От обиды у Лизы перехватило горло.

– Какое слово, теть Поль? О чем вы? – закричала она. – Это же так важно! Вы не понимаете? Я должна знать! Я с ума схожу оттого, что ничего не понимаю! Кроме одного – тетка мне врет!

Полечка устало опустилась на стул.

– Не терзай меня, Лизка. Риткиным здоровьем поклялась, что молчать буду. А это не шутки. Нинка знала, какую клятву просить. А что врет она… Так все врут, Лизочек. Жизнь такая.

Лиза выскочила из кухни.

* * *

Вечером был скандал.

Мам-Нина орала как резаная. Лиза оказалась воровкой, врагом в собственном доме, неблагодарной свиньей и даже почему-то стукачкой.

– Какая правда тебе нужна? – кричала мам-Нина. – Какая? Та, от которой тебе расхочется жить? Ты еще ребенок, соплячка! Живи и радуйся! А правда – она никому не нужна, ты мне поверь!

А потом у мам-Нины поднялось давление, заболело сердце и вызывали скорую. Мам-Нина лежала белая и неподвижная, как покойник, а Лиза рыдала и умоляла ее простить.

Давление все не падало, и скорая увезла тетку в больницу.

Ту ночь Лиза не могла вспоминать без содрогания. Какие ей снились кошмары!

Наутро она помчалась в больницу.

Мам-Нина по-прежнему лежала как неживая, мертвенно-бледная, с сухими и бесцветными губами.

Лиза села рядом и никак не решалась взять ее за руку.

Когда принесли обед, мам-Нина проснулась.

Увидев Лизу, она заплакала и отвернулась к стене. А когда Лиза попыталась погладить ее по руке, буркнула:

– Домой иди, уроки учи, нечего по больницам шастать!

И Лиза ушла.

Стоял ноябрь. Бесконечно лил дождь и свистел колючий острый ветер, ошалело разметывая по асфальту последние грязно-бурые листья.

Лиза плелась по улице, и на душе было черно и страшно. Она плакала, не замечая, как капли холодного дождя смешиваются с солеными слезами – не разберешь, где дождь, а где слезы…

Это она виновата. Она довела мам-Нину до такого состояния. А если мам-Нина…

Ой, нет! Этого Лиза себе никогда не простит. Не сможет жить дальше. Какая это жизнь, если из-за тебя ушел человек? Человек, который отдал тебе все?

В тот день она дала себе слово: больше никаких вопросов. Ничто не стоит здоровья близкого.

Кто у нее есть на этом свете, кому еще она нужна?

* * *

Новый год встречали как всегда – вчетвером. Полечка наделала разной вкусноты: сварила холодец, нарезала оливье с колбасой, сделала селедку под шубой, напекла пирожков. И все – объедение! А мам-Нина купила шампанское, торт и конфеты.

Смотрели по телевизору «Голубой огонек», обсуждали певиц и актрис, сплетничали, болтали и к двум часам разошлись.

В тот год девочкам впервые разрешили попробовать шампанского.

Ритка говорила, что от него клонит в сон, а Лиза наоборот – так и пролежала всю ночь, кувыркаясь и ворочаясь. От обилия еды ныл живот, во рту было сладко, а на душе муторно, не празднично… Так и промучилась, пока за окном не начало светать…

А перед сном подумала: «Да какая мне разница, что там произошло? Какая она – моя мать, кто мой отец? У меня есть моя мам-Нина, которая растит меня, поит и кормит. И любит так, как умеет. А на остальное мне плевать».

* * *

Экзамены за восьмой класс Лиза сдала успешно.

Практика – мытье школьных окон и покраска кабинета биологии – прошла, и в конце июня наступило время каникул.

Обычно они с мам-Ниной ездили в какой-нибудь дальний дом отдыха: ей, как матери-одиночке, давали на работе путевки. В основном это было дальнее Подмосковье, Тверская или Рязанская область, – но однажды путевка была под Тулу.

Казалось бы: и Тула – не ближний свет, и дом отдыха так себе – старый и обшарпанный… Но где-то совсем рядом была Ясная Поляна. Лиза садилась на автобус и доезжала до усадьбы. Бродила по дому-музею, по яснополянскому парку, по яблоневому саду. Сидела на любимой скамейке графа Льва Николаевича, разговаривала с ним и была совершенно счастлива. А вечером, перед сном, читала «Анну Каренину», «Воскресение» и «Детство».

