Предприимчивый, отчаянный Валерка обожал своего командира и ради него был готов совершать самые невероятные поступки. Но порою Валерку ставило в тупик отношение капитана к этим его сногсшибательным выходкам. Другие офицеры, рассуждал Валерка, знай они, что всё это сделано ради них, только поощряли бы его искренние, бескорыстные порывы.

Но капитан Терентьев смотрел на всё, что ни старался сделать ради него Валерка, своим, терентьевским, взглядом, и результат, стало быть, всегда получался для Валерки самым неожиданным.

Однажды, это было прошлой весной, рота совершала длительный, трудный марш. Противник, бросая технику и снаряжение, валом катил на новые, усовершенствованные рубежи, чтобы хоть там задержать наступление наших войск. На преследование его были брошены танковые, мотомеханизированные и кавалерийские соединения, и малоподвижные укрепрайоновцы безнадёжно отстали.

По-бурлацки накинув лямки на плечи, одни из них тянули волокуши со станковыми пулемётами, санки с патронными цинками и ящиками; другие, подоткнув под ремень полы шинелей, то и дело хватались за постромки, чтобы помочь усталым лошадям вытаскивать орудия из снежного месива, взбитого траками прошедших танков, тягачей и бронетранспортеров; третьи гнулись под тяжестью миномётных плит, стволов и противотанковых ружей.

Вдобавок ко всему, как назло, пошёл дождь, сильно и вдруг потеплело, дороги всего лишь за сутки стали непролазными, и старшина Гриценко где-то далеко и беспомощно увяз со своим санным обозом.

А в обозе было всего вдоволь: снарядов, мин, хлеба, сахара, мяса, крупы.

Из-за распутицы вышло так, что рота за целый день марша не получила ни крошки. Поздно вечером встали на привал в покинутой жителями деревне. Капитан Терентьев был очень огорчён, что рота не накормлена, и зол на старшину. Так страшно, жестоко зол, что, появись сейчас перед ним Гриценко, Терентьев, кажется, залепил бы ему пощёчину. На КП собрались офицеры. Молча, уныло докуривали последние крохи табака, слушали попискивание рации, радист налаживал связь со штабом батальона, находившегося неведомо где. И тут Валерка, тихонько тронув капитана Терентьева за рукав, заговорщически поманил его за дверь.

– Что ты ещё? – недовольно спросил Терентьев, однако нехотя вылез из-за стола, на котором была разостлана карта и коптила самодельная лампа: её Валерка всюду таскал с собою в вещевом мешке.

Вышли в соседнюю комнату.

– Вот, – торжественным шёпотом проговорил Валерка, плотно прикрыв дверь и для верности подперев её спиною. – Поешьте, а я покараулю.

И с этими словами он извлёк из противогазной сумки, висевшей на плече, флягу и три великолепных сухаря.

– Это что такое? – удивился капитан.

– Энзе, – с гордостью, самодовольно ответил ординарец.

Терентьев понянчил на ладони флягу.

– Водка?

– Она самая. – Валерка загордился пуще прежнего.

– Где взял? – Терентьев нахмурил брови.

– Моя. Я же не пью. Для вас собрал. Семьсот граммов.

– Ладно. Пускай так. А сухари?

– Старшина, как тронулись в поход, выдал на всякий случай, чтобы вас подкормить.

– Много?

– Ешьте, ешьте, вам хватит, – великодушно ответил щедрый Валерка.

– Я спрашиваю – сколько? – повысил голос капитан.

– Восемь штук. Самые отборные.

– Давай сюда все.

Валерка суетливо схватился за сумку, передёрнул её с бока на живот и, ещё не догадываясь, для чего понадобились командиру сухари, отдал их Терентьеву.

– Пошли, – сурово сказал командир.

Отстранив Валерку, он решительно распахнул дверь.

– Вот, – сказал он, кладя сухари и флягу на стол. – Сейчас буду всех вас кормить и поить. По манерке водки и по куску сухаря на рот. Поскольку рядовой Лопатин не пьёт, а он мой ординарец, то его порция водки переходит ко мне. Не возражаешь? – спросил он у Валерки.

