Милана Усманова: Измена в 45. Моя горькая сладость

Глава 1. Я готовила ужин

Я готовила ужин, когда моя жизнь закончилась.

Это был четверг, обычный февральский вечер – за окном темнота, слякоть, мокрый снег. Такая погода, когда кажется, что весна не наступит никогда. Я стояла у плиты в фартуке, подаренном Александром три года назад. На фартуке были вышиты маленькие красные сердечки: девочковый, наивный узор для женщины сорока пяти лет. Но мне он нравился. Сердечки напоминали о том времени, когда муж ещё замечал такие мелочи.

Сегодня была наша годовщина.

Двадцать пять лет вместе.

Серебряная свадьба. Четверть века, которую мы прожили как одно целое: Александр и Вера, Вера и Александр. Кольца, квартира, машины, сын, который сейчас живёт отдельно, общие друзья, графики отпусков, привычки, раздражения, радости. Всё общее. Общая жизнь.

Я проверила утку в духовке, помешала соус из апельсинов и коньяка. Александр любил этот соус, хотя в последние годы всё чаще говорил о холестерине и правильном питании. Но сегодня можно.

Сегодня праздник.

Я улыбнулась своему отражению в окне. В сорок пять я выглядела хорошо: волосы всё ещё русые, фигуру держу, морщины только в уголках глаз. Я старалась сохранять свою молодость всеми возможными способами, даже не ради себя, больше для мужа, который женился на двадцатилетней студентке филфака и, возможно, до сих пор видит меня такой.

Телефон лежал рядом с разделочной доской. Я в третий раз набрала Сашу. Гудки, долгие и безнадёжные, как февральский дождь за окном.

– Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия…

Да, сегодня у мужа важная встреча. Я знала. Он говорил утром. Китайские инвесторы, большой проект, возможно, придётся задержаться. Но не в такой день. Я поправила скатерть на круглом столе в гостиной. Белая, накрахмаленная, с кружевной каймой – реликвия от моей бабушки. На ней стояли тарелки из сервиза, что мы купили в первый год брака. Тогда ещё не было денег на дорогой фарфор, но нам казалось важным иметь "семейный" сервиз. Сколько раз я доставала его за эти годы? Десять? Пятнадцать? Только по особым случаям, чтобы не разбить.

Свечи – длинные, кремовые – ждали своего часа в серебряных подсвечниках. Подарок свекрови на пятилетие свадьбы.

"Храните огонь," – сказала она тогда.

Я хранила. Последние полгода огонь едва тлел, но я верила: это временно, это усталость, это возраст, работа, что угодно, но не конец.

В половине восьмого я открыла вино: красное, сухое, выдержанное. Бутылка дышала на столе, раскрывая аромат. Часы на стене тикали неторопливо, словно говорили: у вас всё время мира впереди.

В восемь я снова позвонила. Без ответа.

В половине девятого я отправила сообщение: "Ужин остывает. Ты скоро?"

В девять я сняла фартук, выключила духовку. Утка стала жёсткой. Ничего. Подогреем.

В десять я села у окна, всматриваясь в ночь. За двадцать пять лет я выучила звук его шагов, скрип половицы у двери под его весом, характерный щелчок замка, когда он поворачивал ключ особым движением запястья.

Я ждала этих звуков, как спасения. Ещё не зная, что спасения не будет.

Он пришёл в одиннадцать двенадцать. Я запомнила время, потому что взглянула на часы, когда услышала его шаги. Эти цифры отпечатались в сознании, как на негативе фотоплёнки: 23:12. Время, когда закончились двадцать пять лет нашей совместной жизни..

Александр вошёл, весь промокший, с каплями дождя на тёмных волосах, в которых уже серебрилась седина. Красивый, мой, уставший, поздний, но всё-таки вернувшийся.

– Прости, – сказал он, не снимая пальто. – Задержался.

– Ничего, – я улыбнулась. – С годовщиной нас. Раздевайся, я подогрею ужин.

Он остался стоять в коридоре. Не проходя в комнату, не смотря на стол со свечами, на бутылку вина, на всю эту декорацию, которую я готовила почти с самого утра. Он просто стоял, как чужой человек, у порога нашего дома, и смотрел куда-то мимо меня.

