Автоматчики были уже недалеко. Всего минутах в десяти ходьбы. А если бегом, то и того меньше.

Но было и другое, не менее важное обстоятельство. В тот момент, когда к Терентьеву, лежавшему невдалеке от немецких траншей, подползли вызванные им пулемётчики, на командный пункт роты позвонил майор Неверов и отменил приказ о вступлении роты на площадку Фридлянд. Симагину было сказано, что рота должна оставаться на прежних позициях и ждать дальнейших распоряжений комбата.

Причиной для этого нового распоряжения явилось вот что. Батальон, пытавшийся атаковать укреплённый узел немцев слева, вынужден был, как уже нам известно, отражать немецкие контратаки и не мог продвинуться дальше лесной опушки. А из штаба и с командного пункта полка то и дело запрашивали обстановку, требовали, умоляли, просили атаковать и атаковать и как можно скорее ворваться на площадку Фридлянд, которая к тому времени всем ужасно осточертела. Одним словом, от командования этого батальона требовали хотя бы с опозданием выполнить так отлично, казалось, с учётом самых мельчайших подробностей разработанную штабом полка задачу, оказавшуюся на деле сложной и трудной.

Все эти нетерпеливые запросы, строгие приказы, мольбы, беспрерывно летевшие по радиоволне и телефонным проводам из штаба и с КП полка в батальон, вконец издёргали и адъютанта батальона, и самого комбата, и других оставшихся ещё в строю офицеров. Однако все отлично понимали, что для того, чтобы избавиться от этого нервозного, суматошного состояния, надо было в самом деле как можно скорее занять площадку Фридлянд. Поэтому совершенно естественно, что, когда одна из рот, отражая контратаки немцев и сама атакуя, сбилась в сторону от своего основного направления и ворвалась в находившийся неподалёку от леса и слабо обороняемый немцами небольшой хуторок, командир роты, уставший от беспрестанного многочасового боя, впопыхах принял этот хуторок за площадку Фридлянд и поспешил донести в батальон, что его рота наконец-то выполнила свою задачу.

Командир батальона, ошалевший от этого боя не меньше, чем командир роты, поспешил послать это донесение в полк, полк – в дивизию. Когда же в батальоне разобрались в обстановке и поняли совершенную ими ошибку, было уже поздно. О том, что этот батальон уже ведёт бой на площадке Фридлянд, знал командующий армией.

Попробовали нажать на немцев и, как говорят, хотя бы задним числом теперь ворваться на площадку. Попробовали раз, попробовали два, но ничего не получилось. Немцы держались стойко и успешно отражали все атаки. Третья попытка была предпринята в то самое время, когда капитан Терентьев и Валерка Лопатин подбирались лощиной к немецким траншеям и до их слуха донеслась со стороны леса автоматная и пулемётная стрельба. Но и эта попытка не увенчалась успехом. Тогда-то комбат, матерясь и сгорая от стыда, приказал адъютанту батальона послать в полк донесение о том, что площадку Фридлянд занять не удалось, взят всего лишь хутор, находящийся невдалеке от площадки и принятый впопыхах за самоё площадку.

Из полка эта стыдливая депеша последовала своим чередом в дивизию, из дивизии – в армию, а уж после этого из штаба армии позвонили майору Неверову и сказали, что первоначальный приказ о выступлении одной из его рот на площадку Фридлянд отменяется и надо ждать новых указаний.

Но было уже поздно. В тот самый момент, когда майор Неверов передавал этот приказ Симагину, капитан Терентьев с группой ручных пулемётчиков ворвался в немецкие траншеи.

13

Поначалу всё складывалось отличнейшим образом, поскольку траншеи оказались пустыми. Терентьевские ребята ворвались в траншеи молча, без единого выстрела. Разом, по взмаху руки капитана, вскочили и не то что пробежали, а как бы на крыльях пролетели пятьдесят метров, отделявшие их от немецкого бруствера.

И только тут они дали о себе знать. Блиндаж, из которого до их слуха донёсся немецкий говор, они забросали гранатами. Других немцев нигде не было видно, и победа казалась удивительно лёгкой. Но не успели они разбежаться по ходам сообщения, осмотреть все блиндажи, дзоты и огневые площадки, как пришлось ввязаться в бой с подоспевшим резервом немецких автоматчиков.

А этот бой уже был тяжёлым. Немцы навалились, топая сапожищами, с автоматной трескотней, с отчаянным оглашенным воем, и поэтому казалось, что несть им числа. Сразу пошли в дело гранаты, и Терентьев пожалел, что немало гранат, разложенных на земле, так и осталось там, где он недавно лежал, дожидаясь возвращения Валерки с пулемётчиками.

Стреляли и кидались гранатами наугад, и поначалу разобраться, что к чему, не было никакой возможности. Для Терентьева оставалось ясным лишь одно: им удалось зацепиться за первую траншею. Немецкие автоматчики, разбежавшись по боковым ходам сообщения, рвались к этой траншее, стремясь выбить из неё терентьевских молодцов. И боковых ходов было множество, и немцы заблудились в них, как и терентьевские пулемётчики, поскольку и те и другие оказались здесь новичками. В этих-то ходах сообщения и завязался настоящий бой.

«Ну, ввязались», – оставшись в главной траншее один, успел с весёлой злостью подумать капитан, как вдруг из-за поворота выскочил немец. Встреча для обоих оказалась настолько неожиданной, что они, отпрянув друг от друга, прижались спинами к стенкам окопа. Их разделяло всего пять-шесть шагов. Терентьев успел увидеть рыжую щетину на усталом лице тяжело дышавшего солдата, тёмный зрачок наведённого на него оружия и уже вскинул руку с пистолетом, подумав: «Вот оно», однако выстрелить не успел – ноги немца подкосились, он стал оседать и тяжело рухнул на дно траншеи. Капитан оглянулся. Сзади с трофейным «вальтером» в руке стояла Наденька Веткина.