Переписывались с Риткой.

Ритка с Полечкой отдыхали на Рижском взморье. Ритка писала, что прям как «в загранице».

«На улице чисто, в кафе подают взбитые сливки, народ одет потрясно, и на улицах видели саму Быстрицкую и актера Тихонова – такие красавцы! Правда, море холодное, но ерунда же».

«Откуда ты знаешь, как за границей? – отвечала Лиза. – Где ты ее видела? В „Клубе кинопутешествий“?»

Но Лиза скучала по Ритке. Пусть они и цапаются, и обижаются друг на друга, а все равно – самые близкие подруги.

Лиза была счастлива вернуться в Москву: прохлада, родной дом, свои книги, своя чашка, и во дворе рябина зацвела. Мам-Нина на работе, и Лиза дома одна. Хочешь – валяйся и читай, хочешь – сбегай за мороженым, а потом уже валяйся и читай. Хочешь – иди в кино на французскую кинокомедию с Луи де Фюнесом.

Через неделю вернулись с курорта соседки. Жизнь стала еще прекраснее – свобода, но теперь вдвоем с Риткой! Валялись на диване, ели конфеты и смотрели журналы мод, которых у Полечки была куча. Вместо обеда съедали по целому брикету пломбира за сорок восемь копеек, густо поливая его вареньем из черной смородины. Варили настоящий кофе, к которому Ритка пристрастилась в Прибалтике. В общем, что может быть лучше каникул и свободы? Правильно – ничего.

* * *

Мам-Нина уставала. Приходила с работы и тут же ложилась. Поспит часик, отдохнет – и давай бурчать и поучать. Но под монотонный звук программы «Время» тетка опять засыпала. Лиза укрывала ее одеялом и уходила к себе в будуар читать.

Книги брала в районной библиотеке – свои читаны-перечитаны, а у соседей только журналы мод.

Однажды не удержалась и заглянула под подоконник. Конечно, писем там не было: тетка их уничтожила. Додумалась бы раньше – и Лиза никогда бы не узнала про них, не страдала б от неизвестности.

В десятом классе стали думать о будущем.

Лиза мечтала о медицине: стетоскоп, белый халат, строгий умный вид. Врач – профессия уважаемая. Ритка никуда не хотела.

Полечка ругалась, называла дочку бестолковой и пустой, а Ритка смеялась:

– А что я, виновата? Какую родила! Ты сама-то много институтов закончила?

– Я – дитя войны, – обижалась Полечка. – Тяну тебя, дуру, а толку? Одни тряпки и киношки на уме… В общем, пойдешь в институт, и точка!

Шустрая Полечка наняла репетиторов и стала искать очередные блаты, – чтобы, как она говорила, «засунуть свою ленивую бестолочь хоть куда, без разницы, но чтобы было образование».

Блат нашелся в Институте культуры, в обиходе Кульке.

Ритка ржала:

– Ого! Культур-мультур! Теперь я буду культурная!

Но, услышав про библиотечный факультет, возмутилась и разобиделась.

– Ты куда меня засунуть решила? Я что, в библиотеке свою молодость буду просиживать? – орала Ритка. – Не буду! Я что, идиотка?

– Ах не будешь? – шипела Полечка. – Ну-ну! Вот кормить и одевать перестану, тогда посмотрим. Будешь, как Лизка, голодранкой? Хочешь пустую картошку с капустой жрать? Этого хочешь? Это запросто! Это я тебе мигом устрою! – кипятилась Полечка. – Только у Лизки твоей красота имеется и башка на месте! А ты, что на себя ни напялишь, все одно – болонка безголовая!

Лиза случайно это услышала. И как ей стало обидно – «голодранка», «пустая картошка»! Зачем же так?

И опять стало жалко себя до слез.

Если бы у нее была мама… Мама, а не одинокая несчастная тетка.

Даже слова про красоту и мозги не утешили. Про мозги она и сама знала – ведь не дура, и учиться старается. А что до красоты, то Лиза так не думала. Не нравилась она себе и искренне считала, что ничего особенного в ней нет. Ну волосы хорошие – густые, волнистые – это да. Глаза большие карие, черные почти. Нос нормальный, не курносый и не загнутый. Рот обычный. Правда, губы толстоваты.

