Все, что у меня осталось о тебе, – это воспоминания. И немного, по правде говоря. Все они могли бы поместиться в ящике стола. Но одно из них в этом ящике сияет ярче других, драгоценное и прочное, как бриллиант, потому что в нем есть рассветный луч, новая глава наших отношений. Это воспоминание о поездке в Париж в 94-м году. Вдвоем, только ты и я. Я тщательно выбирала места, которые хотела бы посетить – Лувр, чтобы увидеть Амура и Психею вблизи. Ты с энтузиазмом поддержал меня, даже с некоторым трепетом. Впервые я почувствовала себя главным героем события, в котором не было никого кроме нас. Раньше, когда мы ходили куда-нибудь вместе, ты больше общался с Алессандрой, которая на пять лет старше, чем со мной. Я понимаю, и тогда понимала это. Но в этот уик-энд не было никаких оправданий. Я чувствовала себя взрослой и хотела, при всей неуверенности в себе, взять то, что принадлежало мне: твое исключительное внимание, твою заботу.

Мы прилетели регулярным рейсом и остановились в отеле «Георг V». Он так тебе нравился, в двух шагах от Триумфальной арки и Елисейских полей. Париж, который я и не могла себе представить. Конечно, не все прошло гладко: ты забронировал два смежных номера, а нам по ошибке достался люкс. Одна кровать плюс раскладной диван. Ты устроил сцену, потому что хотел, чтобы все было идеально. Чтобы у меня, взрослой, была своя комната. Эта деталь тоже должна была стать частью парижского пакета, который ты хотел подарить нам обоим. На самом деле, было бы здорово иметь собственную комнату, но мне нужно было успокоить тебя, сказать, что все в порядке, и самое главное, что я с тобой. К тому же номер, который нам достался, был потрясающим: большой, сказочный… В конце концов, ты сдался.

Я чувствовала, что ты волнуешься и не знаешь, куда себя деть. Ты в спальне, я в гостиной. Мы шпионили друг за другом, не веря в происходящее, взволнованные хрупкостью этого момента. Кожу покалывало от смущения. Я переодевалась, чтобы выйти на улицу, не в силах сосредоточиться на выборе одежды, и думала: как странно, нелепо, нереально то, что мы никогда не жили вместе. Ты не представляешь, какое впечатление произвели на меня твои ноги: я никогда не видела их вот так, голыми, свободно разгуливающими по дому. Конечно, все это глупости маленькой девочки, но, если задуматься, именно из таких мелочей, из этих подсознательных образов и состоит повседневное сосуществование. Красивые обеды, потрясающие ужины: и я говорю не о пышности, меня это не интересовало. Я даже не помню, где мы ели. Но помню атмосферу, близость, бабочки, которые летали у меня в животе. Счастье. А потом апофеоз Лувра. Мы понимали, что пары дней не хватит, чтобы осмотреть его сверху донизу, но, по крайней мере, достигли цели. Вот мы перед Амуром и Психеей Кановы, оба потеряли дар речи, окаменевшие от красоты этой скульптуры, ослепленные белым мрамором объятий, таких нежных и чувственных. Мы ушли много часов спустя, нагруженные книгами: ты взял все, на что я положила глаз.

А карты? Помнишь игральные карты? Однажды вечером, после ужина, в номере отеля нам захотелось поиграть. Карты были одним из наших развлечений. Я подкинула эту идею, скорее, чтобы посмотреть, как ты отреагируешь: пойдем, найдем их? Вызов принят. В том ночном Париже, который был страшно загадочным для меня, поиски привели нас в переходы метро к одному из тех киосков, в котором продавали все, включая карты.

В самолете обратно в Милан, я смотрела в иллюминатор и подводила итоги, пока ты читал газеты. Я думала: как же здорово провести выходные с папой. Это были последние наши выходные вместе.

