– Нет, нет, он полностью затоплен. Как и Сувон. И, скорее всего, как другие города.

Жители Пхангё жили на крышах зданий, а не в горах. Кубические строения с расположенными решеткой окнами было сложно отличить друг от друга, а солнечный свет, отражавшийся в них, слепил до боли в глазах. В некоторых местах окна были во всю стену, и при подъеме на крышу возникало ощущение, словно идешь по свету. Вот почему Пхангё, где возвышались подобные здания, походил на стеклянное полотно. Стекло, которое плавилось и застывало по мере того, как всходило и заходило солнце.

Сонюль вспомнила историю, которую мельком услышала в Пхангё: если долго идти от места, где кончается море и видна огромная гора, то попадешь в место под названием Канвондо^[3]. Однако территория, где живут люди, огорожена электрическим забором – можно погибнуть, если подойти слишком близко. Даже если повезет перебраться через забор, вас все равно прогонят.

– Есть одно место, где все в порядке. Я только слышала об этом, но говорят, горы в Канвондо настолько высоки, что вода до них не добралась. Оттуда приходили, чтобы спасти нас, но теперь в Канвондо не пускают. Люди не хотят, чтобы мы жили вместе с ними.

– Не пускают только тех, кто не жил там раньше, или вообще никого? Сколько там людей?

– Не знаю, но забор выше нашего роста.

– Хм, – вырвался у девушки-андроида короткий вздох, и губы сжались в задумчивости.

Сонюль посмотрела прямо в лицо девушки. Глаза человека всегда были темными, но не линзы машины. Свет поблескивал в их черных контурах, становясь то фиолетовым, то светло-зеленым, то голубым.

Ресницы, наполовину прикрывавшие глаза, были очень изящные, словно сеть прожилок погруженного в воду листа. Ныряльщица подумала о металлическом мозге и сердце, скрывавшихся внутри нее. О разуме, переместившемся из Сеула декабря 2038 года в Сеул 2057 года и принимавшем свою смерть. В голову пришла мысль, что электрический мозг такой же сложный, как и человеческий, состоящий из плоти и крови.

Когда молчание стало невыносимым, младшенькие открыли дверь хижины и вбежали внутрь. Они сказали, что дядя вернулся. Сонюль рассудила, что девушке стоит немного побыть одной и привести мысли в порядок. Они с Чжио пригрозили детям, чтобы те не беспокоили гостью, и вышли наружу, прихватив с собой брошюру.

– Как много известно дяде? Дети так шумели, что он наверняка уловил суть.

– О чем? – переспросил Чжио.

– В этот раз дядя говорил, что поедет в Пхангё чинить радиоприемник, поэтому давно не появлялся. Он, наверное, даже не знает, что мы с Учханом поссорились.

– Ты же не планировала это скрывать?

– Нет, ну… Раз уж произошло, то ничего не поделаешь. Но как сказать об этом дяде?

– В вопросе уже есть ответ. Это же уже случилось.

– Ты слишком беспечный.

– Еще страннее то, что ты трясешься по такому поводу, хотя без проблем погружаешься на 15–20 метров только из-за своего самолюбия. Если бы ты не смогла подняться, я собирался просто отвязать веревку и уплыть. Если бы лодка перевернулась, мы оба погибли бы. Лучше пожертвовать одним, чем умереть вдвоем и потерять лодку.

– Шутишь же?

– Я серьезно, – нахмурился Чжио и показал язык. Сонюль с силой хлопнула его по спине и посмотрела вперед. Дядя сидел на камне, подперев двухместный ховерборд. Встав позади, Сонюль положила руку ему на плечо:

– Ты так долго не приходил. Уже решила, что утонул по дороге.

– Я пробыл в Пхангё целый месяц. Когда собирался возвращаться, мой ховерборд сломался, пришлось снова ремонтировать. Рад, что у вас все хорошо, но… – ответил дядя, не отрывая взгляда от горизонта, а потом вдруг повернул голову и посмотрел на Сонюль. – Еще один человек должен подойти, не так ли?

Он слышал новость, теперь настало время выслушать оправдания виновника. Чжио отошел на несколько шагов, как бы говоря: «Я ничего не знаю». Сонюль схватила его за руку и присела рядом с дядей.