– Вера, – сказал он тихо. – Нам надо поговорить.

Я знала. Ещё до того, как он произнёс эту фразу – самую страшную фразу в семейной жизни – я знала. Что-то в напряжении его плеч, в том, как он избегал моего взгляда, в том, как впервые за двадцать пять лет не наклонился поцеловать меня в щёку, когда вошёл. Я знала, но всё ещё цеплялась за жизнь, которую считала своей.

– Конечно, – сказала я слишком бодрым голосом. – Давай поговорим за ужином. Я утку запекла, с апельсиновым соусом, как ты любишь.

– Вера, – он наконец посмотрел мне в глаза. – Я ухожу.

Два слова. Они повисли между нами, тяжёлые, как бетонные плиты. "Я ухожу" – такие простые слова, мы говорим их десятки раз в день: я ухожу на работу, я ухожу в магазин, я ненадолго выйду. Но когда в них нет продолжения, нет "и скоро вернусь" – они означают только конец.

– Куда? – глупо спросила я, словно он собирался в командировку.

Александр вздохнул. В этом вздохе было всё: усталость, сожаление и облегчение человека, наконец решившегося прыгнуть с высоты.

– К Ольге. Моей… – он запнулся.

– Секретарше, – закончила я за него. – Вы давно?..

– Восемь месяцев, – ответил он просто.

Восемь месяцев. Двести сорок дней. Я мысленно перебирала эти дни, как чётки: отпуск в сентябре, День рождения сына, новогодние праздники, обычные вечера, воскресные завтраки. Во всех этих днях, оказывается, была ещё она. Я никогда не видела эту Ольгу. Только слышала о ней вскользь. Ей двадцать восемь, она закончила экономический, прекрасно владеет английским, незаменима в работе с иностранными партнёрами. Теперь она ещё и незаменима в постели моего мужа.

Боль была такой острой, что я не почувствовала, как уронила бокал, который всё ещё держала в руке. Стекло разбилось о паркет. Тонкий хрустальный звон. Осколки у наших ног – как символ.

– Я хотел сказать тебе раньше, – продолжал Александр, не двигаясь с места. – Но всё ждал подходящего момента.

– И нашёл его. В нашу годовщину, – я рассмеялась. Смех вышел ломким и чужим, будто смеялся кто-то другой.

– Я забыл, – пробормотал он. – Прости.

Так просто. Он забыл. А я готовила ужин.

– Я переночую в гостиной, – сказал он. – А завтра соберу вещи. Мы можем обсудить все детали позже, когда ты успокоишься.

Успокоюсь. Как будто это просто эмоциональная буря, которая пройдёт. А не снос несущей стены в доме всей моей жизни.

– Вера, – он сделал шаг ко мне. – Я никогда не хотел делать тебе больно.

Я отступила, впервые за двадцать пять лет избегая его прикосновения.

– Не надо. Просто… не трогай меня.

Он кивнул. Мы стояли в нашей прихожей, среди осколков разбитого бокала, как чужие люди. Между нами была пропасть шириной в четверть века.

– Ты уверен? – спросила я тихо. – В том, что хочешь разрушить всё, что у нас было?

– Я больше не люблю тебя, – ответил он просто. – Не так. Прости.

Удивительно, как одна фраза может изменить всё. "Я больше не люблю тебя". Она расползлась во мне, как яд, парализуя все чувства, кроме боли. Я не помню, что ответила. Кажется, ничего. Кажется, просто кивнула, словно он сообщил о перемене в расписании, а не в нашей жизни.

Он прошёл мимо меня в гостиную, осторожно обходя осколки. Я осталась стоять на месте, глядя на закрытую дверь. За ней был человек, с которым я прожила половину жизни. Теперь – чужой. Теперь – случайный постоялец в доме, нашей теперь уже бывшей крепости.

Я вернулась на кухню. Утка в духовке почернела и съёжилась, как мое сердце. Вино в бутылке выдохлось. Свечи остались незажжёнными. Я механически убрала со стола, смахнула крошки, вытерла несуществующие пятна. В голове звенела пустота. Я двигалась, как заведённая кукла, выполняя привычные действия с неестественной точностью.