2
Паола Франки, волк в овечьей шкуре и трясина жадности

Дорогой папа,

нам нужно еще немного поговорить о том дне: 27 марта 1995 года. Твоя смерть стала страшным ударом не только для нас, твоей семьи и самых близких друзей, – она потрясла весь мир. Такой жестокий конец невозможно было представить: этот эпилог был не только преждевременным – он будто вообще не имел к тебе никакого отношения. Это можно было объяснить лишь трагической ошибкой: кто-то просто перепутал. Конечно, ты был известным человеком, но ты также был добрым, жизнерадостным здоровяком, который любил жизнь (тебе было 47, чуть больше, чем моему мужу сейчас). Ты был предпринимателем с суматошной жизнью, но открытым и без врагов. Это было хорошее время: развод уже позади, а продажа доли акций семейного бизнеса позволила тебе наконец-то заняться тем, что тебе было близко, во что ты верил, во что ты вкладывал душу. Но…

Милан чувствовал, что ему нанесли удар в одном из самых изысканных и тихих мест: виа Палестро, в двух шагах Дуомо, на другой стороне улицы – только что пробудившиеся весной сады Порта-Венеция (спустя несколько лет их назовут именем Индро Монтанелли), Музей естественной истории и Планетарий, виднеющийся за воротами.

На виа Палестро, 20, находился твой офис. Когда ты был в Милане, то всегда ходил до него пешком, выходя из квартиры на корсо Венеция, 38. В таких случаях обычно говорят: «Это было ничем не примечательное утро». Прошло немало времени, прежде чем я решилась взять в руки газеты и выдержать все, что там написано. Когда это случилось, я с удивлением поняла, что эти вырезки до сих пор причиняют мне боль: яд тех часов все еще бродит во мне.

У меня перед глазами страница газеты. Она датирована двумя днями после убийства. В ней приводится свидетельство швейцара на виа Палестро, синьора Джузеппе Онорато: «Возле кровати бутылка с капельницей, одеяла натянуты до подбородка, выдержка железная». Швейцар рассказывает с больничной койки госпиталя Фатебенефрателли, где его днем и ночью охраняет карабинер в штатском. «Любой, кто решил убить такого известного человека, как Маурицио Гуччи, вполне может прийти сюда и заставить замолчать неудобного очевидца. Первые шаги следователей зависят от памяти главного свидетеля».

Как бывший сержант, он запомнил каждую деталь. «Я занимался уборкой листвы. Было, кажется, около 8:30. Дверь еще не была открыта. Я увидел, как по лестнице поднимается доктор Гуччи. За ним вошел человек и выстрелил. Он приехал на зеленой машине, возможно, [Renault] Clio, с сообщником за рулем. Автомобиль был припаркован перед зданием. В 8 часов утра убийца уже был на месте».

Киллер выстрелил дважды, не сказав ни слова. Выстрелил даже в швейцара. Онорато, которого ранили в руку, описал его так: «Около 45 лет, рост примерно 170 см, короткие черные волосы, смуглая или, возможно, загорелая кожа. Круглые глаза, высокий лоб и маленькие уши. Крепкий парень в куртке бежевого цвета, светлом джемпере и темных брюках. У него был автоматический пистолет с большим глушителем». 32-го калибра, как мы узнаем позже.

Рядом с этой статьей еще одна с трагикомическим названием «Война вдов. Паола уже съехала с квартиры на корсо Венеция». Папа, ты тоже чувствуешь нездоровый и издевательский цинизм, который породил эти слова? А фривольный тон, призванный разукрасить произошедшее элементами мыльной оперы? После убийства прошло всего несколько часов, а структура повествования на последующие десятилетия была уже очерчена. «Война вдов»: твоя бывшая жена и женщина, с которой вы какое-то время были в отношениях.