– О чем тебе успели рассказать?

– Что вы с Учханом заключили пари: выиграет тот, кто за пятнадцать дней найдет в Ёнсан-гу вещь круче. И что тебя не было какое-то время, но ты вдруг привела с собой девушку.

– Это андроид. Она знает, что мертва и стала машиной. – Сонюль достала из кармана брошюру и протянула дяде. – Ты все поймешь, когда прочитаешь. Там есть зарядное устройство для аккумулятора.

– Снова обнять ребенка, оформив пожизненную подписку… – Прочитав вслух, мужчина задумчиво кивнул. – Значит, собираешься взять ее с собой на пари? Ты рассказала ей, в чем дело? Не только о проблемах между тобой и Учханом, но и о том, почему Сеул стал таким?

– Я все объяснила. Она говорит, что 2038 год – это ее последнее воспоминание. Насчет пари… До него еще несколько дней, так что, думаю, мы можем подождать и посмотреть, а потом поднять вопрос, когда придет время. Не так уж сложно попросить пойти вместе на Тунчжисан – вряд ли у нее есть другие дела.

– Она примерно нашего возраста. Ей восемнадцать, – вклинился в разговор Чжио.

– Посмотрим, если ей было восемнадцать в 2038 году… Она немногим моложе меня, на семь-восемь лет… – Дядя резко замолчал на полуслове.

Сонюль привыкла к чувству неловкости, когда он прерывал речь подобным образом. Мужчина не любил говорить о прошлом.

– Допустим, ты выиграешь пари. Нечасто встретишь исправного андроида. Что собираешься делать после?

– Узнаем, когда доберемся на место. Но я сказала, что верну ее в море, если она пожелает. Не думаю, что она захочет жить в таком месте. – Сонюль произнесла «в таком месте» с особой осторожностью. Ей не хотелось создать впечатление, что с Ногосаном что-то не так.

Конечно, Ногосану было нечем гордиться. Людей здесь становилось все меньше. Взрослые давно уехали, Учхан тоже перебрался на другую гору. На Ногосане остались лишь несколько детей, ровесников Сонюль, и дядя. Пройдет немного времени, и эти дети отправятся в другие места. До Намсана и Ансана можно было добраться на ховерборде всего за полчаса. И там было лучше, чем здесь.

Но дядя, похоже, не собирался их слушать. За прошедшие девятнадцать лет разница между Ногосаном и Намсаном стала незначительной.

– Вы пришли к такому выводу после разговора с ней или перед пробуждением?

– Перед. Я хотела спросить, можно ли вставить аккумулятор. – Сонюль сузила глаза и ткнула в сторону Чжио. – Это он сказал, чтобы мы ее разбудили, вот он.

– Эй! Ты же ее сюда принесла, – возмущенно воскликнул парень, но после выпрямился, заметив перемену в настроении. Веселое выражение лица дяди стало серьезным. Сейчас было не время для шуток и перекладывания ответственности.

– Выходит, разбудили, потому что хотели выиграть пари. Хотя все понимали.

– Да, – удрученно кивнули они.

– Так делать нельзя. Убивать плохо, но и спасать насильно тоже не стоит. Тем более когда делаешь это ради себя, а не самого спасенного. Обещание вытащить аккумулятор не решит проблемы. Даже если человек проснется всего на час, день или месяц, а потом снова отключится, в тот момент, когда вставишь аккумулятор без разрешения, ты уже поступишь эгоистично.

– Но без аккумулятора не получится спросить, хочет ли человек жить или нет, – осторожно возразил Чжио. – Конечно, если спросить, он скажет «нет».

– Сомневаюсь, что вы можете ответить на этот вопрос, просто чувствуя, что живым быть хорошо, а мертвым – плохо. Коли не пришли к ответу, ничего не делайте. Невежливо спрашивать о чем-то после того, как ты уже это сделал. Особенно если не подумал о дальнейших шагах. Не знаю, как вы к этому относитесь, но я верю, что так будет правильнее… – Дядя уставился вдаль, на башню Сэган, возвышающуюся над горизонтом, а затем произнес похожую на вздох фразу: – Это не просто человек.

Его голос затих, но Сонюль словно уже знала слова, которые остались невысказанными.