– Н-нет, – сказал Валерка, с ужасом думая: «Сейчас все мои сухари сожрут за милую душу. Вон как вытаращились на них. И никому ведь не придёт в голову, что мне как пить дать попадёт за это от старшины. “Растяпа, – скажет старшина. – Я тебя чему учил? Я тебя учил накормить командира: хоть бы к чёрту на рога попадёте с ним, командир и там должен быть накормлен. Ай-яй-яй. Какой же ты есть ординарец?” Вот как нацелились, словно волки».

Тем временем капитан Терентьев разломил каждый сухарь на две доли и, отвинтив крышку фляги, налил в ту крышку водки.

– Подходи по очереди, не толпясь. Командир первого пулемётного взвода, получай… Командир батареи, причащайся…

Капитан Терентьев повеселел, стал дурачиться. Повеселели заодно с ним и те, что находились в этот час в комнате. Чёрт возьми! Дело ведь было не в глотке водки и не в куске сухаря, а в чём-то другом, более значительном и важном, чего никто из присутствовавших не мог и не стремился объяснить себе. Просто людям стало весело, мигом исчезло угнетавшее их уныние, и пусть теперь всё идет прахом, можно хоть сейчас вновь подниматься в поход по весенней распутице, опять на все сорок километров, дать бы ещё только солдатам по такому вот ломтю сухаря, по манерке водки, да чтоб увидели они таким вот своего командира.

Все задвигались, загомонили, перебивая и почти не слушая друг друга. В комнате стало шумно, а капитан Терентьев знай покрикивал:

– Командир взвода ПТО – получай, телефонист – получай, радист – получай, рядовой Лопатин… Ты чего невесел? – спросил он у переминавшегося с ноги на ногу рядом с ним Валерки. – Жалко сухарей?

Валерка вздохнул, потупясь.

– Ну, – настаивал командир. – Говори, жалко?

Валерка и на этот раз только вздохнул.

– Забирай свою порцию, – усмехнулся Терентьев, – а вот эту отнесёшь часовому. Постой, – остановил он уже повернувшегося было Валерку. – А где твой противогаз?

– А я его, ещё когда двинулись в поход, выбросил, – беспечно сказал Валерка.

– То есть как выбросил? – нахмурился капитан. – Боевое снаряжение выбросил?

– Сухари не в чем было нести.

– Та-ак, – угрожающе протянул командир.

В комнате наступила тишина.

– Ну вот, – Терентьев постучал кулаком по столу, – чтобы противогаз у тебя был. Иначе пойдёшь в штрафную роту.

– Будет, – сказал Валерка дрогнувшим от обиды голосом. – В бою добуду.

– Иди, – махнул рукой Терентьев и обратился к офицерам: – Сейчас же проверить у бойцов наличие противогазов и доложить… – он посмотрел на часы, откинув обшлаг гимнастёрки, – в двадцать…

Тут дверь распахнулась, и на пороге, нетерпеливо постукивая кнутом по голенищу облепленного грязью сапога, встал Гриценко, огляделся, увидел капитана, поправил на боку сумку и, приложив руку к шапке, хрипло рявкнул:

– Прибыл!

– Всем обозом? – быстро и радостно спросил Терентьев, вмиг забыв о том, что ещё минуту назад был неимоверно зол на старшину.

– Никак нет. Одними санями. Четыре лошади впряг и прибыл.

– Что привёз?

– Хлеб, сахар, табак, сало, консервы и гороховый концентрат, – загибая пальцы и вопросительно глядя в потолок, перечислил старшина.

– В чём же солдаты будут варить твой концентрат? – спросил капитан.

– Найдут. В котелках сварят. Нашему солдату только дай что сварить, а в чём варить, он враз сообразит. – Старшина обернулся к взводным, прохрипел: – Давайте, товарищи командиры, присылайте людей. У меня время не ждёт, обратно надо торопиться.

– Где голос потерял? – спросил Терентьев, когда офицеры, толпясь и подталкивая друг друга в дверях, покинули комнату.