Говорят, дьявол кроется в деталях. Возьмем слово «вдова»: если обратиться к словарю, это женщина, у которой умер муж. Если умирает бывший муж, он не оставляет вдову – он оставляет бывшую жену. Невеста, переживающая смерть жениха, – это несчастная женщина, а не вдова. Но это все смысловые мелочи, которые затмевают собой обретающую форму мелодраму с ее шаблонами и клише. Вот богатый бизнесмен с беспорядочными связями, вот загадочное преступление в мире элиты, вот «она», «другая», «бывшие», уже воюющие за то, чтобы завладеть тем, что осталось от «него». Сработал морализаторский прием, подтверждающий худшие предрассудки, это можно прочесть между строк: пространство, в котором произошло преступление, полно шика и лоска, но напрочь лишено человечности. «Труп востребованного мужчины только что поступил в морг» (цитата из статьи), и трагедию уже обратили в шутку.

На фото, иллюстрирующем вторую статью и эмоционально усиливающем новость, изображена Паола Франки. «Другая женщина», в слезах, на месте убийства, куда она прибежала, как объяснит позже, чтобы узнать новости о тебе. Подруга напугала ее, сообщив об аномальном скоплении народа у дома № 20. Твоя невеста, женщина, с которой ты прожил всего несколько месяцев в квартире на корсо Венеция, дом, который журналисты описали в деталях: «роскошная обстановка, изысканно собранная Гуччи, как пазл по кусочкам, восхитительная коллекция сине-белой керамики из Древнего Китая, старинный бильярд, паркет, специально заказанный в Санкт-Петербурге…» – Паола увековечена в этом образе. В нескольких шагах от места «казни», немного в стороне, но в пределах досягаемости фотографов, она прячет свои слезы под солнцезащитными очками, пока ее обнимает близкий друг. Образ сопутствующей жертвы, второй после главной – тебя. Образ или изображение женщины, чья жизнь резко потеряла смысл после смерти партнера. Символ сожительницы без правовой защиты, брошенной на произвол судьбы. Объект обиды бывшей жены…

Стереотипы, клише, но коллективное воображение всегда было без ума от этого мусора. Ему нужна женщина, которая противостояла бы другой женщине. Добро (блондинка, новая любовь) и зло (брюнетка, бывшая). Белое и черное. Нелегко говорить тебе об этом, касаться этой стороны твоей личной жизни. Но я должна это сделать. Сегодня я зрелая женщина, и знаю, что одни отношения могут кончиться, а другие – завязаться и стать только сильнее. Жизнь непредсказуема. Ваш развод, если говорить о причинах сердечных (столь важных для тебя и для меня), касался только вас двоих. Я не говорю, что не страдала из-за этого в детстве. Но потом я поняла, что не имею права осуждать тебя (тем более выносить приговоры) за то, что ты разворошил семейное гнездо. Мы можем примерить на себя роли жены, мужа, родителя, но под ними мы голые, просто обычные смертные люди. Понять всегда лучше, чем осудить. В общем, я бы тоже приняла «других женщин». Когда я произношу резкие слова о Паоле Франки, во мне говорит не обида уязвленной дочери, а рассудительность женщины и матери.

В тот проклятый день, 27 марта 1995 года, ужас и абсурд боролись за то, кто окажется в центре внимания. Первый, ужас, уже забрал тебя и разверз бездну перед моими глазами. Второй, абсурд, проявлялся в два этапа.

Первое проявление случилось через несколько часов после убийства и возникло у дверей квартиры на корсо Венеция. Именно этот момент попадет в новости, адаптированный специально под скандальный формат «войны между бывшими» как «выселение сожителя». На самом же деле синьора Франки спокойно покинет это помещение 17 июля, спустя почти четыре месяца, и вернется в свою квартиру на виа Виттор Пизани, где она периодически оставалась и во время совместного с тобой проживания.

Алессандра была в отчаянии, как и я. Из всех непреложных фактов, которые у нас были до недавнего времени (впрочем, все они были хрупкими, ведь мы типичные дочери разведенных и конфликтующих родителей), остался только один: мы больше никогда тебя не увидим. В квартире в Галерее Пассарелла не было ничего твоего: ты жил в другом месте. Твои вещи, те, что дети тоже считают немного своими, были в Санкт-Морице или на корсо Венеция.

Алессандра и адвокат Пьерджузеппе Пароди вышли и направились к корсо Венеция.