И еще она смуглая. Интересно, с чего бы? Как будто нездешних кровей. Бабки любопытные спрашивали:

– Девочка, а ты какой нации будешь?

– Обычной, – фыркала Лиза. – Русской, какой же еще!

В общем, поскандалили Ритка с Полечкой крепко. Но победила Полечка:

– Пойдешь, и все. Иначе… Я тебя предупредила!

Мам-Нина тогда спросила:

– Тебе эти репетиторы тоже нужны? Ты скажи честно, у меня деньги подкоплены!

Лиза махнула рукой.

– Вот еще, деньги палить! Сама подготовлюсь, чай, не дура. И поступлю, не сомневайтесь! И буду врачом! И ты, мам-Нин, будешь мною гордиться!

Но погордиться мам-Нине не пришлось.

Накануне четвертого, последнего Лизиного экзамена, тетка скоропостижно скончалась: инфаркт. Приняла у какого-то дядьки плащ, покачнулась, схватилась за вешалку, но не удержалась, упала. И умерла. Мгновенно и без мучений.

3

На последний экзамен Лиза не пошла.

После похорон – на которых она, кстати, не плакала – легла на диван и пролежала так месяц.

И Ритка, и Полечка переживали: пытались накормить, предлагали погулять, просто звали к себе. Лиза просила оставить ее в покое.

Первого сентября Ритка пошла в свой Кулек, куда, как ни странно, поступила. Хотя что странного – Полечка дала приличную взятку. Ритка стала студенткой, а Лизе надо было устраиваться на работу.

Надо было начинать новую жизнь – и научиться на нее зарабатывать.

Полы мыть не хотелось: вспоминала мам-Нинины руки, больную спину и вздрагивала.

На кассиршу, как и на продавца, нужно было учиться.

На Главпочтамт искали уборщиц и сортировщиц посылок. Работа тяжелая, зарплата копеечная, но на что могла Лиза рассчитывать? Решила подумать.

А уже на следующий день в магазине «Свет» напротив дома увидела объявление, что требуется кладовщица.

– Считать хоть умеешь? – сурово спросил ее пожилой и одышливый заведующий. – Дел не натворишь? Должность материально ответственная, если что – сядешь. Усекла?

Лиза улыбнулась:

– Да у меня по математике пятерка!

Испуга не было. Тоже мне, высшая математика – сосчитать и оформить двадцать коробок!

На складе ей выделили закуток. Стол, стул, счетная машинка, пара толстых канцелярских журналов. В углу, на табуретке, стояла литровая банка с кипятильником, открытая пачка рафинада и мутная, сто лет не мытая чашка.

Лиза выкинула рафинад, отмыла чужую чашку и убрала на полку. Принесла из дома свою, купила любимое овсяное печенье, а Полечка дала банку вишневого варенья. Как-нибудь проживем!

Работа была несложной. Товар принимали три раза в неделю – пересчитай, сверь с накладными, подпиши счета-фактуры и разложи все по полкам.

Настольные лампы, бра и абажуры были легкими, а вот многорожковые люстры с металлическими аксессуарами да редкие хрустальные – неподъемными. Помогал вечно поддатый, добродушный грузчик Пашка.

Пашка любил посидеть на складе и поговорить «за жизнь». Точнее – пожаловаться на судьбу. А пожаловаться было на что: с женой Пашка был в разводе, но проживал на одной жилплощади, в коммуналке, вместе с бывшей тещей и дочкой Маринкой.

Пашка спал на надувном матрасе под подоконником, и утром матрас требовалось собрать и убрать вместе с бельем. А комната, между прочим, была Пашкина.

Обиженный на судьбу и бывшую жену, Пашка поносил приезжих, уверенно считая, что им – лимите! – от них – москвичей! – нужна только прописка с жилплощадью.

– Одна сплошная корысть! – утверждал он. – Лиз, при любом раскладе! Не выходи за приезжего, Лизка, ты девка красивая! Послушай опытного товарища!

– Да я и не собираюсь, – смущалась Лиза. – Зачем мне замуж?

– А если надумаешь, возьми меня! – ржал опытный товарищ. – Не подведу!

В день зарплаты Пашка прятался у Лизы на складе – забирался на верхнюю полку стеллажа и, по-покойницки сложив на груди руки, замирал и почти не дышал. Надеялся, что бывшая его не найдет.

Но бывшая, наглая и громогласная Людмила, его находила и отбирала зарплату.