, Айвар утверждал, что здесь слова Библии звучат особенно правдиво. Достаточно было постоять на пороге его берлоги, глядя на дикую землю, ясное небо, кудрявые травы, выбеленные жарким солнцем; послушать блаженную песню жаворонка, крики перепелов, стрекотание кузнечиков в бескрайней тишине, чтобы понять, о чем он говорит.

Теперь его лицо светилось счастьем. Он закрыл книгу, заложив страницу мозолистым пальцем, и негромко произнес:

– Ты послал источники в долины: между горами текут, поят всех полевых зверей; дикие ослы утоляют жажду свою. Насыщаются древа Господа, кедры Ливанские, которые Он насадил; на них гнездятся птицы: ели – жилище аисту, высокие горы – сернам; каменные утесы – убежище зайцам^[4].

Услышав стук колес бергсоновской повозки, Айвар бросился навстречу, размахивая руками и крича:

– С ружьями нельзя, долой ружья!

– Нет, Айвар, мы без ружей, – успокоила Александра.

Тогда он опустил руки и приблизился к повозке, доброжелательно оглядывая гостей бледно-голубыми глазами.

– Мы хотим купить гамак, если у тебя есть на продажу, – объяснила Александра, – а младший братец мечтает посмотреть на твой пруд, где живет столько птиц.

Широко улыбаясь, Айвар стал тереть лошадям носы и ощупывать губы за удилами.

– Птиц нынче мало – утром видал уток, да бекасы прилетали попить. Вот на минувшей неделе журавль провел здесь ночь и следующим вечером снова прилетел. Не знаю откуда – не их пора сейчас. Осенью журавлей много пролетает, каждую ночь курлычут над прудом.

Карл не понимал языка Айвара, поэтому Александра ему переводила. Задумчиво выслушав ее, он сказал:

– Я слышал, что сюда однажды прилетала морская чайка. Спроси, Александра, это правда?

Не без труда ей удалось объяснить вопрос старику. Сначала тот слушал озадаченно, потом хлопнул в ладоши.