– Ты откуда тут взялась? – закричал капитан. – Тебя кто звал сюда?

Рядом была дверь блиндажа. Терентьев ногой распахнул её. Блиндаж был пуст.

– Марш в укрытие! – крикнул он.

Надя не тронулась с места.

– Я кому сказал! – Он зло схватил её за плечо, больно толкнул к двери, но Наденька успела вцепиться пальцами в его гимнастёрку и увлечь Володю за собой.

Так они очутились вдвоём в просторном немецком блиндаже.

Надя торопливо скинула через голову лямку санитарной сумки, бросила её на нары, ловко распахнула, и не успел Терентьев моргнуть, как девушка, ни слова не сказав, уже разрезала ножницами рукав его гимнастёрки.

Только тут он заметил, что рукав потемнел от крови, а лишь только заметил кровь, сразу почувствовал, как заныла рука.

– Это ты его? – хрипло спросил Володя.

– Я. – Надя туго перетянула его руку бинтом.

– Успел всё-таки, зараза, выстрелить, – поморщился Володя.

– Ничего. В мякоть, – сказала Надя.

– Да это наплевать. Просто я говорю – успел.

По траншее затопали чьи-то ноги.

– Товарищ капитан! Товарищ капитан! – услышали они встревоженный голос Валерки.

– Здесь командир, – крикнула Надя. – Валера, здесь мы!

Валерка ввалился в блиндаж, тяжело дыша, уселся на пороге, поставив автомат меж ног. Каска его съехала на левое ухо, гимнастёрка выбилась из-под ремня. Он посмотрел сияющими глазами на Терентьева и от радости, что нашёл наконец капитана, заухмылялся.

– Прибыли станковые пулемёты, – доложил он. – А я уж испугался, что потерял вас. Ну и заваруха была. Такая заваруха! Да вас ранило? – Только теперь он увидел и разрезанный, тёмный от крови рукав гимнастёрки, и бинт на руке командира. Лицо его приняло озабоченное выражение.

– Зацепило малость, – небрежно сказал Терентьев. – Чепуха.

По тому, что прекратилась стрельба, по тому, как беспечно держал себя Валерка, Терентьев понял: победа пока за нами.

– Немцы побиты, – сказал Валерка, как бы угадав его мысли. – Есть пленные.

– Давай лети к Симагину. Скажешь, чтобы срочно тащили сюда рацию, телефон, катили сорокапятки. Миномёты – в лощину. Дивизионкам стоять на месте, держать нас под огнём. Вызов огня на себя – три красных ракеты. Живо!

Валерка одёрнул гимнастёрку, поправил каску на голове и выскочил из блиндажа.

Капитан Терентьев вышел следом за ним в траншею. Навстречу спешил, широко улыбаясь, лейтенант Краснов. Сзади него шагали командиры других пулемётных взводов, пэтээровец и, к великому удивлению Терентьева, начхим Навруцкий.

– Я же просил тебя остаться с миномётчиками, – рассерженно сказал Терентьев. – Какого чёрта ты не выполнил моей просьбы?

– Видишь ли, – мягко заговорил Навруцкий, доверчиво глядя снизу вверх на капитана, – я подумал, что, вероятно, смогу быть здесь более полезным. Ведь миномётчики в конце концов всё равно скоро прибудут сюда.

– Прибудут, прибудут, – раздражённо сказал Терентьев. – Иди в блиндаж. Там Веткина. Оба ждите меня там. В этом блиндаже будет КП роты. Если без меня явится Симагин, пусть развёртывает связь и докладывает комбату, что мы приказ выполнили. Площадка Фридлянд нами занята.

– Но был уже другой приказ, – возразил Навруцкий.

– Я не знаю других приказов, – перебил его Терентьев и, взобравшись на бруствер, обратился к командирам взводов, вылезшим следом за ним из траншеи, указывая, кому, где и как лучше занять позиции, чтобы можно было отбиваться от врага с трёх сторон.

Отсюда, с бруствера, была хорошо видна вся площадка с её хитроумно придуманными и с немецкой тщательной старательностью выполненными ходами сообщения, блиндажами, перекрытиями, наблюдательными пунктами и открытыми огневыми точками.

Высота, по гребню которой дугою изгибалась главная траншея, господствовала над местностью. Хорошо и далеко было видно окрест: и бывшие терентьевские позиции с развалинами помещичьей усадьбы вдалеке, и противотанковый ров, и сосновый лес слева, а если глядеть вперёд – другая лощина, куда, извиваясь по всем правилам фортификационной науки, спускались четыре траншеи. Туда, к лощине, ушли два пулемётных взвода и все пэтээровцы. С той стороны можно было ждать танков. Два других взвода разворачивались вправо и влево.

Это была самая настоящая площадка, почти квадратная, метров четыреста в ту и в другую стороны. Оборонять её с таким небольшим количеством людей, каким располагал Терентьев, было трудно. Он даже не предполагал, что тут так много всего понастроено и понарыто и что она такая большая. Опять, как всегда впрочем, надо было положиться только на огневую мощь роты.

«Устоим? – спросил сам себя Терентьев, сев на бруствер. Опираясь о него здоровой рукой, бережно держа на весу раненую руку, он осторожно съехал в траншею. – Если навалятся, устоим. – И тут же добавил: – Надо. Надо устоять».