Дядя был странным. У него имелась привычка говорить, что не стоит держаться за прошлое, но сам он совершенно не следовал своим словам.

Продолжал жить в Сеуле, хотя и повторял, что город, для защиты которого необходима дамба, все равно затопит. Ему не нравилось, что туда погружались ныряльщики, но когда кто-то просил починить машину – соглашался. Твердил, что не нужно поминать умерших, зато всегда клал цветы на могилы.

Сопоставляя эти факты, Сонюль порой задавалась вопросом, чего же он хочет.

В хижине девушки не было. Дети сказали, что она спустилась к берегу, добавив, что со спины ее фигура не показалась им живой, и они списали все на оптический обман, созданный солнцем, на мгновение пробившимся сквозь облака. Поэтому не подумали пойти за ней и проследить. Сонюль знала, что это такое.

Были люди, которые помнили названия кусков цемента лучше, чем названия гор. Перед рассветом они шли к берегу и всматривались в морскую гладь. Глыбы, которые некогда служили квартирами и зданиями, на заре становились все меньше и меньше, пока совсем не растворялись в солнечном свете.

Воспоминания о таких людях всегда ограничивались ходьбой. Они просто шли. Вперед и вперед, пока их макушки не погружались в воду, а песок не уходил из-под ног. Они были совершенно спокойны, будто ступали не по морю, а по асфальту.

Это было совсем непохоже на смерть из-за болезни или старости. Поговаривали, что в таких случаях ты не умираешь, а просто уезжаешь в Сеул, к лучшей жизни, например в Канвондо или Пхангё. Многие взрослые поступали так, и девушка тоже могла. Но так не должно быть.

Странный комок сжимался в глубине души, желающей выиграть в споре с Учханом. Это было просто чувство – чувство, для которого не хватало слов, чтобы обратиться в мысль, и у которого не было направления, чтобы стать эмоцией. Чувство о чувстве.

Сонюль попыталась назвать его, например, тревогой или беспокойством, но в итоге бросила попытки и сделала шаг за пределы хижины. Дядя и Чжио вышли первыми. Все трое молча смотрели в сторону, куда указывали мальчики. Заросли кустарника скрывали границу между сушей и водой. После долгого молчания дядя заговорил:

– Ты спрашивала ее имя?

– Нет.

– Значит, мы не сможем сделать ей могилу.

Сонюль двинулась вперед, Чжио следом. Когда они прошли через кусты и спустились по склону, показалась спина девушки. Ее футболка имела странный цвет, какой не найти ни на суше, ни в воде. Она была белой от влаги.

Девушка заметила чужое присутствие и, повернув голову, посмотрела на Сонюль. Ее лицо не двигалось, но голос звучал приглушенно, ощущение реальности странно размывалось:

– Корпус довольно прочный. Даже если немного поплаваешь, он не сломается.

Был ли это эффект динамика, который позволял говорить, даже не открывая рта? Сонюль задавалась этим вопросом в попытках уловить скрытый смысл сказанных слов. Мальчишки были шумными – должно быть, много обсуждали ставку на горе Тунчжисан. Девушка, вероятно, таким образом узнала, какова ее роль, ведь целые андроиды очень ценны.

– Ага. – Все мысли в голове вмиг улетучились, с губ ныряльщицы сорвался тяжелый вздох.

Девушка хихикнула и больше ничего не сказала. За то время, пока сердце Сонюль быстро-быстро билось, подошли дядя и Чжио. На лице первого мелькнуло удивление, но лишь на мгновение. Ныряльщица с напарником отошли на несколько шагов и наблюдали, как общаются люди из старого мира.

Какое-то время они обсуждали 2042 год. От бомбардировки пострадала не только плотина. Целые здания в Ёыйдо^[4], Сечжоне и Ингедоне^[5] превратились в порошок и ушли под воду. Были и другие разрушения, о которых не знали или забыли. По словам дяди, «самым удивительным было то, что башня Сэган все еще стояла».

– Она не упала? В новостях только и говорили о том, что из-за грунта она накреняется, разрушается, что ее нужно отстраивать заново. Кажется, она рухнула бы и без бомбы.

– Каждый раз, когда смотрю на нее, удивляюсь. Ее видно даже отсюда.