– Курите, – помолчав, добавил он уже мягче и прошёл к лошадям, впряжённым в повозку, и сейчас же одна из них, дрогнув холкой, всхрапнув, потянулась к нему мордой и коснулась подставленной ладони тёплыми шершавыми губами.

Терентьев погладил её по храпу и, ласково, виновато приговаривая: «Да нету, нету у меня ничего», поправил чёлку второй, стоявшей через дышло и тоже потянувшейся к нему мордой лошади.

Это была пара самых обыкновенных крестьянских неприхотливых и безотказных лошадей, гнедой масти. Одна из них вдобавок плохо видела левым глазом. И тем не менее они считались самыми знаменитыми среди всех ротных лошадей, так как прошли в обозе всю войну. Как впрягли их во время формировки батальона в сорок первом году в одно дышло, так и не разлучались они ни разу, да так и не отходил от них ни на шаг хозяин-ездовой, услужливый, расторопный солдат Рогожин, по гражданской профессии – продавец молочных и колбасных изделий, обучавшийся учтивости ещё у купца Чичкина. Иного человека, веди он себя как Рогожин, все бы в один голос презрительно назвали подхалимом или ещё как-нибудь почище. Но ни у кого не поворачивался язык сказать этакое про доброго, бескорыстного Рогожина, ежеминутно готового услужить всякому, начиная от своих собратьев по службе, таких же, как он, обозных, и кончая самим командиром роты, храбрым и удачливым капитаном Терентьевым.

Вот и сейчас, поспешно отделившись от товарищей, Рогожин уже стоит, чуть наклонившись вперёд, старательно и неуклюже, совсем не по-строевому, прижав руки к бёдрам, и с готовностью ждёт, что скажет ему командир.

– Ну как, Рогожин, – говорит Терентьев, обходя лошадь и сильно, звучно шлёпая ладонью по её крупу, – отъелись наши рысаки? Ты гляди, не зад, а настоящая печь, выспаться можно.

– Так точно, – с удовольствием спешит отозваться Рогожин. – Откормили. Теперь, только прикажите, до самой Москвы без остановки докатим.

– Хочется домой-то?

– Очень, товарищ капитан. Даже не поверите, во сне начал видеть, как вхожу я в свою квартиру, а жена, и ребятишки, и тёща – все встречают меня.

– Ну, ничего, потерпи. Теперь уж скоро, – обещает капитан. – «Москва… – мечтательно произносит он, – как много в этом звуке для сердца русского слилось!» А? Разве не так?

– Так, – вздохнув, говорит Рогожин.

Капитан знает, что у Рогожина четверо детей – и все девочки. Тем не менее он спрашивает:

– Значит, одних девок народил?

– Прямо горе, – конфузливо смеётся Рогожин. – Теперь, как приеду, за мальчишку примусь.

Капитан тем временем нагибается, берёт лошадь за ногу, чуть повыше копыта. Лошадь дёргает ногой, командир говорит:

– Стой, стой, дурачок. – И, посмотрев подкову, выпрямившись, произносит: – Перековать бы не мешало.

– Совершенно справедливо, – соглашается Рогожин. – Особенно на передние.

Этот разговор доставляет обоим истинное удовольствие. Рогожину приятно, потому что сам командир интересуется его лошадьми и, по всему видать, удовлетворён тем, как он, Рогожин, содержит их; Терентьеву же всё это приходится по душе потому, что он с детства любит лошадей, знает в них толк, готов с восторгом часами говорить о них, сам учился в кавалерийском училище, накануне войны блестяще окончил его, и теперь они с ездовым как единомышленники отлично понимают друг друга.

Пока они ведут этот значительный для них разговор, лихой ординарец командира Валерка Лопатин, чёртом выскочивший из подвала, получает для офицеров мясо с макаронами, хлеб и водку. Сзади него с котелками в руках выстраиваются в очередь сладко зевающие спросонья телефонисты и разведчики.