Потом прошла в ванную, закрыла дверь. И только там, под шум воды, чтобы он не услышал, я позволила себе упасть на колени и завыть – беззвучно, зажимая рот ладонью. Это был даже не плач – это был первобытный вой животного, попавшего в капкан. Капкан одиночества, пустоты и предательства.

В зеркале напротив отражалась женщина, которую я едва узнавала. Растрёпанные волосы, покрасневшие глаза, бледное лицо с пятнами румянца на скулах. Женщина, которая час назад была женой, а теперь… кто она теперь?

Вода лилась и лилась из крана. Я смотрела на свое отражение и думала о том, как странно устроена жизнь. Двадцать пять лет вместе оборвались за несколько минут разговора. "Я больше не люблю тебя". Фраза, убивающая прошлое и будущее одновременно.

А я-то думала, что самое страшное в жизни – стареть. Какая глупость. Самое страшное – остаться одной, когда тебе сорок пять и ты не умеешь жить иначе, чем вдвоём.

Позже, много позже, лёжа без сна в спальне, я слышала, как он ходит по гостиной. Знакомые шаги, звук открываемого шкаф. Он уже собирал какие-то свои вещи. Торопился уйти из жизни, которую мы строили вместе. К молодой женщине, которая ждала его где-то в городе, в своей квартире, со своими надеждами.

А я лежала, глядя в потолок, и пыталась понять, где именно мы сбились с пути. В какой момент его "я люблю тебя" превратилось в "я больше не люблю тебя". И почему я не заметила этой перемены?

Под утро, когда февральская тьма начала сереть, я наконец уснула. Мне снилось, что я готовлю ужин. Всё тот же ужин, снова и снова. Проклятая утка с апельсиновым соусом, которую никто никогда не попробует.

Я проснулась от звука закрывающейся двери. Он ушёл, не попрощавшись. Двадцать пять лет и один день – всё, что нам было отмерено.

Так я осталась одна. В квартире, наполненной его вещами, его запахом, нашими общими воспоминаниями. С разбитым сердцем и пустыми руками.

Я готовила ужин, когда моя жизнь закончилась. А теперь мне предстояло выяснить, что будет дальше.

Глава 2. Двадцать пять лет и один договор

Утро встретило меня безжалостной ясностью. Солнце било сквозь неплотно задёрнутые шторы, которые я забыла закрыть вечером. Первые секунды после пробуждения были милосердны: сознание ещё плавало в тумане, не помня о вчерашней катастрофе. Но потом реальность обрушилась на меня всей своей тяжестью.

Саша ушёл.

Я лежала в нашей супружеской постели, теперь слишком просторной для меня одной, и пыталась осознать этот факт. Ушёл. К другой женщине. Молодой. Которая не варила ему по утрам кофе четверть века. Которая не знает, что он морщится от запаха лаванды и не выносит, когда в супе слишком много соли.

Первое, что я сделала – потянулась к телефону. Внутри дрогнула глупая надежда – вдруг он передумал? Вдруг всё, что произошло вчера – чудовищная ошибка, помутнение рассудка, временное безумие? Вдруг сейчас он позвонит и скажет, что возвращается?

Но на экране не было оповещений ни в виде сообщений, ни в виде пропущенных звонков.

Я сама набрала его номер. Один гудок, второй, третий…

– Вера, – его голос звучал устало и отстранённо. – Извини, я сейчас не могу говорить. На совещании.

Конечно. Совещание. Бизнес не ждёт. Даже когда рушатся семьи.

– Ты… – голос предательски дрогнул. – Ты правда ушёл? Насовсем?

Пауза. Я слышала его дыхание в трубке, негромкие голоса где-то на фоне.

– Да, – наконец ответил он. – Мы поговорим обо всём позже. Я позвоню.

Короткие гудки. Я смотрела на экран телефона, словно на нём могло появиться что-то ещё. Какое-то объяснение, способное сделать происходящее менее болезненным.

Квартира была непривычно тихой. Обычно в это время я уже готовила завтрак, слушала новости, планировала день. Сейчас же я просто сидела на кровати, не в силах заставить себя встать. Зачем? Для кого?