– Много, видно, на лошадей да на ездовых орал, вот и осип, – признался Гриценко. И тут же беспечно заверил: – Пройдёт, на то я и старшина. – И пристально посмотрел на Валерку.

Тот сразу понял его взгляд и обиженно отозвался:

– Как же, накормишь его! Он все сухари и всю мою водку роздал.

– Вот растяпа! – всплеснул руками Гриценко. – Я тебя как учил? Хоть у чёрта на рогах…

– И ещё добавь, – сказал Терентьев, – что тебе будет, если ты не найдёшь противогаз.

– А, это пустое, товарищ командир, – заступился за Валерку старшина. – Осмелюсь доложить, противогаз мы найдём. В бою их до чёртовой матери наберётся, этих противогазов.

– Да я уж и говорил, – сказал ему Валерка.

Старшина по-отечески похлопал ординарца по спине и направился к выходу.

Валерка, воспрянув духом, с благодарностью посмотрел вслед своему наставнику.

Противогаз они, как и обещал Валерка командиру, добыли в первом же бою, через неделю.

5

– Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь, – ворчит старшина Гриценко на телефонистов и разведчиков. – Никак проснуться не можете. Ползаете возле кухни, словно воши, а мне надо успеть ещё целую роту накормить.

Старшина говорил неправду. Он уже накормил и артиллеристов, и миномётчиков, и теперь оставалось раздать завтрак лишь четырём пулемётным взводам да пэтээровцам, рассредоточенным с их длинными ружьями между пулемётчиками по всему переднему краю, занимаемому ротой. К тому же, если учесть, что во взводах, стоявших отдельными гарнизонами по высоткам, насчитывалось всего по десять – двенадцать человек, то, стало быть, накормить их для старшины не стоило никакого труда.

Но вот налили последнюю кружку чаю, захлопнули, завинтили крышки кухонь, ездовые разобрали вожжи, повара вскочили рядом с ними на облучки, старшина и каптенармус поспешно повалились животами на тронувшуюся повозку, и повозка, запряжённая парой гнедых ротных ветеранов, управляемых самым вежливым в батальоне солдатом, а следом за ней обе одноконные кухни покатили со двора и скрылись в сумраке предутреннего часа.

Капитан Терентиев постоял в опустевшем дворе, послушал стук удаляющихся колес, и этот безобидно-мирный стук в тишине взволновал его, и он ясно, отчётливо вспомнил, как мальчишкой, точно в такие же свежие, предвещающие большой солнечный день, несущие для тебя предчувствие необыкновенного, светлого праздника, утра любил возить на просыхающие поля навоз, шибко катить оттуда, с полей, порожняком по мягкому проселку, подпрыгивая и сладко трясясь на дощечке, положенной поперёк телеги, вымазанной и пропахшей коровьим навозом и прелой соломой.

О, какими счастливыми, ни с чем не сравнимыми были эти весенние времена с душисто и густо парящей землёй, с высоким тёплым небом, мягким ветерком и победным звоном жаворонка над Володиной головой. В такие дни как бы обновлялось всё его существо от макушки до пяток, прибывало силы, беспредельной и беспечной веры в то, что всем его желаниям легко сбыться, что всё будет хорошо, отлично, и он очень много успеет сделать столь же необыкновенного, радостного, удивительного и доброго на земле.

Так было с ним каждую весну, такое ощущение охватило его и сейчас, в это раннее утро последнего военного апреля, когда всем уже ясно, что до полного разгрома врага осталось очень немного, быть может, всего несколько дней, что победа, к которой так трудно и долго шли, совсем рядом.

Давно смолк, растаял в тумане стук колёс, и как бы на смену ему, чтобы вернуть Терентьева к действительности, уже дважды, глухо, сердито, длинными очередями, простучал тяжёлый немецкий пулемёт, потом опять всё стихло, а капитан Терентьев продолжал стоять посреди двора, улыбаясь охватившим его мыслям.

Светало. Из подвала выглянул Валерка.

– Товарищ капитан, вас к телефону, да и завтрак стынет.