Валерке Лопатину девятнадцать лет, воевать он начал в прошлом году, придя в батальон с пополнением. Валерка удивительно красив: мягкие русые волосы, чёрные широкие брови и большие серые глаза. В него влюблена ротный санинструктор Надя Веткина, влюблена так сильно и так откровенно, что про эту безответную любовь знает вся рота, и все сочувствуют бедной девушке. Знает и сам Валерка, но держится с Надей деспотически дерзко и самодовольно. А Надя безропотно переносит все его выходки. Когда, случается, кто-нибудь, проникнувшись жалостью к Наденьке, говорит Валерке: «Что же ты так неуважительно к ней, глянь, она вся высохла по тебе», Валерка, сплюнув сквозь зубы и состроив на мальчишеской, с мягким жёлтым пушком вместо усов над губой, физиономии презрительную гримасу, отвечает: «Нужна она мне, фронтовая. Они, небось, думают, что война им всё спишет. Ничего не спишет. С них после войны спросится».

Но все, однако, понимают, что он говорит так не потому, что убеждён в правоте своих слов, а лишь подражая своему наставнику, старшине Гриценко, который уж действительно от всего сердца убеждён, что все фронтовички распутные бабы.

– Сколько баб пропадает, ай-яй-яй, – искренне сокрушается Гриценко. – Ну кто их после войны замуж возьмёт? Кому будут они нужны, военные эти самые? Надька, к примеру, наша?

Впрочем, ни юный Валерка, ни умудрённый житейским опытом старшина Гриценко не решались высказывать подобные соображения о фронтовых женщинах вообще и о Наденьке Веткиной в частности при командире. Им обоим было хорошо известно, что капитан Терентьев нетерпим к цинизму, пошлости, к грязным недомолвкам и столь же многозначительным жеребячьим ржаньям, то есть ко всему тому, что для людей, подобных старшине Гриценко, служит откровенной мерой их отношения к военной женщине.

Всё это оскорбляет и злит Терентьева. Когда кто-либо высказывается при нём так, как умеет высказываться старшина Гриценко, он морщится, словно от зубной боли, и, по обыкновению не выдержав, негодующе блестя цыганскими глазами, говорит, что только мерзавцы могут так грязно отзываться о женщине, что эти люди прежде всего сами не уважают себя, что за душой у них нет ничего святого.

К маленькой, бесстрашной Наденьке Веткиной капитан Терентьев относится по-братски, с нежной, несколько снисходительной и покровительственной заботливостью. Он всякий раз беспокоится, когда она покидает КП, отправляясь в траншеи переднего края, хотя, по обычаю, и не показывает своих чувств.

Всем, однако, хорошо известно, что обидеть Надю капитан никому не позволит.

3

Володя Терентьев был женат. А женился он за две недели до начала войны, сразу же после выпуска из кавалерийского училища. В кармане его гимнастёрки хранится фотография, на которой запечатлён юный командир с двумя кубиками в петлицах гимнастёрки, в лихо сдвинутой на бок кавалерийской фуражке. Он по поясу и плечам затянут ремнями, при кобуре, свистке, шашке и шпорах. Об руку с ним, победоносно вздёрнув остренький носик, стоит завитая барашком его жена Юля. Командир смотрит с фотографии, мужественно насупив брови, а жена его глядит на мир задорно и вызывающе, как бы говоря: полюбуйтесь, какой великий воин попал в моё полное, безоговорочное подчинение.

Впрочем, никакого подчинения, как казалось Володе, не было. Прежде чем пойти в загс, Володя изложил будущей жене свои взгляды на семью и брак таким образом:

– В основе всей нашей жизни должны лежать дружба, доверие друг к другу и уважение. У нас всё должно быть общим, нашим, ничего отдельного, ни моего, ни твоего. Ну, например, денег.

– А как же быть с платьями и вообще… – глядя на Володю невинными, доверчивыми глазами, спросила Юля.

Володя откашлялся.

– В определённом смысле они твои, конечно, но вообще должны считаться нашими, – несколько обескураженный её вопросом, принялся объяснять он. – Ты, конечно, спросишь почему. Я тебе отвечу: потому что покупать их будем на наши деньги. Ты понимаешь – на наши, а не отдельно на твои. А так платья, конечно, будут твои. Я же не стану их носить. Ты понимаешь мою мысль?

– Понимаю, – сказала Юля.

– Ты согласна со мной?

– Согласна, Вовочка, конечно, согласна. Я и сама так мечтала, – с ханжеским восторгом воскликнула Юля, которой очень хотелось выйти замуж за Володю Терентьева.

Восклицая так, Юля слукавила. Ни о чём подобном она никогда и не думала и согласилась с мнением Володи потому, что боялась упустить удобный случай (очередной выпуск кавалерийского училища). Наивно-доверчивый, бесхитростный, прямодушный, Володя Терентьев был неплохим кандидатом в женихи. Тем более что, по мнению Юли, он был очень симпатичным. «Пусть пока мечтает, – думала она. – Когда я стану его женой, всё будет по-моему». Замужество и отъезд с молодым командиром в какой-нибудь военный гарнизон считалось у девчат маленького заштатного городка очень выгодным. Познакомившись с курсантом в городском парке, такая девушка терпеливо ждала его аттестации и, сыграв весёлую свадьбу, без всякого сожаления покидала родные пенаты важной, счастливой командиршей. Юле тоже до смерти хотелось стать женой командира и вкусить прелести новой, неведомой жизни.

Однако ни в какой гарнизон она не попала. Чета молодых Терентьевых успела лишь добраться до Володиных родителей, где намеревалась провести положенный молодому командиру отпуск, как нагрянула война. Юля поспешила домой, к папе и маме, а Володя укатил в Белоруссию, где квартировал кавалерийский полк, в котором ему надлежало принять пулемётный взвод.

Полк он догнал на марше, скоро стал участником сражения с немцами, был ранен, эвакуирован в госпиталь, а по выздоровлении назначен в формировавшийся невдалеке от Москвы отдельный пулемётно-артиллерийский батальон укрепрайона.

В этом батальоне его и застала весна 1945 года в должности командира роты, в чине капитана, с тремя орденами и медалью «За отвагу» на груди.

Честный, чистоплотный, искренний, он, разумеется, не мог допустить мысли, что Юля нисколько не любит его, даже больше – неверна ему. Он часто и обстоятельно описывал ей свою фронтовую жизнь и с нетерпением ждал её редких, нисколько не обстоятельных, легкомысленно сочинённых ответов. Впрочем, он не замечал той небрежности, с какой Юля писала ему. Каждое слово, выведенное её рукой, приобретало для слепо влюблённого Володи понятное только одному ему, очень торжественное, нежное значение.

Он был в восторге от своей жены, и все, кому в роте доводилось видеть её фотографию, отзывались о ней тоже восторженно, даже старшина Гриценко и Валерка. А Надя Веткина сказала, что она наверняка киноартистка. По своей душевной простоте девушка полагала, что все красивые женщины гениальны и непременно должны сниматься в кино. Жена командира показалась ей удивительно красивой и умной.

Капитана Терентьева этот Наденькин отзыв до того умилил и растрогал, что ему стоило величайших усилий принудить себя сказать правду, что жена его самая обыкновенная девушка из служащих и живёт в маленьком тихом городке, расположенном в такой глубине России, что туда за всю войну не осмелился залететь ни один фашистский самолет.

А как приятно было бы солгать в этом случае. Даже не солгать, а просто промолчать, сделав вид, что не расслышал Наденькиного замечания. Какое удовольствие принесла бы ему эта маленькая ложь! Если бы даже на минуту поверить самому и тем дать повод другим поверить, что его жена киноактриса. Пусть и не очень знаменитая. Но он даже в этом случае не мог отступить от правды, покривить душой.

4

Валерка Лопатин, получив завтрак и успев побраниться с каптенармусом, который, как казалось настырному и дотошному Валерке, не долил в его флягу водки, уступил наконец очередь телефонистам и разведчикам. Прицепив флягу к поясу, сунув под мышку свёрток с печеньем, табаком, консервами, маслом и сахаром, взяв в руки четыре котелка, он направился к подвалу.

– Ты бы ещё в зубы прихватил чего-нибудь, – сказал вслед ему подошедший в это время к кухням капитан Терентьев.

Валерка оглянулся, засмеялся, сверкнув крепкими крупными зубами, которыми и в самом деле можно было бы удержать немалую тяжесть, даже котелок с макаронами, и скрылся в подвале.